Олег Стрижак. МАЛЬЧИК. Часть вторая. Выпуск 1-й. 11
XIV
...не умею изложить: как бывает, когда сам чего-либо не понимаешь, удавалось ли вам увидеть, в какой именно миг натяжения лопнула на гитаре струна? раскололся от кипятка тонкий стакан? вот, в вашей руке, настоящее время, и вдруг оно уже обернулось прошлым, жизнь устроена: каждый миг рождает тьму невозвратимо-стей, тьма бесчисленных невидимых крошечных катастроф рождает кручение
множества маленьких времён, щелчок чёрных ширмочек в затворе фотографическом, следующую группу на помост, меня тревожит исключительно миг разъединения настоящего на нечто, что будет будущим и не будет будущим, а тому, что будет, жить тоже не вечно, вот сидели Мальчик и Магистр, каждый в своей комнате, и ждали, и затрезвонил телефон, и чужой голос в трубке: умерла, щелчок, разъединение, иная жизнь, и Мальчик, револьвер, тёмной летней лестницей, вниз, на солнечную августовскую набережную канала Грибоедова... отсечка, следующие, а кроме меня, выходить уже некому, мой черёд... стрельцы в утро казни у Кремля, и Пугачёв в утро на Болоте, крестились, кланялись, свечу жгли, прощения за грехи просили, и матросы перед расстрелом, Юденичем или фашистами, обнимались, прощай братишка, тельняшку рвануть (...и кто из мальчишек моего времени, военной поры, в мрачных фантазиях, не рвал на себе тельняшку? и я думаю, всякий человек с воображением хоть раз да представил себя казнимым...), золотопогонного чёрным матом окрестить, целься лучше, гнида, себя в себе запечатлеть, в жизни, а мига разъединения никто не увидит, не учувствует.
Ещё ничтожную долю мгновения назад, удачное слово, и кабы можно было ездить назад, мой сосед, удачно вывернувшийся из хватких рук заспанных, озлобившихся дур, долю мгновения назад жил, и вот его уже нет. Не задули свечу, как у классика графа, который всё мучился постижением тайн смерти, не засунули в мешок, как у него же. Выражение народное вынули душу как нельзя более здесь подходит. И лишившись души - неизвестного нам внутреннего стержня, напряжения, развалились тряпично плечи и шея, и две дуры, растерявшиеся, тоже увидели, что его уже нет, и, переглянувшись, как волки, махнув на все приличия, потащили уже волоком, по-грузчицки, за тощие голые ноги, скорей-скорей, к двери, голова запрокинулась и изо рта, кривого, умершего, утекала, в быстрой езде, на камень
узкая дорожка ещё живой крови, и, мимо кресла, гони-ямщик, с песнею, вдоль по ночному коридору.