Настоящие
В общем-то пишу это не для и не чтобы. А просто. В жизни вчера завершилась целая эпоха. Эпоха Сорокина.
Началась она у меня в далеком уже 2001-м, когда наивный мальчик-пятикурсник на день приехал в Москву, 12 ноября. Приехал искать научного руководителя. Пошлявшись по МГУ и МПГУ, зашли с другом на удачу в Ияз РАН, в дирекцию. Отослали нас на третий этаж. Заблудиться в два счета (Ияз - это такой НУИНУ с лабиринтом из коридоров и лестниц, притулившийся на углу Большого Кисловского). В комнате 43 сидел паренек. «А-а, перевод?! - Это к Сорокину. Вот вам телефон Юрия Александровича». На том конце провода сначала скрип, потом покашливание, так горло прочищают, потом уж в полную силу раскатистый басок. «Ну, кто вы? Что вы?» «Я так, из Ульяновска. В аспирантуру хочу». «А чем? Заниматься-то?» «Да эквивалентностью в переводе». «Э, нет, дорогой мой. За эквивалентность вам в лингвистике яйца оторвут» - небольшая пауза - «Ну, тогда адекватностью». «Во, мило дело, я, пожалуй, вас и возьму. Вы мне позванивайте». Я и позванивал, раз в недели три. Потом зимой приехал, в январе. Нечаянно сдал вступительный по специальности. Зашел в отдел аспирантуры на огонек, а заведующая возьми и скажи: «Вот тебе протокол, иди к Сорокину, там наверху банкет сейчас. Сдавай. Нужна пятерка. Иди-иди, чего рот открыл». Они там как раз коньяк распивали, в лаборатории фонетики, втроем. Небось, Швейцера поминали. В общем, пятерку мне поставили, протокол экзамена подписали.
Через месяцев восемь началась жизнь институтская. Мои университеты. Сорокин, он ужасно плодовитый, невозможный совсем. И от аспирантов требовалось. И мысль парила, где-то в совсем уже синих далях, между психолингвистикой и переводоведением. Он редко вмешивался, только чтоб поправить, и осторожно. А чего только не было промеж этих, как их там, научных изысканий. Помнится, потащил меня в курилку. В дальнем пролете между вторым этажом и третьим. Урна большая вдоль стены, она же пепельница. Раз, из портфеля - бутылочку красненького. Никогда портфеля такого не видел, он как скатерть-бутылко-самобранка. Кажется, бутылки самого разного достоинства и калибра там сами по себе нарождались. И это в разгар рабочего дня. Когда весь институт чинно проплывает мимо тебя по лестницам. Как на горизонте кто, так бутылку в урну, сигарету в зубы. Даже мне, некурящему. После красненького, коньячок, и еще один, и еще. Или отмечали в 2002-м мой день рождения, в карманах не было ни копейки, чего уж там о свободном рубле говорить. Он угощал. А уходил я по стеночке, держась что есть мочи за перила на лестнице. И стыдно было, невыносимо стыдно перед вахтерами. Да много чего было. Бывало, шатались по улицам, обменивались литературой, говорили, он, действительно, не болен был всякими социальными болезнями, на равных разговаривал. И кажется, видел во мне много, чего во мне и нет на самом деле, и лучше обо мне думал, чем я есть. Но такой уж он, Настоящий.
Сидели вчера вспоминали, они тогда очень дружили. Он был взрослый мужик уже. Ей лет семнадцать от силы, только что из полевой экспедиции вернулась, у знахарки в деревне жила, заговоры собирала. Решили присушить кого-нибудь, вдруг получится. В деревне-то в это веришь, живешь, а как в Москву обратно, так думаешь - ересь какая-то глупая. Заговор надобно прочесть над хлебом, а потом скормить его, да так, чтобы ели молча, ни о чем не спрашивая. И если спросит, не подействует, и заговаривать уж больше в этот день нельзя. А ведьмяны дни - только среда да пятница. Так раз несколько пытались. И всё, шельмецы, не умеют есть с закрытым ртом, всё чего сболтнут. Тут Сорокин начинал сам им зубы заговаривать, говорить-говорить, главное, не дать слова произнести во время еды. И получилось. Потом отсушивали.
Чудный он человек. Все по фамилии звал, привычка благородная. Помню, диссертацию сдавать надо, и принес я ее, не дошел до комнаты еще, только слышу из-за двери тем самым баском: «И где этот б…дь Нуриев, опять по бабам шастает, нет бы текст писать». Вообще ругался он виртуозно, я заслушивался, но так и не научился.
Вспоминать, конечно, много чего можно.
Вчера утром, когда в половине одиннадцатого на экране мобильного высветился его номер, сердце тревожно заныло. И как-то все равно оказалось неожиданно.