Гриша-беллетрист
Пока в стране есть политзаключенные, находиться поблизости от правителя, просто даже в одном с ним помещении, я не могу. Это означало бы, что я считаю для себя возможным внимать речам о прекрасном, исходящим от человека, который держит в тюрьме людей за их политические убеждения.
Нет, не считаю.
Я с удовольствием пообщаюсь с Путиным на темы литературы и чтения после того, как всех «политических» выпустят. Вот обещают скорую амнистию. Посмотрим, распространится ли она на узников 6 мая. Посмотрим, затеется ли третье дело Ходорковского. Посмотрим, отпустят ли Надежду Толоконникову и Марию Алехину.
А пока - нет, невозможно. Изображая кордебалет вокруг авторитарного правителя, писатель, да и всякий публичный человек, тем самым как бы соглашается с его методами правления…
Знаю, что кому-то из вас моя позиция покажется вздорной или чистоплюйской, но ничего поделать не могу. Сердцу не прикажешь.
borisakunin
Григорий Шалвович идёт через бальную залу великокняжеского особняка, ступая по блестящему паркету спокойно и уверенно, как леопард. Сотни свечей горят над ним в массивных бронзовых люстрах, но ни одна капля воска почему-то не падает на ослепительно-белый фрак Григория Шалвовича. Люди, которых вокруг много, тоже робеют Григория Шалвовича: расступаются, почтительно кланяясь, а когда он проходит мимо - смотрят вослед ему со смесью любопытства и трепета.
Вот к Григорию Шалвовичу, поскрипывая кринолинами, приближаются прелестные сёстры фон Оппенштлюг, Мэри и Софи. Они запыхались, спеша наперерез Григорию Шалвовичу, и теперь обмахивают свои мраморные плечи мохнатыми веерами, от которых пахнет старой периной.
- Куда же вы, мон ами? - восклицает Мэри. - Отчего так скоро?
Григорий Шалвович слегка склоняет голову к плечу и едва заметно содрогается спиной.
- Прошу простить, - сухо говорит он и зал смолкает. - Не считаю возможным оставаться. Каждый лишний человек на площади - это лишний аргумент в споре, от которого зависит будущее всех. Если нас будет много, режиму придется идти на переговоры и договариваться.
- Браво… - шепчет кто-то у рояля.
- Попытки преобразовать неограниченный абсолютизм в абсолютизм просвещенный закончились тем, что Платон еле унес из Сиракуз ноги, а Дионисий стал тиранствовать пуще прежнего, - говорит Григорий Шалвович громко и твёрдо, подняв указательный палец правой руки на уровень галстуха. - В конце концов граждане выгнали своего нацлидера и он отправился в изгнание. Дионисий Младший устроился в Коринфе обыкновенным учителем. Добрый Цицерон высказывает предположение, что бывший диктатор не мог обходиться без власти и должен был тиранствовать хотя бы над детишками.
Он неторопливо кивает сёстрам фон Оппенштлюг и продолжает свой путь к выходу. Мэри бледна, а Софи, напротив, заливается румянцем, но Григорий Шалвович не замечает этого. Он не замечает никого, но тут случайно, против собственной воли перед ним возникает Александр Васильевич Бортников, глава ФСБ. На нём синий мундир генерала жандармерии. Александр Васильевич Бортников растерян и даже немного напуган. Он сбивчиво бормочет какие-то извинения, пытаясь уйти в сторону, дабы смешаться с толпой, но под проницательным взглядом Григория Шалвовича сатрап в конце концов понуро опускает голову.
- Юноше, обдумывающему житье, решающему, делать жизнь с кого, скажу не задумываясь: не делай ее с товарища Дзержинского. А делай ее с Василия Ерошенко, - говорит Григорий Шалвович, великодушно скашивая глаза в сторону. - Вот вы скорее всего не слышали этого имени, а в Японии его знает каждый более или менее начитанный ребенок. Же ву трен де жэн де леттрэ пёвре э мепризе кё же конкль де лёнтэмпь ки же не дёвэ па ань эжментер ле номбр! Честь имею.
Он кивает смятённому Бортникову - и только очень простодушный наблюдатель способен увидеть в этом подчёркнуто вежливом жесте проявление какого-либо почтения к держиморде.
Присутствующие молчат - и тишина звенит от немого восторга. За спиною Григория Шалвовича человек в синем мундире беспомощно разводит руками.
В дверях на Григория Шалвовича наскакивает какой-то взъерошенный гражданин с рыжеватой чёлкой.
- Извините, товарищ! - смущённо шепчет он Григорию Шалвовичу. - Знаете ли, я тут впервые, ищу Гнедопыхина. Вы не подскажете - который тут Гнедопыхин?
Перед тем как ответить, Григорий Шалвович выдерживает пятисекундную паузу. Где-то в глубине залы с глухим шлепком падает на эполет Бортникова капля свечного воска.
- Это тяжелая судьба - быть символом достоинства и мужества, - глухим голосом произносит Григорий Шалвович. - Но России очень повезло, что тогда, в 2003 году, Ходорковский не уехал.
Он наклоняется к часто моргающему рыжеватому гражданину:
- Объявите меня каким угодно инструментом - вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя! - Григорий Шалвович выпрямляется. - Не смею вас больше задерживать, милостивый государь!
Рыжеватый гражданин в отчаянье оглядывается по сторонам, ища сочувствия, но его словно не замечают - и он с ужасом осознаёт, что никто здесь - никто! - не подаст ему больше руки! Даже Гнедопыхин…
Путь Григория Шалвовича лежит через оранжерею. Там, у большой кадки с эвкалиптом, он останавливается. На эвкалипте, обхватив ствол мягкими слабыми лапами, висит коала. Григорий Шалвович обозначает своё приветствие коротким кивком.
- Я с удовольствием пообщаюсь с Путиным на темы литературы и чтения после того, как всех «политических» выпустят, - сообщает Григорий Шалвович коале. - Вот обещают скорую амнистию. Посмотрим, распространится ли она на узников 6 мая. Посмотрим, отпустят ли Надежду Толоконникову и Марию Алехину. А пока - нет, невозможно.
Коала медленно выплёвывает недожёванный эвкалиптовый лист, глядя на Григория Шалвовича с обожанием.
- Перметте-муа де ву оффрир мон эпи э лё шеваль! - говорит коала голосом Софи фон Оппенштлюг, и Григорий Шалвович просыпается.
Он садится в кровати и какое-то время недоумённо моргает, анализируя сон, но скоро лицо его проясняется: да, всё верно, всё правильно. Он слегка морщится, вспомнив рыжеватого гражданина - этот человек неприятен Григорию Шалвовичу и к тому же они незнакомы. Однако тренированный ум Григория Шалвовича легко избавляется от досадного образа, и Григорий Шалвович облачается в шёлковый халат с вышитым на спине иероглифом «Несокрушимость».
Григорий Шалвович отправляется в уборную. Там, развязывая пояс халата, он говорит белоснежному фаянсу:
- Отличие Перестройки-2 от Перестройки-1 заключается в том, что в 1980-е годы демократизация происходила сверху, а теперь она произойдет снизу. Под давлением гражданского общества авторитарному режиму придется постепенно сдавать позиции: прекратить репрессии против оппозиции, выпустить политзаключенных. На каком-то этапе, видимо, возникнет правительство переходного периода, в которое войдут и наименее скомпрометированные из членов нынешнего истеблишмента.
Подбородок Григория Шалвовича приподнят. Если сейчас в уборную ворвутся синие мундиры, они увидят джентльмена, исполненного чувства глубочайшего собственного достоинства. Он говорит лишь то, что думает, и дух его не сломить.