Бремя белого папуаса
«…В Индии же гулящих женщин много, и потому они дешевые: если имеешь с ней тесную связь, дай два жителя; хочешь свои деньги на ветер пустить - дай шесть жителей. Так в сих местах заведено. А рабыни-наложницы дешевы: 4 фуны - хороша, 6 фун - хороша и черна, черная-пречерная амьчюкь маленькая, хороша…»
Вслед за первым русским исследователем загадочной Индии, то есть - вслед за Афанасием Никитиным - мне тоже хочется уделить некоторое внимание такому явлению, как блядство. Сейчас - половина третьего местной душной ночи, я передумал писать несколько забавных писем о событиях, случившихся за последние двое суток, и решил написать вместо нескольких забавных писем один печальный пост. О блядстве.
Но сначала - о природе. О том, как замечательно колониальны в муссонном ливне индийские горы, частным случаем коих являются Западные Гхаты в районе Мангалура. Эти горы укрыты непроходимой джунглей и почти не заселены - в силу крутизны склонов и зыбкости тамошних почв. И когда поезд вползает наверх - прямо в нутро тучи, вспоротой скалистыми вершинами, прямо в гнездо ленивой грозы - то оказывается этот поезд одиноким путником на тропе, шириною своей едва ли превышающей размах крыльев местного попугая. И вот поезд тащится дальше и выше, делая полный круг по краю котловины (чья безупречная геометрия наводит на мысль о случившимся прежде падении астероида), и сначала в окна вагонов можно наблюдать водопад, изливающийся как бы даже не с обрыва, а из клубящейся серой мглы, водопад узкий, светлый и изломанный, и всем этим напоминающий молнию, - а через каких-нибудь десять минут поезд медленно проползает уже над тем самым потоком-самоубийцей, причём делает это, судя по обрамлению рельс, благодаря наличию рыхлого кирпичного моста, этакого ублюдка римских акведуков и триумфальных арок. И всё время, если с одной стороны поезда нет пропасти, с обеих его сторон наваливается жадный до пространства индийский лес, и листья усугубляют мутность окон, размазывая по ним дождевую влагу и насекомых.
А потом выясняется, что никакая это не ебиеёврот природа, а всего-навсего поезд дал на восток крюка километров четыреста, и прибытие в пункт Бэ задерживается на девять часов. И в итоге всей этой живописности экспедиционный корпус выгружается из паровоза не в час дня, а в десять вечера, вполне осознавая, что аэроплан стартует километрах в тридцати от вокзала ровно через пятьдесят минут.
Но мы успели. Конечно же успели махнуть рукой взлетающей стальной птице. Пидарасами всё-таки были эти ваши братья Райт. Пидарасами.
На двое суток наш экспедиционный корпус застрял в, разумеется, Дели.
Да, здесь пахнет по-прежнему.
Да, нищие, калеки и трупы по-прежнему валяются на тротуарах и площадях, бессистемно подменяя друг друга.
Да, по-прежнему нам с вами тут абсолютно нехуй делать, как нехуй делать нам с вами и в любом другом населённом пункте, где двенадцать миллионов человек круглосуточно делают всё, что угодно.
Какое же блядь блядство, вот что я хотел сказать.
И только это.
Само собой, ожидание следующего рейса на Родину не сведётся к сидению в номере гостиницы, пусть даже в номере этом есть и бар, и душ Шарко. А в ресторанчике на первом этаже, судя по меню, обнаруженном рядом с баром, подают восемь видов кебаба по вполне разумным ценам. Уж, я думаю, придётся теперь хотя бы снобизма ради понаблюдать и Железную колонну, и Индийские ворота, но индийского же рома я в Отчизну уже не привезу, нет. Его очень мало осталось в бутылке уже с того времени, как я взялся ваять данный текст.
Но пусть этот текст краток и самодостаточен, как саечка за испуг: мне есть о чём рассказать. Всего лишь неделю назад я окормлял слонов, ловил голыми руками крабов, впервые в жизни расколол кокосовый орех при помощи одного только завалинка и не отрывая взгляда от Южного креста спал в гамаке, растянутом между пальм. Вот о чём я мог бы поведать сейчас, но вместо этого логично завершу рассказ сделанной примерно в то же самое время в зоопарке города Тируванантапурам фотографией жопы носорога.
Так подтянут, загорел, ловок, гибок и здоров как я - не был ещё ни один лох.
Салют, хоп-хоп!
Вслед за первым русским исследователем загадочной Индии, то есть - вслед за Афанасием Никитиным - мне тоже хочется уделить некоторое внимание такому явлению, как блядство. Сейчас - половина третьего местной душной ночи, я передумал писать несколько забавных писем о событиях, случившихся за последние двое суток, и решил написать вместо нескольких забавных писем один печальный пост. О блядстве.
Но сначала - о природе. О том, как замечательно колониальны в муссонном ливне индийские горы, частным случаем коих являются Западные Гхаты в районе Мангалура. Эти горы укрыты непроходимой джунглей и почти не заселены - в силу крутизны склонов и зыбкости тамошних почв. И когда поезд вползает наверх - прямо в нутро тучи, вспоротой скалистыми вершинами, прямо в гнездо ленивой грозы - то оказывается этот поезд одиноким путником на тропе, шириною своей едва ли превышающей размах крыльев местного попугая. И вот поезд тащится дальше и выше, делая полный круг по краю котловины (чья безупречная геометрия наводит на мысль о случившимся прежде падении астероида), и сначала в окна вагонов можно наблюдать водопад, изливающийся как бы даже не с обрыва, а из клубящейся серой мглы, водопад узкий, светлый и изломанный, и всем этим напоминающий молнию, - а через каких-нибудь десять минут поезд медленно проползает уже над тем самым потоком-самоубийцей, причём делает это, судя по обрамлению рельс, благодаря наличию рыхлого кирпичного моста, этакого ублюдка римских акведуков и триумфальных арок. И всё время, если с одной стороны поезда нет пропасти, с обеих его сторон наваливается жадный до пространства индийский лес, и листья усугубляют мутность окон, размазывая по ним дождевую влагу и насекомых.
А потом выясняется, что никакая это не ебиеёврот природа, а всего-навсего поезд дал на восток крюка километров четыреста, и прибытие в пункт Бэ задерживается на девять часов. И в итоге всей этой живописности экспедиционный корпус выгружается из паровоза не в час дня, а в десять вечера, вполне осознавая, что аэроплан стартует километрах в тридцати от вокзала ровно через пятьдесят минут.
Но мы успели. Конечно же успели махнуть рукой взлетающей стальной птице. Пидарасами всё-таки были эти ваши братья Райт. Пидарасами.
На двое суток наш экспедиционный корпус застрял в, разумеется, Дели.
Да, здесь пахнет по-прежнему.
Да, нищие, калеки и трупы по-прежнему валяются на тротуарах и площадях, бессистемно подменяя друг друга.
Да, по-прежнему нам с вами тут абсолютно нехуй делать, как нехуй делать нам с вами и в любом другом населённом пункте, где двенадцать миллионов человек круглосуточно делают всё, что угодно.
Какое же блядь блядство, вот что я хотел сказать.
И только это.
Само собой, ожидание следующего рейса на Родину не сведётся к сидению в номере гостиницы, пусть даже в номере этом есть и бар, и душ Шарко. А в ресторанчике на первом этаже, судя по меню, обнаруженном рядом с баром, подают восемь видов кебаба по вполне разумным ценам. Уж, я думаю, придётся теперь хотя бы снобизма ради понаблюдать и Железную колонну, и Индийские ворота, но индийского же рома я в Отчизну уже не привезу, нет. Его очень мало осталось в бутылке уже с того времени, как я взялся ваять данный текст.
Но пусть этот текст краток и самодостаточен, как саечка за испуг: мне есть о чём рассказать. Всего лишь неделю назад я окормлял слонов, ловил голыми руками крабов, впервые в жизни расколол кокосовый орех при помощи одного только завалинка и не отрывая взгляда от Южного креста спал в гамаке, растянутом между пальм. Вот о чём я мог бы поведать сейчас, но вместо этого логично завершу рассказ сделанной примерно в то же самое время в зоопарке города Тируванантапурам фотографией жопы носорога.
Так подтянут, загорел, ловок, гибок и здоров как я - не был ещё ни один лох.
Салют, хоп-хоп!