(no subject)
Никто не знает трещин, как доска
эпиграф. а по-настоящему о другом:
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью
как долго и как сложно было подступиться к этим строкам. когда их читаешь впервые они чужие. когда вспоминаешь их - они подергиваются романтичной пеленой, и только последние восемь строк кажутся чуждыми. но проходит время и судьба - если уж выпало слышать за словами нечто кроме них самих - судьба неминуемо опускается к последним строкам.
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже - черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.
к каким-то без малого тридцати строкам решаешься подойти только когда смотришь на них снизу вверх - последние строки не исключение, не закономерность а призма. и открыть рот решаешься, пожалуй, только тогда когда убрав эту призму предыдущие строки остаются такими же. в чем разница?
когда приближаешься к ним «второй» раз - читаешь их как о себе в некотором романтическом ключе - какой смысл пытаешься уловить? тебя не было, не существовало до определенной судьбой встречи. ты был лишь общими чертами, не мог различать звуки, был нем и слеп. явившись в судьбу она не просто «открыла глаза» она их сотворила. если бы она не было той самой звуки, образы, голос - все бы закончилось так же как и появилось: сегодня было а завтра нет. и подумаешь! вот это «подумаешь» было «первым» прочтением и понимаешь это когда уже далеко от этого ушел. «второй» раз приближаешься к этим строкам когда понимаешь: что бы ни случилось дальше завтра будет уже другим. и это ее заслуга как твоего творца.
сознание это поет в тот же ритм который идет изнутри: ее образ всегда не столько романтизируешь сколько одухотворяешь. одна из действительно гадких вещей которую мне пришлось слышать это что-то вроде «давай не будем из меня делать благую». спрашивается как прикажите это делать?
вот этому ритму, этому сотворению начинают противоречить последние строки. настолько грубый диссонанс между творятся и оставляют вызван неприятием простого факта: мир сотворенный ею может существовать без нее. если - тогда еще если - наступит завтра без нее то на месте тебя останется ничто, бездна. именно заглянув в эту еще предполагаемую бездну вспоминаешь о том как впервые читал стихотворение. и если с предпоследним четверостишием ты просто тогда не согласен, тогда оно обладает каким-то дурным, ложным профитизмом, то последние четыре строки - о механике того о чем не можешь помыслить - кажутся полностью чуждыми, почти бездарными. о них просто умалчиваешь.
проходит время. судьба протаскивает тебя через казавшуюся прежде непроницаемой преграду. ты не смиряешься с новыми обстоятельствами но просто становишься перед парадоксальным фактом: сотворенный мир может существовать и без нее и без тебя. он существует и без творцов, и без плоти, и даже без памяти о них. он обладает своими законами физики и механикой - он вращается посреди того что им не является. и когда читаешь стихотворение в этот раз чуждыми кажутся пять четверостиший в начале. не лишними но уже чуждыми как некая чем-то даже неприятная история. стихотворение желаешь забыть. а «впереди», непонятными остаются всего несколько обрывков строк про смену жара холодом, света тьмой.
и однажды начинает проступать тот рельеф который раньше был невидим. кто творил тебя? кто творил мир? ее ладонь или ее прикосновение? эта мысль заставляет лихорадочно терзать память: что, что там было дальше? оказывается что дальше то же. ее взгляд или непроглядная тьма которая заставляла всматриваться в черты? голос или шепот? ее облик или ее исчезновения? это ошарашивает: оказывается какие-либо утверждения делал только ты сам. сначала романтизируя одни строки и не принимая другие, потом то же самое заставляет отказаться от первых и внимать последним. но само стихотворение цельное, точное, выверенное. его пропасть то в последних строфах то в первых определялась только самим тобою. в стихотворении не твоя и не ее история а история мироздания вообще. лишь частью которого были некоторые близкие или отвергнутые эпизоды в памяти. так творятся миры.
кстати во всем стихотворении есть неумолимое стремление вниз: над чем, склоняла чело, там снизу различала, вложила, бросаем. на это не сразу обращаешь внимание, тебя не столько тянут сколько сопровождают туда, вглубь. это движение от человеческой природы я был, касалась ладонью через органы чувств к стихиям которые слагают человека. и далее к ответу за преступление в этих стихиях. мы движемся от человечного к его страстям, от поверхности мира к огню геенны. и далее, глубже в конце стихотворения к вечному холоду. и если ты остановился не дойдя до конца, остановился на какой-то строке и пока отвергаешь другие значит пока здесь тебе место.