Истончилося все…
Говорили с подругой о главном: почему так мало секса у нынешних молодых. Не знаю, правда или нет… Но жалуются некоторые… Подруга считает, что все дело в избытке секса на экранах компьютеров, в разговорах и прочих местах, которые не постель. Есть еще версия, что дело в том, как женщины одеваются: мужики привыкают не реагировать, короче. Ну, кто еще помнит физиологию, меня понял… Я, как, воспитанный в марксистских убеждениях товарищ, полагаю, что виновата во всем потогонная капиталистическая система, которая заставляет молодежь сидеть в офисах по двенадцать часов, когда им делом заниматься надо.
Но иногда я думаю, что все-таки виновато общее похудение. Я, как женщина в настоящем толстая, а в прошлом - крепкая, боролась с весом всю жизнь. Сорок восьмой советский в лучшие времена… Дело и до пятьдесят второго доходило… Но сексом у меня было даже слишком как-то… Хотя я страдала: о моей красоте никто из желающих не упоминал. Только дважды были оценены мои формы. Однажды я с Галкой поехала к ней в гости, в село. Галка отличалась красотой неимоверной - чистая француженка. И сидим мы у ее бабы Клавы, чай пьем. И тут баба Клава, нюхнув табак, изрекала: Наташкя, какая ж ты девка красивая. Я поперхнулась чаем: Да, вы что, баб Клав… Вот Галька ваша - красивая… Баба Клава чихнула: Галькя-то наша? У-у… Ни сисичкев, ни жопочки… А ты девка хароша, полна…
Второй раз меня порадовал скульптор Миша. Миша заикался, поэтому его предложение звучало так: Ник- кишина… Д- давай я тебя л-лепить буду! - Да ты что, - говорю, - вот смотри, стройных сколько! Миша хмыкнул: да чего там лепить? А у тебя об - бъемы… И широко развел руки… Короче еще тогда я пришла к выводу, что толстых хотят, а худых любят. Понятно, что свою душевную травму я, как могла, изливала в произведениях на страницах женских журналов. И перечитав, надысь, один из рассказиков, решила, что это было пророчество…
Тонкая натура.
Эльвира была тонкой натурой. В духовном смысле. Во всем остальном, то есть телесно, она таковой считаться не могла. Природа одарила ее щедро. Какой-нибудь художник былых времен, ну хоть Рубенс или Тициан что ли, просто упал бы в обморок от счастья лицезреть Эльвирины красоты. Уж он-то запечатлел бы все эти монументальные изгибы, эти пленительные выпуклости, эти исполинские рельефы... Увы! Нет уже тех мастеров и хилый современный авангард не в состоянии объять талантом подобную натуру. Да и то сказать. Можно же на одних красках разориться. Во времена Рубенса масло было видимо дешевле... И все же, несмотря на масштабные объемы, Эльвира была красавица. Все излишества ее тела пребывали в гармонии и создавали впечатление, если не изящества, то пропорциональности. А если вспомнить про ее соломенную густую гриву, нежную кожу, золотисто-карие очи! То сразу становится понятно, почему у Эльвиры отбоя не было от поклонников.
И тем ни менее этим вечером Эльвира страдала. Страдание изливалось стихами на бумагу и оформлялось в строки возвышенные и одухотворенные. "Я невесомой бабочкой коснусь твоей руки и лепестком весенним умчусь под облака..." Эльвира вздохнула и, не выдержав такой бури эмоций, с ее груди с треском отлетела пуговица... Да уж застежки, пуговицы и крючки, да и просто швы на Эльвириной одежде не отличались долговечностью. Девушка имела слабость к нарядам в обтяжку, но все восемьдесят девять кило ее веса лезли вон из заточения. И в самый неподходящий момент одежка предательски уступала напору килограммов. Особенно часто такое предательство случалось в интимной обстановке свидания с мужчиной. Вместо того, чтобы служить надежным бастионом между Эльвириными прелестями и руками захватчика застежки, молнии, ткань и всякие шнурки отлетали самостоятельно, без всякого участия со стороны кавалера. Но не эта пикантная печаль затуманивала глаза Эльвиры. Было у нее горе посерьезнее. Она отбросила бумагу со стихотворением и подошла к зеркалу. "Ну почему? Почему!? Почему я такая?" - спросила она неизвестно у кого. Да прекрасная Эльвира была поражена популярной болезнью "какая я толстая". Обычно симптомы этой болезни заключаются в том, что дама, женщина, девица (а поражает недуг преимущественно слабый пол) обретают вместе с килограммами комплекс неполноценности и приписывают своему весу все несчастья и неприятности с ними по жизни случающиеся: отсутствие виллы на Карибах, уход мужа, непочтительность детей, отсутствие жениха с приданным. Но у нашей героини заболевание протекало необычно. Ни какого комплекса неполноценности у нее не замечалось со времен детсада, когда она лупила всех мальчиков и они ее уважали за это, и по сию пору включительно, когда за ней ходило от пяти поклонников (в плохие месяцы) до десяти (в урожайные)... "Так чего же ей надо?" - спросит кое-кто из читательниц с некоторой, может быть, завистью. О! - отвечу я. - О!
Что бы понять страдания молодой Эльвиры мы должны вернуться в ее прошлое. Чудесное время ранней юности, пора первых нежных взглядов и робких вздохов. Удары портфелем по голове уже не приводят в чувство поклонников, и они продолжают свои натиски и поползновения. Эльвирина красота и в то время уже достаточно щедрая просто завораживала одноклассников, старшеклассников и даже некоторых практикантов - педагогов. И всякий норовил к этой красоте прикоснуться. Буквально. То есть тогда, когда только-только расцветает, приоткрывается по-весеннему прохладная ранняя любовь, Эльвира вынуждена была обороняться от грубых мужских притязаний. С ее баскетбольным ростом и скульптурной дланью это не было проблемой: удар, еще удар и противник повержен. Но ведь Эльвира была девочкой с тонкой душой. Она прочитала немало романов и стихов. Она грезила о красивой любви. А тут опять эти! А вот Лиду, Эльвирину подружку никто так не изводил. Мальчики носили ее рюкзачок, галантно подавали ей руку, говорили долго и красиво. И почему? Только лишь потому, что у Лидки была внешность типичной хрупкой принцессы из детской книжки. Не принцессы-воина, как у Эльвиры, а нормальной - стройной, голубоглазой, нежной... Лидия умела так смотреть так беззащитно, что любому мужчине от трех до восьмидесяти хотелось ее защитить, плечики ее были так узки, шейка так тонка, а запястье так хрупко, что только законченный садист мог схватить ее руками. Ее можно было только трогать, как саксонский фарфор - по праздникам. Эльвира завидовала подруге страстно и бурно. Ей тоже хотелось рыцарского отношения, ей хотелось покровительства и защиты. Но, увы, на нее взирали с восхищением и даже с вожделением, но уж никак не с умилением. Эльвира не раз рыдала, жалуясь Лидочке на свою горькую судьбу. "Ну почему, Лидка, они вечно лезут ко мне со всякими глупостями? Вот тебя Лешка хватает за коленки?" - "Нет..." - задумчиво отвечала Лидия. "Он смотрит на меня и вздыхает." - "Вот!" - заливалась слезами Эльвира, - "смотрит... вздыхает... Как я тебе завидую!"
Став старше Эльвира не смирилась с подобным положением вещей. Напротив, она еще сильнее захотела духовного, романтического, поэтичного ухаживания. Ведь к этому времени она написала немало стихов о любви, кандидатскую диссертацию о рыцарских романах, десяток песен на манер старинных французских баллад... Но все напрасно: к ней по прежнему цеплялись сантехники и водители такси, профессора и повара, солдаты и старшины. Но никто из них не видел ее тонкой души. Всем бросалось в глаза только тело! За Лидией по сию пору ухаживали галантно и церемонно, вели с ней умные и содержательные беседы, а на Эльвиру кидались с пылом заключенных, отбывших десятилетний срок в одиночке. А ей так хотелось продемонстрировать свои духовные качества, поразить одухотворенностью. Даже стихи, которые на ее сайте пользовались немалым успехом, при личном авторском прочтении как-то теряли свою изысканность. Ну, в самом деле, если строки про "веточку на ветру" читает поникшее и кроткое созданье - это одно, а если их читает Эльвира - совсем другое. Вместо того чтобы погрузиться в глубины поэтического замысла, всякий слушатель мужского пола начинает погружаться взором в глубины ее декольте и самое элегическое настроение исчезает напрочь.
Эльвира пыталась победить свое тело. Она садилась на диеты и изнуряла себя гимнастикой. Но, хотя талия становилась тоньше, бедра возносились круче. И пусть шея делалась несколько стройнее, зато грудь выпирала еще соблазнительнее. И вот этим весенним вечером, в который раз повздыхав над своим отражением в бесцеремонном зеркале, Эльвира услышала звонок и открыла дверь. Это объявился давний ее воздыхатель Макс. Он попытался немедленно пристроиться к Эльвире с объятием, но был отодвинут могучим плечом на почтительное расстояние. "Макс! - спросила заплаканная девушка, - ну неужели нельзя со мной обращаться иначе? Поговорить о вещах возвышенных и абстрактных?" Макс, будучи честным человеком, ответил прямо: "Эльвира, ну понимаешь, когда девушка состоит из линий, то мужчина как бы абстрагируется, уходит мыслями в плоскость идеального. А когда он видит перед собой такие реальные объемы, его так и тянет к конкретике". Макс был скульптором и поклонником пышных форм. Неоднократно он предлагал Эльвире позировать для своих скульптур, но она горестно отвечала: "Нет, Максик, я и без твоей статуи, чувствую себя памятником. Лепи стройных..." "Да что там лепить-то?" - недоумевал скульптор. Но красавица лишь вздыхала и отворачивалась. Вот и теперь она вновь увлеклась любимой темой, и Макс понапрасну пытался ухватить Эльвиру за соблазнительные округлости. "И ты Макс..." - горестно вздыхала Эльвира и отмахивалась от прикосновений привычным движением, хозяйки отгоняющей ос... Макс в душе посетовал на свои руки, которые не слушались разума. Он сто раз уже давал себе слово поухаживать за Эльвирой трепетно и романтично, поговорить с ней о всяких тонкостях любви, посмотреть долгими взорами... Но как всегда сбился на телесный восторг и не удержался от гнусных поползновений.
Выпроводив Макса, Эльвира еще поплакала, написала два стишка и уснула. И ночью ей приснился сон. Он был потрясающе реален. В этом сне Эльвира стала такой худенькой и невесомой, как мечтала с детства. Теперь у нее были: не руки - а «ручки», не ноги - а «ножечки», не шея - а «шейка». Волосы, правда, тоже поредели, и зубы как-то потеряли ослепительный блеск. Зато она, наконец, избавилась от своей выдающейся груди, вместо богатства, выпирающего из-за пазухи, пониже ключиц находилась элегантная впадина, замечательно задрапированная свободно ниспадающими складками. Это было счастье! И во сне Эльвира полетела на свидание. На свидание с Максом. Теперь он уже не пытался схватить ее за что-либо выпирающее. Нет. Спокойный и нежный смотрел он на нее с приличного расстояния и говорил, говорил. Он говорил час и второй и третий. Эльвира купалась в духовности, растворялась в одухотворенности. И это длилось вечно. Потом она поняла, что они обмениваются взглядами не один месяц, а может и год (во сне такое случается). И ей захотелось, чтобы Макс придвинулся поближе и ... Ну сделал что-нибудь. Но он только смотрел на нее и вздыхал. Эльвира прижалась к нему сама, и почувствовала, как ее хрупкие косточки упираются в бок Макса. "Я сейчас подумал о вечности..." - прошелестел воздыхатель. Затем он почтительно поцеловал ей руку. И даже не решился ее сжать посильнее. И пока она в своем сне шла по улицам города никто не приставал к ней с намеками и сомнительными предложениями. Гаишники и продавцы, веселые братки и грустные проповедники, элегантные кавказцы и растрепанные реперы не тянули к ней жадные руки, а смотрели издали почтительно и просветленно... И так отныне будет всегда - поняла Эльвира. Девушка попробовала вильнуть бедром. Некогда это движение производило на мужчин магическое действие, но теперь вилять было, в сущности, нечем: слабое движение ее тазобедренных суставов никто и не заметил! Тогда она попыталась небрежно шевельнуть плечом, чтобы блузка чуть соскользнула с него, и стало видно смуглую ложбинку на пышной груди. Напрасно. Блузка съехала чуть не до пояса. Но никакой груди под ней не обнаружилось... Эльвира почувствовала, что для привлечения мужского внимания, ей чего-то не хватает... Чего-то весьма существенного. Может быть тела? И с этой мыслью она проснулась. Встав с постели, Эльвира немедленно побежала к зеркалу и с облегчением обнаружила на привычном месте все свои выпуклости. Она счастливо улыбнулась, вильнула бедром, колыхнула грудью и набрала телефонный номер. "Макс! Я тут подумала, пожалуй, я буду тебе позировать." А вечером, обалдевший от радости Макс получил в полное владение столь манившие его объемы. "О чем ты думаешь?" - спросила его Эльвира, приживаясь к нему горячим и пышным боком. "Я надеюсь не о вечности?" - "А надо?" - испугался Макс. - "Ни в коем случае!" - обожгла его дыханием подруга. "Если честно, то я думаю о том, какая у тебя тонкая и деликатная натура..." - проговорил Макс. "Ты действительно это понял? Но почему только теперь?" - "Почувствовал." - убедительно ответил скульптор. И все Эльвирины восемьдесят девять килограммов одухотворенно вздохнули.
Но иногда я думаю, что все-таки виновато общее похудение. Я, как женщина в настоящем толстая, а в прошлом - крепкая, боролась с весом всю жизнь. Сорок восьмой советский в лучшие времена… Дело и до пятьдесят второго доходило… Но сексом у меня было даже слишком как-то… Хотя я страдала: о моей красоте никто из желающих не упоминал. Только дважды были оценены мои формы. Однажды я с Галкой поехала к ней в гости, в село. Галка отличалась красотой неимоверной - чистая француженка. И сидим мы у ее бабы Клавы, чай пьем. И тут баба Клава, нюхнув табак, изрекала: Наташкя, какая ж ты девка красивая. Я поперхнулась чаем: Да, вы что, баб Клав… Вот Галька ваша - красивая… Баба Клава чихнула: Галькя-то наша? У-у… Ни сисичкев, ни жопочки… А ты девка хароша, полна…
Второй раз меня порадовал скульптор Миша. Миша заикался, поэтому его предложение звучало так: Ник- кишина… Д- давай я тебя л-лепить буду! - Да ты что, - говорю, - вот смотри, стройных сколько! Миша хмыкнул: да чего там лепить? А у тебя об - бъемы… И широко развел руки… Короче еще тогда я пришла к выводу, что толстых хотят, а худых любят. Понятно, что свою душевную травму я, как могла, изливала в произведениях на страницах женских журналов. И перечитав, надысь, один из рассказиков, решила, что это было пророчество…
Тонкая натура.
Эльвира была тонкой натурой. В духовном смысле. Во всем остальном, то есть телесно, она таковой считаться не могла. Природа одарила ее щедро. Какой-нибудь художник былых времен, ну хоть Рубенс или Тициан что ли, просто упал бы в обморок от счастья лицезреть Эльвирины красоты. Уж он-то запечатлел бы все эти монументальные изгибы, эти пленительные выпуклости, эти исполинские рельефы... Увы! Нет уже тех мастеров и хилый современный авангард не в состоянии объять талантом подобную натуру. Да и то сказать. Можно же на одних красках разориться. Во времена Рубенса масло было видимо дешевле... И все же, несмотря на масштабные объемы, Эльвира была красавица. Все излишества ее тела пребывали в гармонии и создавали впечатление, если не изящества, то пропорциональности. А если вспомнить про ее соломенную густую гриву, нежную кожу, золотисто-карие очи! То сразу становится понятно, почему у Эльвиры отбоя не было от поклонников.
И тем ни менее этим вечером Эльвира страдала. Страдание изливалось стихами на бумагу и оформлялось в строки возвышенные и одухотворенные. "Я невесомой бабочкой коснусь твоей руки и лепестком весенним умчусь под облака..." Эльвира вздохнула и, не выдержав такой бури эмоций, с ее груди с треском отлетела пуговица... Да уж застежки, пуговицы и крючки, да и просто швы на Эльвириной одежде не отличались долговечностью. Девушка имела слабость к нарядам в обтяжку, но все восемьдесят девять кило ее веса лезли вон из заточения. И в самый неподходящий момент одежка предательски уступала напору килограммов. Особенно часто такое предательство случалось в интимной обстановке свидания с мужчиной. Вместо того, чтобы служить надежным бастионом между Эльвириными прелестями и руками захватчика застежки, молнии, ткань и всякие шнурки отлетали самостоятельно, без всякого участия со стороны кавалера. Но не эта пикантная печаль затуманивала глаза Эльвиры. Было у нее горе посерьезнее. Она отбросила бумагу со стихотворением и подошла к зеркалу. "Ну почему? Почему!? Почему я такая?" - спросила она неизвестно у кого. Да прекрасная Эльвира была поражена популярной болезнью "какая я толстая". Обычно симптомы этой болезни заключаются в том, что дама, женщина, девица (а поражает недуг преимущественно слабый пол) обретают вместе с килограммами комплекс неполноценности и приписывают своему весу все несчастья и неприятности с ними по жизни случающиеся: отсутствие виллы на Карибах, уход мужа, непочтительность детей, отсутствие жениха с приданным. Но у нашей героини заболевание протекало необычно. Ни какого комплекса неполноценности у нее не замечалось со времен детсада, когда она лупила всех мальчиков и они ее уважали за это, и по сию пору включительно, когда за ней ходило от пяти поклонников (в плохие месяцы) до десяти (в урожайные)... "Так чего же ей надо?" - спросит кое-кто из читательниц с некоторой, может быть, завистью. О! - отвечу я. - О!
Что бы понять страдания молодой Эльвиры мы должны вернуться в ее прошлое. Чудесное время ранней юности, пора первых нежных взглядов и робких вздохов. Удары портфелем по голове уже не приводят в чувство поклонников, и они продолжают свои натиски и поползновения. Эльвирина красота и в то время уже достаточно щедрая просто завораживала одноклассников, старшеклассников и даже некоторых практикантов - педагогов. И всякий норовил к этой красоте прикоснуться. Буквально. То есть тогда, когда только-только расцветает, приоткрывается по-весеннему прохладная ранняя любовь, Эльвира вынуждена была обороняться от грубых мужских притязаний. С ее баскетбольным ростом и скульптурной дланью это не было проблемой: удар, еще удар и противник повержен. Но ведь Эльвира была девочкой с тонкой душой. Она прочитала немало романов и стихов. Она грезила о красивой любви. А тут опять эти! А вот Лиду, Эльвирину подружку никто так не изводил. Мальчики носили ее рюкзачок, галантно подавали ей руку, говорили долго и красиво. И почему? Только лишь потому, что у Лидки была внешность типичной хрупкой принцессы из детской книжки. Не принцессы-воина, как у Эльвиры, а нормальной - стройной, голубоглазой, нежной... Лидия умела так смотреть так беззащитно, что любому мужчине от трех до восьмидесяти хотелось ее защитить, плечики ее были так узки, шейка так тонка, а запястье так хрупко, что только законченный садист мог схватить ее руками. Ее можно было только трогать, как саксонский фарфор - по праздникам. Эльвира завидовала подруге страстно и бурно. Ей тоже хотелось рыцарского отношения, ей хотелось покровительства и защиты. Но, увы, на нее взирали с восхищением и даже с вожделением, но уж никак не с умилением. Эльвира не раз рыдала, жалуясь Лидочке на свою горькую судьбу. "Ну почему, Лидка, они вечно лезут ко мне со всякими глупостями? Вот тебя Лешка хватает за коленки?" - "Нет..." - задумчиво отвечала Лидия. "Он смотрит на меня и вздыхает." - "Вот!" - заливалась слезами Эльвира, - "смотрит... вздыхает... Как я тебе завидую!"
Став старше Эльвира не смирилась с подобным положением вещей. Напротив, она еще сильнее захотела духовного, романтического, поэтичного ухаживания. Ведь к этому времени она написала немало стихов о любви, кандидатскую диссертацию о рыцарских романах, десяток песен на манер старинных французских баллад... Но все напрасно: к ней по прежнему цеплялись сантехники и водители такси, профессора и повара, солдаты и старшины. Но никто из них не видел ее тонкой души. Всем бросалось в глаза только тело! За Лидией по сию пору ухаживали галантно и церемонно, вели с ней умные и содержательные беседы, а на Эльвиру кидались с пылом заключенных, отбывших десятилетний срок в одиночке. А ей так хотелось продемонстрировать свои духовные качества, поразить одухотворенностью. Даже стихи, которые на ее сайте пользовались немалым успехом, при личном авторском прочтении как-то теряли свою изысканность. Ну, в самом деле, если строки про "веточку на ветру" читает поникшее и кроткое созданье - это одно, а если их читает Эльвира - совсем другое. Вместо того чтобы погрузиться в глубины поэтического замысла, всякий слушатель мужского пола начинает погружаться взором в глубины ее декольте и самое элегическое настроение исчезает напрочь.
Эльвира пыталась победить свое тело. Она садилась на диеты и изнуряла себя гимнастикой. Но, хотя талия становилась тоньше, бедра возносились круче. И пусть шея делалась несколько стройнее, зато грудь выпирала еще соблазнительнее. И вот этим весенним вечером, в который раз повздыхав над своим отражением в бесцеремонном зеркале, Эльвира услышала звонок и открыла дверь. Это объявился давний ее воздыхатель Макс. Он попытался немедленно пристроиться к Эльвире с объятием, но был отодвинут могучим плечом на почтительное расстояние. "Макс! - спросила заплаканная девушка, - ну неужели нельзя со мной обращаться иначе? Поговорить о вещах возвышенных и абстрактных?" Макс, будучи честным человеком, ответил прямо: "Эльвира, ну понимаешь, когда девушка состоит из линий, то мужчина как бы абстрагируется, уходит мыслями в плоскость идеального. А когда он видит перед собой такие реальные объемы, его так и тянет к конкретике". Макс был скульптором и поклонником пышных форм. Неоднократно он предлагал Эльвире позировать для своих скульптур, но она горестно отвечала: "Нет, Максик, я и без твоей статуи, чувствую себя памятником. Лепи стройных..." "Да что там лепить-то?" - недоумевал скульптор. Но красавица лишь вздыхала и отворачивалась. Вот и теперь она вновь увлеклась любимой темой, и Макс понапрасну пытался ухватить Эльвиру за соблазнительные округлости. "И ты Макс..." - горестно вздыхала Эльвира и отмахивалась от прикосновений привычным движением, хозяйки отгоняющей ос... Макс в душе посетовал на свои руки, которые не слушались разума. Он сто раз уже давал себе слово поухаживать за Эльвирой трепетно и романтично, поговорить с ней о всяких тонкостях любви, посмотреть долгими взорами... Но как всегда сбился на телесный восторг и не удержался от гнусных поползновений.
Выпроводив Макса, Эльвира еще поплакала, написала два стишка и уснула. И ночью ей приснился сон. Он был потрясающе реален. В этом сне Эльвира стала такой худенькой и невесомой, как мечтала с детства. Теперь у нее были: не руки - а «ручки», не ноги - а «ножечки», не шея - а «шейка». Волосы, правда, тоже поредели, и зубы как-то потеряли ослепительный блеск. Зато она, наконец, избавилась от своей выдающейся груди, вместо богатства, выпирающего из-за пазухи, пониже ключиц находилась элегантная впадина, замечательно задрапированная свободно ниспадающими складками. Это было счастье! И во сне Эльвира полетела на свидание. На свидание с Максом. Теперь он уже не пытался схватить ее за что-либо выпирающее. Нет. Спокойный и нежный смотрел он на нее с приличного расстояния и говорил, говорил. Он говорил час и второй и третий. Эльвира купалась в духовности, растворялась в одухотворенности. И это длилось вечно. Потом она поняла, что они обмениваются взглядами не один месяц, а может и год (во сне такое случается). И ей захотелось, чтобы Макс придвинулся поближе и ... Ну сделал что-нибудь. Но он только смотрел на нее и вздыхал. Эльвира прижалась к нему сама, и почувствовала, как ее хрупкие косточки упираются в бок Макса. "Я сейчас подумал о вечности..." - прошелестел воздыхатель. Затем он почтительно поцеловал ей руку. И даже не решился ее сжать посильнее. И пока она в своем сне шла по улицам города никто не приставал к ней с намеками и сомнительными предложениями. Гаишники и продавцы, веселые братки и грустные проповедники, элегантные кавказцы и растрепанные реперы не тянули к ней жадные руки, а смотрели издали почтительно и просветленно... И так отныне будет всегда - поняла Эльвира. Девушка попробовала вильнуть бедром. Некогда это движение производило на мужчин магическое действие, но теперь вилять было, в сущности, нечем: слабое движение ее тазобедренных суставов никто и не заметил! Тогда она попыталась небрежно шевельнуть плечом, чтобы блузка чуть соскользнула с него, и стало видно смуглую ложбинку на пышной груди. Напрасно. Блузка съехала чуть не до пояса. Но никакой груди под ней не обнаружилось... Эльвира почувствовала, что для привлечения мужского внимания, ей чего-то не хватает... Чего-то весьма существенного. Может быть тела? И с этой мыслью она проснулась. Встав с постели, Эльвира немедленно побежала к зеркалу и с облегчением обнаружила на привычном месте все свои выпуклости. Она счастливо улыбнулась, вильнула бедром, колыхнула грудью и набрала телефонный номер. "Макс! Я тут подумала, пожалуй, я буду тебе позировать." А вечером, обалдевший от радости Макс получил в полное владение столь манившие его объемы. "О чем ты думаешь?" - спросила его Эльвира, приживаясь к нему горячим и пышным боком. "Я надеюсь не о вечности?" - "А надо?" - испугался Макс. - "Ни в коем случае!" - обожгла его дыханием подруга. "Если честно, то я думаю о том, какая у тебя тонкая и деликатная натура..." - проговорил Макс. "Ты действительно это понял? Но почему только теперь?" - "Почувствовал." - убедительно ответил скульптор. И все Эльвирины восемьдесят девять килограммов одухотворенно вздохнули.