Давным-давно Дин думал, что мог бы жить той же жизнью, что и встреченные им водители, с женой и тремя детьми дома, ежевечерними звонками и меньшим числом рейсов. Или, возможно, брал бы жену с собой. Не самое блистательное занятие для женщины, понимал он, но кем бы она ни была, ей пришлось бы полюбить это. Такое существование - часть Дина, очень большая часть, вся его жизнь, и если бы девушка его любила, то должна была принять это.
Сейчас он не питал никаких иллюзий. Дин знал, что у него так не получится, его любовная жизнь будет состоять из разрушенных фантазий, проституток на дорогах и быстрых перепихов в туалетах кафе, где он решит отдохнуть.
Сэм не принадлежал ни к одной из этих категорий. И Дин не мог подобным образом отнестись к Сэму, потому что тот был другим. Дину отчаянно хотелось, чтобы Сэм был другим.
Когда Дин поцеловал его, запустив обе руки в волосы Сэма, не существовало никакой цели, никакого жара в движениях языка. Поцелуй оказался ласковым, медленным и очень-очень нежным. Это был один из тех жизнеутверждающих поцелуев, о которых поют люди - не в тех песнях, которые слушал Дин, конечно, но он помнил популярные треки, которые порой включались, когда он попадал в выбоину, до того, как заменил магнитофон в кабине.
И Сэм согласился, хотя Дин отчасти боялся, что этого не случится. Когда они приедут в Калифорнию послезавтра, самое позднее, будет чертовски больно. Дин собирался справиться с этим на дороге, каждая пройденная миля уменьшит боль.
Дин говорил себе это как извинение, а потом совсем перестал думать, когда Сэм до крови прикусил его губу, причинив резкую боль, и тут же стал зализывать ранку, прижимаясь к ней воздушными смешными поцелуями.
Назавтра на этом месте появится синяк, и когда он поцелуем разбудит Сэма, будет больно.
Какое-то чувство охватило Дина - нечто яростное и заступническое, черт, это причиняло боль. Сэм не должен был брать контроль на себя, не в том случае, если Дин играл роль старого развратника.
Ему нужно было перестать думать, в буквальном смысле остановить мыслительный процесс, чтобы остался только Сэм. Дин нежно оттолкнул его, прижавшись к краю матраца, насколько мог, чтобы не упасть. Опираясь на бедро, он прошептал Сэму:
- Ляг, - и стал наблюдать, как тот растерянно двигается после короткой паузы.
Сейчас в их уравнении было слишком много одежды, слишком много скрытой под ней кожи, поэтому, прежде чем Сэм улегся на подушку, Дин потянул за край его майки, поддергивая ее, а потом с его помощью снял полностью.
Тот представлял собой прекрасное зрелище, растянувшись полуголым на кровати Дина. Он был еще достаточно молодым, чтобы пока иметь жилистые мускулы, а не ту мышечную массу, до которой еще предстояло дорасти; плечи у него были невероятно широкими, пряди волос падали на лицо, заслоняя глаза.
Дин на секунду задался вопросом, происходило бы это, если бы Сэм был менее привлекательным.
Он оторвал взгляд от обнаженной кожи и поцеловал Сэма в кончик носа, уголки рта, шею, ключицы. Тот был на вкус как открытый воздух со слабыми следами мыла, которым пользовался в душе «У Харвелла», как все, что имело смысл в жизни Дина, и как еще большее, что не имело.
Отдаленным уголком сознания Дин понимал, что этот парень запутывает ему все, понимал, что скоро невозможность иметь это разорвет его в клочья.
Его язык на коже Сэма, двигавшийся, повторявший изгиб ребер, проходившийся по животу и ниже, словно надписывал извинения для Сэма, для самого Дина и предостережения, потому что, несмотря на то, что он не хотел этого, каждый взгляд, что Сэм бросал на него, каждый звук, вибрировавший по телу, заставлял Дина любить этого парня чуть больше.
Сейчас он не питал никаких иллюзий. Дин знал, что у него так не получится, его любовная жизнь будет состоять из разрушенных фантазий, проституток на дорогах и быстрых перепихов в туалетах кафе, где он решит отдохнуть.
Сэм не принадлежал ни к одной из этих категорий. И Дин не мог подобным образом отнестись к Сэму, потому что тот был другим. Дину отчаянно хотелось, чтобы Сэм был другим.
Когда Дин поцеловал его, запустив обе руки в волосы Сэма, не существовало никакой цели, никакого жара в движениях языка. Поцелуй оказался ласковым, медленным и очень-очень нежным. Это был один из тех жизнеутверждающих поцелуев, о которых поют люди - не в тех песнях, которые слушал Дин, конечно, но он помнил популярные треки, которые порой включались, когда он попадал в выбоину, до того, как заменил магнитофон в кабине.
И Сэм согласился, хотя Дин отчасти боялся, что этого не случится. Когда они приедут в Калифорнию послезавтра, самое позднее, будет чертовски больно. Дин собирался справиться с этим на дороге, каждая пройденная миля уменьшит боль.
Дин говорил себе это как извинение, а потом совсем перестал думать, когда Сэм до крови прикусил его губу, причинив резкую боль, и тут же стал зализывать ранку, прижимаясь к ней воздушными смешными поцелуями.
Назавтра на этом месте появится синяк, и когда он поцелуем разбудит Сэма, будет больно.
Какое-то чувство охватило Дина - нечто яростное и заступническое, черт, это причиняло боль. Сэм не должен был брать контроль на себя, не в том случае, если Дин играл роль старого развратника.
Ему нужно было перестать думать, в буквальном смысле остановить мыслительный процесс, чтобы остался только Сэм. Дин нежно оттолкнул его, прижавшись к краю матраца, насколько мог, чтобы не упасть. Опираясь на бедро, он прошептал Сэму:
- Ляг, - и стал наблюдать, как тот растерянно двигается после короткой паузы.
Сейчас в их уравнении было слишком много одежды, слишком много скрытой под ней кожи, поэтому, прежде чем Сэм улегся на подушку, Дин потянул за край его майки, поддергивая ее, а потом с его помощью снял полностью.
Тот представлял собой прекрасное зрелище, растянувшись полуголым на кровати Дина. Он был еще достаточно молодым, чтобы пока иметь жилистые мускулы, а не ту мышечную массу, до которой еще предстояло дорасти; плечи у него были невероятно широкими, пряди волос падали на лицо, заслоняя глаза.
Дин на секунду задался вопросом, происходило бы это, если бы Сэм был менее привлекательным.
Он оторвал взгляд от обнаженной кожи и поцеловал Сэма в кончик носа, уголки рта, шею, ключицы. Тот был на вкус как открытый воздух со слабыми следами мыла, которым пользовался в душе «У Харвелла», как все, что имело смысл в жизни Дина, и как еще большее, что не имело.
Отдаленным уголком сознания Дин понимал, что этот парень запутывает ему все, понимал, что скоро невозможность иметь это разорвет его в клочья.
Его язык на коже Сэма, двигавшийся, повторявший изгиб ребер, проходившийся по животу и ниже, словно надписывал извинения для Сэма, для самого Дина и предостережения, потому что, несмотря на то, что он не хотел этого, каждый взгляд, что Сэм бросал на него, каждый звук, вибрировавший по телу, заставлял Дина любить этого парня чуть больше.
Да поможет ему Бог.
Reply
Leave a comment