Спасение стрижа
Однажды летом Давид принёс с улицы чёрный комочек. Это был стриж-птенец, выпавший из гнезда. Оставить его на земле значило обречь на смерть в лапах кошки. Я устроила стрижу гнёздышко на балконе, уложив в коробку, застеленную тряпками, задвинув её под лавку и занавесив сверху от солнца. Внешность птицы меня поразила: круглая крепкая голова с внимательно и сурово изучающим меня круглым глазом, мощный размах крыльев, стремительный хвост, хищные цепкие когти. В нём не было ничего жалкого, сиротливого, суетливого, как в других кормившихся у меня птицах. Казалось, он совсем не боялся меня, от которой теперь зависела его судьба, не признавал за мной права сильного. Когда я брала его в руки, сердце птенчика не трепыхалось под кожей, а билось спокойно и мерно. Глаз смотрел серьёзно и почти презрительно. Мне становилось не по себе. Что-то дьявольское было в этой птичьей твари.
Еду, которую я ему подкладывала, стриж игнорировал. Воду, правда, пил.
Потом от подруги, поступавшей на биологический, я узнала особенности содержания этой особи. Оказывается, кормить её было бесполезно: стрижи питались лишь насекомыми, обитавшими высоко в воздухе, нашей земной пищи не признавали. В июне-июле их особенно много выпадает из гнезд, так как родители перекармливают птенцов, они делаются слишком тяжёлыми и взлететь не могут. Они вообще никогда не могут взлететь с земли, только с высокой точки: с крыши или балкона. Но предварительно их надо подержать голодными дня три, чтобы они похудели и стали более лёгкими для взлёта.
Уяснив все эти премудрости, я взялась за дело спасения стрижа. К ночи он засыпал, принимая при этом вид трупа: видя его закатившиеся глаза и приоткрывшийся клюв, я каждый раз пугалась, но с первыми лучами солнца стриж оживал. Вообще птица была на редкость жизнестойкой. Я проникалась всё большим уважением к его независимости, бесстрашию и абсолютной уверенности в благополучном исходе своей судьбы. Казалось, он знал что-то такое, что мне неведомо. Словно его вёл по жизни некий птичий ангел-хранитель, зорко наблюдая за ним с высоты, а я была лишь орудием этого провидения. И отношения наши с ним складывались не по принципу хозяина-спасителя и его подопечного, а напоминали что-то совсем противоположное, где повелителем и владыкой был стриж, а я бестолково и подобострастно старалась угадать и выполнить его волю.
На третий день я обнаружила птенца на балконной двери, по которой он целеустремлённо карабкался куда-то вверх, альпинистски цепляясь за сетку мощными когтями. Я поняла, что он уже созрел для полёта. Давид встал под балконом - для страховки, чтобы поднять птенца, если он окажется ещё недостаточно лёгким, а я не без трепета взяла его в правую руку и - как учила подруга-биолог - с силой запустила ввысь. Стриж сначала резко пошёл на снижение, но перед самой землёй неожиданно взмыл и стал стремительно набирать высоту. Я провожала его взглядом, насколько хватало пространственного обзора. Потом прошлась по окрестным дворам с дозором: не упал ли где под кустом. Стрижа нигде, к счастью, не было. Он обрёл свой дом в небе.
С тех пор каждый год, сидя на балконе с книжкой, или наблюдая в окне стрижиные виражи, я пытаюсь угадать, какой из них мой. Порой они пролетают совсем рядом, и однажды мне показалось, что один из стрижей прочертил траекторию над моей головой, словно автограф оставил. Может быть, это и был мой приёмыш?
Она летит, свободная от пут...
Привет, пичуга, как тебя зовут?
Дай пёрышко от твоего пера,
чтобы легко писалось мне с утра!
Летит, как пух, что от Эола уст,
и мир уже не беспросветно пуст.
Пернатая надежда в небесах
летит и мир качает на весах.
В стране, где все привыкли падать ниц,
жить обучаюсь по законам птиц.
И никогда - хоть плачу и бешусь -
от птичьих прав своих не откажусь!
