hopelessly inquisitive
Когда Пол Томас Андерсон впервые появился на мировой киносцене, он был молодым и нахальным самородком, поймавшим волну американского независимого кино 90-х - иными словами, ещё одним в ряду таких людей, как Содерберг, Линклейтер, Тарантино, Смит, Солондз, О. Рассел и другой Андерсон, только Вес. И если поначалу не все ещё имели точное представление о том, куда он может пойти дальше и каковы вообще его амбиции, то все сомнения вмиг разрешила та самая открывающая сцена «Ночей в стиле буги», заявлявшая о стремлении 27-летнего режиссёра дотянуться до высот Скорсезе и Олтмана столь же прямо и неприкрыто, как и его искреннем преклонении перед ними.
Шли годы, принесшие сначала совершенно олтмановскую «Магнолию», а затем - «Любовь, сбивающую с ног», которая была как раз вполне оригинальной и своей, но при этом - 85-минутным эксцентричным ромкомом с Адамом Сэндлером в главной роли. Получив приз за режиссуру в Каннах и традиционно хорошую критику, фильм все равно с лёгкостью стал самым непонятым и культовым в фильмографии Андерсона, и в этом - пожалуй, ещё одна из причин, по которой прибывшая через долгие пять лет «Нефть» так встряхнула общественность. Монументальное, бескомпромиссное полотно, которое монструозный Дэй-Льюис вёл вперёд, как локомотив, вызывало обоснованные сравнения уже с самим Кубриком, и пусть триумфатором «Оскаров» стали братья Коэны, мало кого это волновало два года спустя, когда «Нефть» раз за разом находила себя на ведущих позициях в списках лучших фильмов десятилетия.
И именно в этот момент режиссёр, которому на тот момент не исполнилось и сорока, стал настоящей рок-звездой и чуть ли не главной надеждой американского авторского кино на неограниченное время вперёд. Тянулись друг за другом очередные пять лет, и чем дальше всеми правдами и неправдами продвигался «Мастер», тем больше он становился Событием. Новое погружение в американское прошлое (на сей раз - в пятидесятые), сюжет о возникновении религиозного культа и попадании в него заблудшего ветерана Второй мировой, долгожданное возвращение Хоакина Феникса и съёмки, в наш-то цифровой век, на 65-миллиметровую плёнку - в этот раз все были готовы и с трепетом ожидали лучшего.
Ко всему вышесказанному стоит добавить, что «Нефть» вкупе с первыми деталями о «Мастере» закрепила Андерсона в качестве чуть ли не единственного американского режиссёра, готового снимать о двадцатом веке размашисто, но не до такой степени, чтобы его фильмы приходилось выпускать сразу в широкий прокат и вообще выдавать их за мейнстрим. «Мастер» идёт дальше по этой тонкой линии и не оступается - перед нами вновь образец Большого Кино, в котором ушедшая эпоха воссоздана безошибочно, а роскошная картинка буквально вбирает в себя порывы морского ветра и запах солёной воды, бескрайний простор полей и пробивающиеся сквозь стёкла и листву солнечные лучи, чтобы передать их затем зрителю. Единственное, что не передаётся - это эмоции.
На самом экране их при этом более чем достаточно. Андерсон вообще, каким бы ни был масштаб и техническая проработка его полотен, никогда не забывал ставить в центр людей, и в «Мастере» таковыми стали два чуть ли не лучших его персонажа. Фредди Квелл, бешеный пёс в человеческом обличье, которого посттравматический синдром оставил в самом безнадёжном состоянии: какое-то время он ещё способен выглядеть убедительно в костюме, но всерьёз озабочен лишь тем, чтобы сделать ещё самогону и затащить кого-нибудь в постель. И Ланкастер Додд, создатель и руководитель религиозного учения, шарлатан, при этом вовсе не имеющий злого умысла; наоборот, он обаятельный человеколюбивый идеалист, делающий своей целью помощь заблудшему Фредди. Самым случайным образом встретившись, они оказываются непреодолимо нужны друг другу - спаситель и нуждающийся во спасении, дрессировщик и зверь, учитель и ученик, отец и сын, в какой-то момент и вовсе - две стороны одного и того же человека.
На таком фундаменте можно строить всё, что душе угодно, и Андерсон принимается за дело с энергией уверенного профессионала, давно не бравшего в руки шашек. В первой же сцене он предлагает зрителю нового антигероя - только теперь уже не харизматичного и безжалостного мизантропа, но малоприятного и жалкого типа, остролицего, неловкого, разговаривающего уголком рта и норовящего то и дело отпустить вульгарную шуточку. Под сбивчивую музыку Джонни Гринвуда камера непрестанно наблюдает за ним, куда бы он ни отправился и что бы ни натворил, пока, наконец, он не оказывается на яхте Ланкастера Додда, после чего и сам сюжет окончательно выходит в открытое море.
А там - чего только нет. Фредди переживает «обработку» и вспоминает школьницу-возлюбленную, пытается внедриться в человеческое общество и посвятить себя учению, то и дело спотыкаясь об окружающий его скептицизм и не желающие уходить старые привычки. Додд проповедует, что "мы выше царства зверей", пишет тома, спорит с противниками и отчаянно подвергает Фредди одному испытанию за другим. Время от времени в кадре неожиданно для всех появляется Эми Адамс, в свои 38 до сих пор не избавившаяся от лица и фигуры девочки-припевочки, и оттого вдохновенно, как никогда, переворачивающая этот образ с ног на голову. Чем дальше, тем больше фильм наполняется второстепенными персонажами - родственниками Додда, покорёнными им богатыми домохозяйками (и не только), редакторами, неслучившимися девушками Фредди - после чего ещё пытается понять, что с ними всеми делать. И таким образом, он наполняется идеями, каждую из которых рассматривает сцену-другую, прежде чем отбросить и перейти на новую или, к тому времени, уже хорошо забытую старую.
Корабль плывёт, всё меньше заботясь о поиске конечной цели; фильм, в противоположность идеально чёткой картинке, становится всё более сюжетно размытым с каждой минутой. Время от времени поверх всех остальных взбирается изначальная нить - история сломанного человека, находящего возможность утешения и спасения в новом для себя обществе, но не способного сделать её реальностью. Однако не проходит много времени, прежде чем эта нить вновь исчезает под грудой других, не оставляя за собой и следа. Практически весь фильм в итоге существует в своеобразном эмоциональном вакууме, и когда в финале Додд поёт Фредди прощальную песню, этот эпизод полагается только на дрожащий голос Хоффмана и слёзы Феникса - весь фундамент из-под него уже исчез, и ощущение катарсиса так и не приходит.
И как бы тонко не играли актёры, какие бы чудеса не творили на двоих оператор и художник-постановщик, какими бы пронзительными не были романтические композиции, сопровождающие особо эмоциональные, по задумке, моменты - этот фундамент, однажды потеряв, не вернёшь. В конце концов, создаётся впечатление, что Андерсон, определившись с главными героями и местом времени и действия, сам настолько поразился богатству возможностей, что так и не определился с тем, о чём именно, собственно, снимать кино. Вот и снял в итоге - ни о чём, но одновременно обо всём сразу. А точнее, наоборот.
Такое кино.
http://www.kinokadr.ru/articles/2013/02/16/master.shtml
