Ж. Ленотр "Смерть Ролана".
Еще один ленотровский рассказ, который давно уже перевела. Пусть будет, может, кому-то интересно.
Жорж Ленотр
Смерть Ролана.
Глава из книги
Paris revolutinnaire
Vieilles maisons, vieux papiers
par Georges Lenotre
Troisieme serie
P., 1910 pр.173-191
Апартаменты, где поселились мадам Ролан с мужем в январе 1793 года, когда они покинули министерство, находились на третьем этаже дома по ул. Лагарп, который выходил своим фасадом на церковь Сен-Ком. Дом был большой, с одним выходом на улицу Масон-Сорбонн. Окна жилища выходили во двор; квартирная плата составляла 450 ливров. Роланы заключили с собственником договор аренды на шесть лет, начиная с дня Пасхи 1792 года. На шесть лет!..
Квартира, достаточно тесная, была обставлена со вкусом: в гостиной полукресла и кресла желтого утрехтского бархата, окружающие фортепиано от Эрара, инструмент еще мало распространенный в то время. На окнах - хлопчатобумажные занавески в бело-желтую клетку, которые перекрещивались с большими портьерами из желтой тафты. Спальня была меблирована в том же стиле, но в голубых тонах: такие же кресла, те же занавески из клетчатого полотна (1).
Прислуга Роланов состояла из камердинера по имени Луи Лекок, и славной пикардийки 34-х лет, Маргариты Флери (которую в домашнем обиходе называли по фамилии). Флери совмещала работу горничной, кухарки и доверенного лица; она была в услужении у мадам Ролан на протяжении тринадцати лет, видела рождение ее дочери, и следовала за ней во время всех ее переездов. Маленькой Евдоре, в то время как ее родители вселились в квартиру на ул. Лагарп, исполнилось одиннадцать лет. Она была доверена попечению одной учительницы, мадемуазель Миньо, которую Ролан скоро уволил (2).
В первые месяцы 1793 года в этом жалком жилище часы тянулись долго, и жизнь была тусклой (по сравнению с великолепием дворца Министерства Внутренних дел, где они недавно обитали). После отставки вокруг них образовалась пустота: объявить себя другом Ролана год назад значило занять место среди ультра, теперь же, по мере продвижения революции вперед, это стало актом отсутствия патриотизма с риском попасть под проскрипцию. Несколько близких друзей: Боск, самый верный друг на протяжении двенадцати лет, Бриссо, Луве, Бюзо еще имели смелость разделять одиночество хозяев дома. Роланы, в конце концов, почувствовали себя в опасности; их желанием было удалиться в свои владения в Кло, в Божоле, где они некогда прожили «в сельском уединении, немного диком» несколько лет, показавшимся им тогда монотонными, и которые казались им такими сладостными сейчас.
Но как покинуть Париж? Разве Ролан не был, некоторым образом, охраняем как заложник? Уже ночью 31 марта к нему явились, чтобы забрать его документы; сейчас это была ежедневная тревога; в некоторые дни опасность казалась столь неизбежной, что бывший министр искал для жены и дочери убежища в предместье, - например, в Шампиньи.
И это было еще меньшей печалью. Мадам Ролан любила Бюзо той пылкой любовью, единственно достойной захватить ее героическую душу: она боролась, и борьба была жестокой. «Какой жалости достойна женщина, - заметил Ларошфуко, - истинно любящая и притом добродетельная!» Мадам Ролан благородно открылась в этой невинной страсти своему старому мужу, и призналась, что более не испытывает к нему ничего, «кроме чувств нежной дочери к благородному отцу». Несчастный, который ее обожал, который жил лишь для нее, терзался ревностью, рыдал, был подавлен и совсем опустил голову. Что он мог ей сказать? В чем упрекнуть подобную женщину, которая была виновна лишь в том, что полюбила? Каким мог быть возможный исход этой личной драмы? Увезти ее, убежать вместе с ней подальше от Парижа? Но бежать значило объявить себя подозрительным, донести на себя; это был бы немедленный арест и эшафот. - Оставить ее свободной, исчезнуть? Мы убеждаемся, что Ролан принял именно такое решение; но он слишком любил ее, у него не хватало духа, он не мог с этим смириться…
Это очень знакомая и очень трагическая история, и мы можем представить себе, что могло происходить между двумя супругами в начале весны 1793 года в голубой комнате на улице Лагарп, с открытыми окнами, выходящими в тихий двор. Она мечтала - о другом; у него при взгляде на нее разрывалась душа; полный любви, ярости, уважения и восхищения этой женщиной, которая своей искренностью разбила ему сердце. Если они молчали, какая воцарялась тишина; какие признания, когда они разговаривали! И они уже начинали желать, как счастья, чтобы один из этих патрулей, шаги которых они слышали вдалеке, остановился у двери, вторгся в дом, взял их, увел с собой…
Однажды это случилось: это было 31 мая. Париж с самого утра был наполнен толпами вооруженных людей, движущихся к Конвенту. Невозможно рассказать лучше, после мадам Ролан, о событиях этого знаменитого дня: о ее поездке в фиакре в Ассамблею, ее напрасных попытках проникнуть в зал заседаний, ее возвращении домой, где привратник - его звали Ламар - сообщил вполголоса, что Ролан, после того как скрывался в квартире хозяина , господина Кошуа, в глубине двора, ушел через дверь, выходящую на улицу Масонов. Затем были ее поездка по Парижу в поисках мужа, который, без сомнения, укрылся у Боска, живущего на ул. Прувер; ее новая попытка попасть в Конвент, тайный путь по улицам, и типичная кучерская байка о том, что в тот день набата и сигнальных пушек он думал лишь о бедной потерявшейся собаке, настойчиво преследовавшей его фиакр. Наконец, ее возвращение на улицу Лагарп, ночной арест и немедленное заключение в тюрьму Аббатства (3).
Какой всплеск радости, когда она мечтает, оставляя без внимания опасность там погибнуть , что она может громко провозглашать свою любовь, поскольку между ней и тем, кого она любит - изгнание и тюремные решетки! В этих отчаянных письмах, которые она неизвестным способом переправляла Бюзо, укрывшемуся в Кане, она говорит о своем муже, что сумела раздобыть о нем известия. Чтобы « наилюбимейший мужчина самой любящей из женщин» (4) не впадал в отчаяние, она дает Бюзо надежду, что, возможно, на днях ее освободят. И какое облегчение быть свободной от докучливой обязанности жить вместе с супругом: «Я благословляю небо за то, что теперишними моими цепями оно заменило те, которые я носила раньше… как мне милы эти оковы, которые дают мне свободу любить тебя безраздельно и заниматься тобой беспрестанно!» (5)
Ролан, спасенный Боском, двадцать дней скитался, прежде чем нашел убежище.
Боск был человеком с нежной душой. Также будучи немного влюбленным в мадам Ролан и зная, что не может ожидать взаимности, он, спустя долгое время смирился со своей участью быть лишь самым преданным и верным из ее друзей. К тому же он утешался собиранием трав: когда у него выпадало полдня свободных, он брал двуколку до Монморанси и направлялся туда с сумкой на боку собирать растения в лесу. Его друг, член Конвента Банкаль - еще один приближенный, воздыхатель мадам Ролан, - купил там в начале Революции нечто вроде сельского домика, затерянного в глубине леса, который носил название дом Святой Радегонды, и который он предоставил Боску в его распоряжение. Сад площадью в семь арпанов; старая часовня, прислонившаяся к колокольне; и маленький домик, состоявший из пекарни и склада для хранения продуктов на первом этаже, и двух спален на втором - таким был (и таким остается посейчас) дом Святой Радегонды. По воскресеньям Боск покидал ул. Прувер ради этого уединенного места и проводил там целый день, копаясь в подлеске.
Первого июня, после получения известия об аресте своей подруги, он побежал на ул. Лагарп и нашел весь дом в смятении, добрую Флери в слезах и безутешную маленькую Евдору. Он взял девочку с собой и отвел ее к жене депутата Конвента, мадам Крезе-Латуш, которая жила на улице Отфей в старом особняке, который еще по сегодняшний день носит название «дом с тремя башенками». Затем он возвратился к себе на ул. Прувер, где его ждал в тоске Ролан.
Второго июня, в то время как армия из 80 000 патриотов блокировала Конвент, в то время, как звучал набат, а по улицам шагали патрули, Боск сумел пройти заставу вместе с беглецом, и они оба добрались до Святой Радегонды, где бывший министр будет прятаться на протяжении двенадцати дней.
Но мечтать о долгом пребывании там не представлялось возможным. Как, не возбудив подозрений, могли обеспечивать себя живущие в этом изолированном, почти всегда закрытом доме? Боск, который нашел средство передавать цветы из своего домика, которые он приносил в корзине на спине, для мадам Ролан в тюрьму, изобрел способ переправить экс-министра в Руан, где тот надеялся найти надежное убежище. Путешествие длилось шесть дней. Как оно осуществилось? Это осталось неизвестным: мы знаем лишь то, что с 20 июня Ролан находился в Руане в таком убежище, где его присутствия никто не мог заподозрить.
Много лет назад, до своей женитьбы, он жил в Руане, и страстно любил одну милую жительницу Руана, мадемуазель Малорти, которая скоропостижно скончалась. Он сохранил отношения с двумя сестрами этой юной девушки, скромно живущими в доме на ул. Урс (6).
Барышни Малорти в 1793 году были уже немолоды. Это были умные женщины, религиозные без ханжества. Они вплоть до 1790 года принимали участие в управлении доходами церковного капитула, где их отец был генеральным сборщиком. Они не были богаты, и даже стали заниматься шитьем, чтобы заработать на жизнь. Эти славные женщины, предупрежденные Боском, без сомнения, отважно открыли свои двери Ролану.
Он поселился у них, и жизнь, которую он там вел, мучимый бездействием, терзаемый воспоминаниями, была долгим пятимесячным кошмаром, когда каждый час оживлял и возобновлял тоску. Изгнание или смерть всех его политических друзей; крушение его мечты о свободе и справедливости; отчаяние при виде того, как скатывается к анархии и кровопролитию эта революция, прихода которой он так пылко желал, которой служил с таким самоотречением. Но ни гибель его прекрасной утопии, ни горькое разочарование от разбитых иллюзий, - ничто не могло превзойти жгучей ревности мужчины, печального, подавленного, обидчивого старика, которым он стал, неотвязно преследуемый образом своей жены в расцвете сил и страстей, зная, что весь ее пыл отдан другому. Другому, которому было лишь 33 года, деятельному, храброму, чувствительному, любимому. Она - немилосердная жестокость безразличия - совершенно не скрывала от него своих чувств. Он знал, что для нее и для того, кого она любит, он - «старый дядюшка» (так она называла его в своих письмах к Бюзо) (7), которые стали страстными, как их молодые сердца, красноречивыми, как любовь. И, в бешенстве, он решил предать своего соперника людскому проклятию; он задумал против него «злобное послание». Благодаря этому занятию он стал свирепым, беспокойным, мерзким, но оно, тем не менее, принесло облегчение его горю… И даже в этом ему было отказано! Она, даже будучи вдалеке, узнала, чем занят ее муж; из глубины своей темницы она демонстрировала свое недовольство, и несчастный, полностью укрощенный, уничтожил страницы, в которых он изливал свою ненависть, и отказался от мщения. Она тотчас с триумфом объявила Бюзо хорошую новость : «Старый дядюшка впал в ужасное отчаяние, он чувствует себя страшно пристыженным». - «Софи (это она ) добилась, что он бросил в огонь завещание, о котором ты знаешь, и которое было предназначено тебе. Это большое дело: он совершил его как последнюю жертву, но она ее потребовала…» (8)
Так для изгнанника начались ужасные дни праздности: он больше не писал, он никуда не выходил. Какие признания делал он своим старым подругам? Какие упреки? Неизвестно; но «он считал свою жизнь пыткой, и делал ее таковой для тех, кто были рядом с ним». Однако он не хотел умирать: его жизнь, какой бы несчастной они ни была, являлась помехой счастью его соперника . И ради мести он упорствовал в желании жить - жить в отчаянии и ненависти.
Десятого ноября после полудня (это было воскресенье) он узнал о том, что была приговорена к смерти его жена, представшая перед Революционным трибуналом накануне утром. Как он получил это известие? Без сомнения, загадочным путем, который на протяжении пяти месяцев служил для связи с Парижем; а возможно, просто из каких-то парижских газет, вышедших восьмого вечером и доставленных в Руан утром десятого числа.
Это не так важно. Тотчас у барышень Малорти состоялся совет: что делать Ролану? (9) Он очень хотел умереть немедленно, но какой смертью? Как обратить свою кончину на пользу республике? Его прельщал один проект: отправиться в Париж, постараться не быть там обнаруженным, проникнуть в Конвент, в один прекрасный день внезапно появиться на трибуне, пристыдить Ассамблею своим унижением, и погибнуть от того же ножа, который недавно убил его жену. Но сдаться властям значило обездолить Евдору, поскольку имущество казненных подлежало конфискации в пользу нации. Таким образом, идея была отвергнута, и было принято решение о самоубийстве. Но где умереть? - Вдали от Руана, чтобы не скомпрометировать подруг, которые дали ему приют. И как убить себя? Когда? - Как можно скорее…
Жорж Ленотр
Смерть Ролана.
Глава из книги
Paris revolutinnaire
Vieilles maisons, vieux papiers
par Georges Lenotre
Troisieme serie
P., 1910 pр.173-191
Апартаменты, где поселились мадам Ролан с мужем в январе 1793 года, когда они покинули министерство, находились на третьем этаже дома по ул. Лагарп, который выходил своим фасадом на церковь Сен-Ком. Дом был большой, с одним выходом на улицу Масон-Сорбонн. Окна жилища выходили во двор; квартирная плата составляла 450 ливров. Роланы заключили с собственником договор аренды на шесть лет, начиная с дня Пасхи 1792 года. На шесть лет!..
Квартира, достаточно тесная, была обставлена со вкусом: в гостиной полукресла и кресла желтого утрехтского бархата, окружающие фортепиано от Эрара, инструмент еще мало распространенный в то время. На окнах - хлопчатобумажные занавески в бело-желтую клетку, которые перекрещивались с большими портьерами из желтой тафты. Спальня была меблирована в том же стиле, но в голубых тонах: такие же кресла, те же занавески из клетчатого полотна (1).
Прислуга Роланов состояла из камердинера по имени Луи Лекок, и славной пикардийки 34-х лет, Маргариты Флери (которую в домашнем обиходе называли по фамилии). Флери совмещала работу горничной, кухарки и доверенного лица; она была в услужении у мадам Ролан на протяжении тринадцати лет, видела рождение ее дочери, и следовала за ней во время всех ее переездов. Маленькой Евдоре, в то время как ее родители вселились в квартиру на ул. Лагарп, исполнилось одиннадцать лет. Она была доверена попечению одной учительницы, мадемуазель Миньо, которую Ролан скоро уволил (2).
В первые месяцы 1793 года в этом жалком жилище часы тянулись долго, и жизнь была тусклой (по сравнению с великолепием дворца Министерства Внутренних дел, где они недавно обитали). После отставки вокруг них образовалась пустота: объявить себя другом Ролана год назад значило занять место среди ультра, теперь же, по мере продвижения революции вперед, это стало актом отсутствия патриотизма с риском попасть под проскрипцию. Несколько близких друзей: Боск, самый верный друг на протяжении двенадцати лет, Бриссо, Луве, Бюзо еще имели смелость разделять одиночество хозяев дома. Роланы, в конце концов, почувствовали себя в опасности; их желанием было удалиться в свои владения в Кло, в Божоле, где они некогда прожили «в сельском уединении, немного диком» несколько лет, показавшимся им тогда монотонными, и которые казались им такими сладостными сейчас.
Но как покинуть Париж? Разве Ролан не был, некоторым образом, охраняем как заложник? Уже ночью 31 марта к нему явились, чтобы забрать его документы; сейчас это была ежедневная тревога; в некоторые дни опасность казалась столь неизбежной, что бывший министр искал для жены и дочери убежища в предместье, - например, в Шампиньи.
И это было еще меньшей печалью. Мадам Ролан любила Бюзо той пылкой любовью, единственно достойной захватить ее героическую душу: она боролась, и борьба была жестокой. «Какой жалости достойна женщина, - заметил Ларошфуко, - истинно любящая и притом добродетельная!» Мадам Ролан благородно открылась в этой невинной страсти своему старому мужу, и призналась, что более не испытывает к нему ничего, «кроме чувств нежной дочери к благородному отцу». Несчастный, который ее обожал, который жил лишь для нее, терзался ревностью, рыдал, был подавлен и совсем опустил голову. Что он мог ей сказать? В чем упрекнуть подобную женщину, которая была виновна лишь в том, что полюбила? Каким мог быть возможный исход этой личной драмы? Увезти ее, убежать вместе с ней подальше от Парижа? Но бежать значило объявить себя подозрительным, донести на себя; это был бы немедленный арест и эшафот. - Оставить ее свободной, исчезнуть? Мы убеждаемся, что Ролан принял именно такое решение; но он слишком любил ее, у него не хватало духа, он не мог с этим смириться…
Это очень знакомая и очень трагическая история, и мы можем представить себе, что могло происходить между двумя супругами в начале весны 1793 года в голубой комнате на улице Лагарп, с открытыми окнами, выходящими в тихий двор. Она мечтала - о другом; у него при взгляде на нее разрывалась душа; полный любви, ярости, уважения и восхищения этой женщиной, которая своей искренностью разбила ему сердце. Если они молчали, какая воцарялась тишина; какие признания, когда они разговаривали! И они уже начинали желать, как счастья, чтобы один из этих патрулей, шаги которых они слышали вдалеке, остановился у двери, вторгся в дом, взял их, увел с собой…
Однажды это случилось: это было 31 мая. Париж с самого утра был наполнен толпами вооруженных людей, движущихся к Конвенту. Невозможно рассказать лучше, после мадам Ролан, о событиях этого знаменитого дня: о ее поездке в фиакре в Ассамблею, ее напрасных попытках проникнуть в зал заседаний, ее возвращении домой, где привратник - его звали Ламар - сообщил вполголоса, что Ролан, после того как скрывался в квартире хозяина , господина Кошуа, в глубине двора, ушел через дверь, выходящую на улицу Масонов. Затем были ее поездка по Парижу в поисках мужа, который, без сомнения, укрылся у Боска, живущего на ул. Прувер; ее новая попытка попасть в Конвент, тайный путь по улицам, и типичная кучерская байка о том, что в тот день набата и сигнальных пушек он думал лишь о бедной потерявшейся собаке, настойчиво преследовавшей его фиакр. Наконец, ее возвращение на улицу Лагарп, ночной арест и немедленное заключение в тюрьму Аббатства (3).
Какой всплеск радости, когда она мечтает, оставляя без внимания опасность там погибнуть , что она может громко провозглашать свою любовь, поскольку между ней и тем, кого она любит - изгнание и тюремные решетки! В этих отчаянных письмах, которые она неизвестным способом переправляла Бюзо, укрывшемуся в Кане, она говорит о своем муже, что сумела раздобыть о нем известия. Чтобы « наилюбимейший мужчина самой любящей из женщин» (4) не впадал в отчаяние, она дает Бюзо надежду, что, возможно, на днях ее освободят. И какое облегчение быть свободной от докучливой обязанности жить вместе с супругом: «Я благословляю небо за то, что теперишними моими цепями оно заменило те, которые я носила раньше… как мне милы эти оковы, которые дают мне свободу любить тебя безраздельно и заниматься тобой беспрестанно!» (5)
Ролан, спасенный Боском, двадцать дней скитался, прежде чем нашел убежище.
Боск был человеком с нежной душой. Также будучи немного влюбленным в мадам Ролан и зная, что не может ожидать взаимности, он, спустя долгое время смирился со своей участью быть лишь самым преданным и верным из ее друзей. К тому же он утешался собиранием трав: когда у него выпадало полдня свободных, он брал двуколку до Монморанси и направлялся туда с сумкой на боку собирать растения в лесу. Его друг, член Конвента Банкаль - еще один приближенный, воздыхатель мадам Ролан, - купил там в начале Революции нечто вроде сельского домика, затерянного в глубине леса, который носил название дом Святой Радегонды, и который он предоставил Боску в его распоряжение. Сад площадью в семь арпанов; старая часовня, прислонившаяся к колокольне; и маленький домик, состоявший из пекарни и склада для хранения продуктов на первом этаже, и двух спален на втором - таким был (и таким остается посейчас) дом Святой Радегонды. По воскресеньям Боск покидал ул. Прувер ради этого уединенного места и проводил там целый день, копаясь в подлеске.
Первого июня, после получения известия об аресте своей подруги, он побежал на ул. Лагарп и нашел весь дом в смятении, добрую Флери в слезах и безутешную маленькую Евдору. Он взял девочку с собой и отвел ее к жене депутата Конвента, мадам Крезе-Латуш, которая жила на улице Отфей в старом особняке, который еще по сегодняшний день носит название «дом с тремя башенками». Затем он возвратился к себе на ул. Прувер, где его ждал в тоске Ролан.
Второго июня, в то время как армия из 80 000 патриотов блокировала Конвент, в то время, как звучал набат, а по улицам шагали патрули, Боск сумел пройти заставу вместе с беглецом, и они оба добрались до Святой Радегонды, где бывший министр будет прятаться на протяжении двенадцати дней.
Но мечтать о долгом пребывании там не представлялось возможным. Как, не возбудив подозрений, могли обеспечивать себя живущие в этом изолированном, почти всегда закрытом доме? Боск, который нашел средство передавать цветы из своего домика, которые он приносил в корзине на спине, для мадам Ролан в тюрьму, изобрел способ переправить экс-министра в Руан, где тот надеялся найти надежное убежище. Путешествие длилось шесть дней. Как оно осуществилось? Это осталось неизвестным: мы знаем лишь то, что с 20 июня Ролан находился в Руане в таком убежище, где его присутствия никто не мог заподозрить.
Много лет назад, до своей женитьбы, он жил в Руане, и страстно любил одну милую жительницу Руана, мадемуазель Малорти, которая скоропостижно скончалась. Он сохранил отношения с двумя сестрами этой юной девушки, скромно живущими в доме на ул. Урс (6).
Барышни Малорти в 1793 году были уже немолоды. Это были умные женщины, религиозные без ханжества. Они вплоть до 1790 года принимали участие в управлении доходами церковного капитула, где их отец был генеральным сборщиком. Они не были богаты, и даже стали заниматься шитьем, чтобы заработать на жизнь. Эти славные женщины, предупрежденные Боском, без сомнения, отважно открыли свои двери Ролану.
Он поселился у них, и жизнь, которую он там вел, мучимый бездействием, терзаемый воспоминаниями, была долгим пятимесячным кошмаром, когда каждый час оживлял и возобновлял тоску. Изгнание или смерть всех его политических друзей; крушение его мечты о свободе и справедливости; отчаяние при виде того, как скатывается к анархии и кровопролитию эта революция, прихода которой он так пылко желал, которой служил с таким самоотречением. Но ни гибель его прекрасной утопии, ни горькое разочарование от разбитых иллюзий, - ничто не могло превзойти жгучей ревности мужчины, печального, подавленного, обидчивого старика, которым он стал, неотвязно преследуемый образом своей жены в расцвете сил и страстей, зная, что весь ее пыл отдан другому. Другому, которому было лишь 33 года, деятельному, храброму, чувствительному, любимому. Она - немилосердная жестокость безразличия - совершенно не скрывала от него своих чувств. Он знал, что для нее и для того, кого она любит, он - «старый дядюшка» (так она называла его в своих письмах к Бюзо) (7), которые стали страстными, как их молодые сердца, красноречивыми, как любовь. И, в бешенстве, он решил предать своего соперника людскому проклятию; он задумал против него «злобное послание». Благодаря этому занятию он стал свирепым, беспокойным, мерзким, но оно, тем не менее, принесло облегчение его горю… И даже в этом ему было отказано! Она, даже будучи вдалеке, узнала, чем занят ее муж; из глубины своей темницы она демонстрировала свое недовольство, и несчастный, полностью укрощенный, уничтожил страницы, в которых он изливал свою ненависть, и отказался от мщения. Она тотчас с триумфом объявила Бюзо хорошую новость : «Старый дядюшка впал в ужасное отчаяние, он чувствует себя страшно пристыженным». - «Софи (это она ) добилась, что он бросил в огонь завещание, о котором ты знаешь, и которое было предназначено тебе. Это большое дело: он совершил его как последнюю жертву, но она ее потребовала…» (8)
Так для изгнанника начались ужасные дни праздности: он больше не писал, он никуда не выходил. Какие признания делал он своим старым подругам? Какие упреки? Неизвестно; но «он считал свою жизнь пыткой, и делал ее таковой для тех, кто были рядом с ним». Однако он не хотел умирать: его жизнь, какой бы несчастной они ни была, являлась помехой счастью его соперника . И ради мести он упорствовал в желании жить - жить в отчаянии и ненависти.
Десятого ноября после полудня (это было воскресенье) он узнал о том, что была приговорена к смерти его жена, представшая перед Революционным трибуналом накануне утром. Как он получил это известие? Без сомнения, загадочным путем, который на протяжении пяти месяцев служил для связи с Парижем; а возможно, просто из каких-то парижских газет, вышедших восьмого вечером и доставленных в Руан утром десятого числа.
Это не так важно. Тотчас у барышень Малорти состоялся совет: что делать Ролану? (9) Он очень хотел умереть немедленно, но какой смертью? Как обратить свою кончину на пользу республике? Его прельщал один проект: отправиться в Париж, постараться не быть там обнаруженным, проникнуть в Конвент, в один прекрасный день внезапно появиться на трибуне, пристыдить Ассамблею своим унижением, и погибнуть от того же ножа, который недавно убил его жену. Но сдаться властям значило обездолить Евдору, поскольку имущество казненных подлежало конфискации в пользу нации. Таким образом, идея была отвергнута, и было принято решение о самоубийстве. Но где умереть? - Вдали от Руана, чтобы не скомпрометировать подруг, которые дали ему приют. И как убить себя? Когда? - Как можно скорее…