ЧЕХОВИАНА 2010
Завершается юбилейный чеховский год, хорошо бы по-хозяйски учесть добрые свершения, открытия и обнажившиеся проблемы. Ведь отметить 150-летие со дня рождения А.П.Чехова не то же самое, что праздновать дни рождения медийных персон, заливая слух елеем, тут излюбленный жанр телевидения не спасает. Филологи, философы, театроведы изучают культурный феномен Чехова, в разных городах мира прошли научные конференции, симпозиумы, выставки. В самом деле, если каждый день на знаменитых или малоизвестных сценических площадках играют пьесы Чехова, значит зрителям это нужно. Чехов востребован на родине и за рубежом, это позволяет понять какое место занимает русская культура в мире и как влияет на самосознание человека.
Знаменательным событием наряду с научными штудиями, специальными изданиями стал внеурочный международный театральный чеховский фестиваль. К сожалению, приходится признать, что Чеховский фестиваль в последние годы оформился как бизнес-проект и от просветительских его целей не осталось ни рожек, ни ножек. В юбилейный год мастер слова, драматург предстал перед публикой едва ли не как явление невербального мира, его танцуют, оглупляют, огрубляют. По мнению Валерия Шадрина теперь хореографы украшают драматический театр. А когда-то Петер Штайн говорил, что надо каждые три года ставить Чехова, это развивает душевный аппарат артистов. Сегодня прозвучит как легенда, но все же напомню. В спектакле Штайна «Три сестры» на стене была небольшая фотография Чехова, и артисты целовали ее, выходя на сцену. Забава не для зрителя, скажете вы, кто увидит, но вот Марк Захаров обнаружил это и был не на шутку потрясен, а уж настрой всего спектакля московский зал хорошо чувствовал: какие сестры, какая атмосфера, тонны любви! И ведь это было уже в условиях моря разливанного из кока-колы по всем сценам на Западе и у нас. Теперь еще хуже. Общество деградирует в своем эмоциональном обиходе, а в это время театр, следуя моде, отказывается от слова.
Недавно, кстати, доктор филологии Андрей Зорин в блестящей лекции из цикла ТВ-Академии говорил, в частности, и о связи эмоционального мира с языком. Слова и понятия, которые обозначают эмоции, в русском языке, заметил профессор, шире и многообразнее. Добавим, что роль театра в сохранении языка и развитии мира эмоций в современном мире исключительно велика. И русский драматический театр, вспомним лучшие образцы сценического искусства Додина, Фоменко, Женовача, расширяет возможности языка, в том числе и за счет сочетания чувственности с символическим образом чувств. Такой театр «обучает» сердца людей.
Но вернемся к обозрению инициатив чеховского года. Если использовать широкоформатную оптику, можно обнаружить немало славных дел. На первое место я бы поставила Чеховскую выставку в Музее современной истории - совместный проект с Театральным музеем им. А.А.Бахрушина.
Список участников так велик, что воспроизвести его невозможно (хотя и в этом высокий смысл): все чеховские музеи, ведущие театры не только российские, но и зарубежные, посольства многих стран. Назову только компанию замечательных энтузиастов, которые всё это сотворили: Алевтина Кузичева, Дмитрий Родионов, Татьяна Шах-Азизова, Александр Боровский, Александр Иванишин, Александр Рубцов, Лали Бадридзе.
А теперь по существу и о главном. Это - фотовыставка, придуманная, срежиссированная художником Александром Боровским и одушевленная его поэтическим даром. Посетитель в прямом смысле попадает в пространство жизни и творчества Антона Павловича Чехова. Оказывается это возможно вдали от места, где он родился, без подлинных предметов обихода… Всё воссоздано фотографией, которая позволяет нам побывать и там и тут, и в Мелихове и в Ялте, и на Сахалине и в Баденвейлере, все увидеть «своими глазами», нет, конечно, глазами сердечно любящего и глубоко понимающего человека.
Художественному замыслу сценографа Александра Боровского подчиняется всё, играют и стены, и объёмы музейных помещений, и пол и потолок, и специальные выгородки и колонны, на которых черным по белому дорогие мысли-слова из дневника писателя. Описывать как-то обидно - всего не расскажешь. Если старые фотографии - сохранен размер, так уважительнее; театральные макеты, эскизы в подлинниках. А как солируют «по музейному» запечатленные трость и пальто … И вдруг сам Чехов (увеличенная в рост человека известная фотография) смотрит на нас сегодняшних, будто спрашивает: ну, и как вы?
Строгий вкус (соответствие Чехову!), научный подход (и традиция, и новаторство), восхищение и сдержанность эмоций (очень чеховское) - характеризуют работу художника. Приведу в пример одно чисто визуальное его высказывание, свидетельствующее о редком умении придать напряженный драматизм зрительскому восприятию. В этом узком зале работают две стены, две огромные фотографии: интерьер Александринского театра, поражающий императорской роскошью, где, как известно, провалилась «Чайка», а напротив, также во всю стену мхатовский занавес с чайкой - поправка вечности. Кратко и полно, конкретно и образно, прямо таки визуальное стихотворение!
А сколько еще смысловых совмещений: закоулков памяти и сегодняшнего взгляда, крупных планов и открытых российских просторов, чеховской самоиронии и откровений.
В театральном зале в режиме нон-стоп демонстрировался фильм «Театр Чехова. Избранное», проходили тематические вечера, Дни чеховских музеев и Международная чеховская лаборатория показала спектакль «Тип русского неудачника» (по мотивам рассказа Чехова «На пути» и симфонической поэмы Рахманинова «Утес») - неожиданное сочинение, привлекающее изяществом театрального замысла и тонкой работой артистов.
Конечно, многие успели посетить выставку, но всё-таки жаль, что скоро она закроется. Подобные, во всех смыслах совершенные, акции-проекты не должны быть разовыми, это так расточительно, неумно. Неужели же Министерство культуры, которое, как и музей Бахрушина, числится организатором выставки, не в состоянии найти в Москве помещение, чтобы сохранить ее как постоянно действующую. Сколько школьников ещё приобщились бы к литературе, к театру, прикоснулись к светлой личности истинного интеллигента Чехова, сколько талантливых учителей-словесников провели бы на выставке свои уроки, да мало ли как озонируют культурную среду города подлинно художественные объекты. Но как-то не принято у нас их особенно примечать. Десять лет работает, например, Чеховская лаборатория Виктора Гульченко и при ней театр, в котором нет штата, нет ни зарплат, ни премий, но те немногие зрители, коих вмещает подвальчик на Библиотечной улице, красиво именуемый «Театральный особняк», благодарны режиссеру и актерам за постижение чеховских текстов. И выясняется, что они, тексты, вовсе не «устают» от вдумчивых и деликатных прикосновений.
Десятилетие можно рассматривать как исторический срок, но он, увы, недостаточен, чтобы решить судьбу академического и скромного, поистине просветительского дела, известность которого давно перешагнула российские границы. Виктор Владимирович Гульченко, режиссер, чеховед, писатель, член Чеховской комиссии РАН, энтузиаст, каких во все времена немного, а уж в наши дни и говорить нечего. Вот бы, право, новые московские власти, отмечая 150-летие со дня рождения писателя, создали бы Чеховский просветительский центр и поселили бы там для начала выставку и Международную чеховскую лабораторию. Это был бы самый красивый памятник Чехову, сочиненный к тому же самой жизнью.
Рассматривая события чеховского года с точки зрения их просветительской ценности, надо назвать и книгу « Антон Чехов. Пьесы в сценографии Эдуарда Кочергина (СПб. Вита Нова, 2010). Издательское «ноу хау», отличная идея иллюстрировать книгу сценографическими работами выдающегося театрального художника. Работа сценографа это ведь прочтение пьесы, которое несомненно складывается, рождается совместно с режиссером, но режиссерское живет только в спектакле и в описаниях спектакля, а сценография, идея, атмосфера, стилистика, словом, чисто художественное, визуальное видение живет в картинках. Они-то и пригодились. Потому что читатель входит в пьесы Чехова не один, а в сопровождении художника, и таким образом легче проникает в мир писателя, в атмосферу действия. На полях рисуночки, силуэты, фрагменты макета, эскизы костюмов, чертежи мебели - театральные приметы, крохи, но очень «играющие» с читателем.
Вот «Чайка». Как-то зыбко, неустойчиво всё, точно происходит на земле и в воздухе одновременно, и читателю представляется, что освещены не только наряды, но и души персонажей. Художник создал пространство, в котором «творилась сама жизнь», а именно, пространство это было в меру условно и при этом по-домашнему узнаваемо и реально.
Затем читатель отправляется в дом Прозоровых. «У Кочергина он просматривался насквозь - ни стен, ни потолка - только остов из живых деревьев, - пишет Надежда Хмелёва в своей замечательной статье о чеховских спектаклях художника. - Прямо на деревьях висели драпировки, бра, портреты, под деревьями расположилась и изящная мебель, пианино. Тут же на верхушках деревьев сидели птицы». Непрочный, но одухотворенный дом - вот что найдено, и с этим впечатлением-восприятием читатель погружается в чтение пьесы «Три сестры», и созданное художником «марево чеховского импрессионизма» помогает ему.
К последней пьесе Чехова «Вишневый сад» Кочергин обращался ни один раз, но, кажется, особенно поразит читателя именно этот, таинственный и мистический, в зеркалах и как бы вне времени «Вишневый сад» - мираж. Мираж тихой покойной жизни, красоты усадебного быта, мираж любви-надежды, любви-страдания. Старинные зеркала в рамах выступали из черного сценического пространства, в них причудливо отражались свечи, актеры и зрители, теперь будто связанные некой тайной. Позже зеркала оказывались окнами, а Раневская и Гаев, как в детстве на подоконнике, устраивались на подстолье зеркал… Театральная сказка Кочергина заключается в том, что он работает с предметами материального мира (конечно же, в усадьбе много зеркал и много окон), но всегда распредмечивает их ради искусства, придает им поэтическую декоративность. Преображения происходят с легкостью, увлекая зрителя, в данном случае и читателя, в глубину смысла, в глубину слов и событий, характеров и вообще движения жизни.
В сущности, издатели использовали театральный прием в оформлении книги, и оказалось, что сценографическая драматургия Кочергина проявляет чеховскую драматургию, иными словами художник здесь выступает как бы в роли режиссера между автором и читателем. Мне представляется, что эта дружеская услуга художника читателю очень важна.
Конечно, тираж книги мал, часть его вообще задумана как особо ценный подарок, а на самом деле это ценнейшее издание для библиотек, ибо оно и художественное, и научное - две большие академические статьи (Игорь Сухих - о чеховской драматургии и Надежда Хмелёва - о сценографии Кочергина) сопровождают и углубляют чтение-знакомство с драматургией Чехова. Всемирный клуб петербуржцев, предпринявший это издание, видимо, не богатая организация, забота о библиотеках им не по плечу, но была бы инициатива, вдруг нашелся бы среднерусский Билл Гейтс.
Интересные, полезные издания подготовила и Библиотека иностранной литературы (Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино). Это русско-итальянский «Вишневый сад» и «Избранные рассказы» А.П. Чехова на русском и английском языках. Внушительный том чеховской прозы (составители Ю.Г.Фридштейн, И.Г.Ирская), в оформлении которого использованы рисунки Николая Чехова, оценят филологи и лингвисты, русские, изучающие английский, и англичане, изучающие русский и Россию. Особым очарованием обладает юбилейный «Вишневый сад»: это не только пьеса на двух языках, но и своего рода памятник двум спектаклям выдающихся режиссеров ХХ века Джорджо Стрелера и Анатолия Эфроса (составитель Ю.Г.Фридштейн). В театральный сезон 1974-1975 гг. в Москве и в Милане публика восторгалась Чеховым. На сцене Таганки и Театро Пикколо давали «Вишневый сад», два таких разных, непохожих и художественно убедительных спектакля. В книге читатель найдет сценические комментарии постановщиков легендарных спектаклей Эфроса и Стрелера на русском и итальянском языках.
Так просто и благородно грамотные замыслы и проекты талантливых наших современников реально расширяют художественное пространство Антона Чехова.