ТВОРЧЕСТВУ «ВСЕ ВОЗРАСТЫ ПОКОРНЫ» (О юбилейном вечере режиссёра и писателя Ваграма Кеворкова, ч. 5)
20.11.2013, 21:09
(Продолжение)
ТВОРЧЕСТВУ «ВСЕ ВОЗРАСТЫ ПОКОРНЫ»
(О юбилейном вечере режиссёра и писателя Ваграма Кеворкова,
посвящённом 75-летию писателя,
ЦДЛ 5 ноября 2013 года)
Юрий КУВАЛДИН:
- В наше время огромную роль в оповещении произведений играет Интернет. Мы в интернете обмениваемся своими впечатлениями (о тех или иных произведениях). Я выставляю в Интернете свой журнал «Наша улица», который раньше выходил на бумажном носителе, я выпустил сто номеров этого журнала на бумаге. Я не думаю, что есть какое-то различие, на каком носителе закреплено слово. (Главное, чтобы оно было закреплено.) А устное слово… про устное слово недаром говорят в народе: слово - воробей, улетело, и его не поймаешь.
В ноябрьском номере «Нашей улицы» я опубликовал рассказ Ваграма Кеворкова «Английский юмор». Он вызвал глубокие переживания читателей и обиду за тех дам, которые остались на станции (которых не взяли на фронт к их женихам и к гипотетическим женихам)… В Интернете о нас пишут, в том числе - Маргарита Прошина. Она несколько раз в своем блоге писала о прозе Ваграма Кеворкова, и нашла очень точные слова по поводу не каких-то конкретных его произведений, а по поводу его тональности, для которой характерна сдержанность.
(В это время оператор стал менять в видеокамере аккумудятор. Юрий Кувалдин спросил у оператора: «А нам хватит аккумуляторов?». И, чтобы заполнить образовавшуюся паузу, стал читать стихи Осипа Мандельштама, по памяти.)
Осип Мандельштам
ПОЛНОЧЬ В МОСКВЕ. РОСКОШНО БУДДИЙСКОЕ ЛЕТО
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь - где-то там на полигоне
Два клоуна засели - Бим и Бом,
И в ход пошли грёбенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет -
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать -
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?
Мы умрём как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы - до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверёк в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно - поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зелёным телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май - 4 июня 1931 года
Андрей Яхонтов, выступая, упомянул рассказ «Я живу около Кремля!».
У Ваграма есть такой интересный приятель, в Германии живет. Ваграм подарил ему свою книгу, очень глубокие философские эссе и рассказы. Так тот поставил рассказ «Я живу около Кремля!» рядом с рассказом Солженицына «Матрёнин двор». А я такого мнения, что у Солженицына это лучшее его произведение. Как художник Солженицын написал очень мало. Как политолог, публицист, журналист он написал километры, которые читать нельзя. Я (когда-то) получил три тома «Красного колеса», а другие перестал получать (не стал), потому что художник, мастер на маленькой площадке рассказа может выдать любую философскую идею в образах, которую Эммануил Кант, допустим, в «Критике чистого разума» выдал на 400 страницах. Тем отличается проза, искусство, поэзия (от неискусства). Вот Вероника Долина пела (свои песни), два-три штриха - а глубина совершенно невероятная! То же и в прозе, например, в чеховской прозе, когда мы говорим о том, что мы в тексте читаем одно, а впечатление у нас складывается несколько иное. Тут возникает загадочное понятие подтекста. Автор, который владеет подтекстом, то есть немногими словами вскрывает многое, этот автор действительно мастер. Ну вот я упомянул рассказ Ваграма Кеворкова «Я живу возле Кремля!» и вообще… А сейчас о творчестве Ваграма Кеворкова несколько слов скажет писатель, тоже с небольшим стажем, но работающий очень интенсивно и глубоко, библиограф, Маргарита Прошина!
Маргарита ПРОШИНА:
- Проза Ваграма Кеворкова предствляется мне переполненной через край чашей жизни, как пел Евгений Бачурин. Очень доброжелательно передан образ простой деревенской женщины Ольги, которая дважды пережила ссылку, раскулачивание и якобы шпионаж. Это вот рассказ «Я живу возле Кремля!», о котором уже говорил Юрий Александрович. И невольно вспоминаются персонажи - Башмачкин Гоголя и Матрёна, как уже было сказано, Солженицына, эта несчастная женщина, в трудные минуты у нее перед глазами (возникает) единственная картина счастья: как они когда-то, вся семья, сидят за столом, братья, мать, отец, Ольга и батрак, собственно, из-за которого их и раскулачили. Морозы и голод в Сибири, погибли братья, умерли родители. И в это время приходит весть о том, что раскулачили-то их случайно, по ошибке. Ольга выжила, ее освобождают. Она возвращается в свое село. Но там ее никто не ждет, только злоба и ненависть. Имущество ее всё растащили. И тогда она на перекладных выбирается в Москву, где дальние родственники пристраивают ее очень удачно - мыть полы. Место сытное, но вот незадача - однажды к ней под юбку залез рабочий из обслуги посла. Она сама не сдержалась, не сдержался он. Ольга забеременела. Кто-то донёс (на неё). Может быть, даже этот рабочий, чтобы избавить себя от проблем, и она получает десять лет за шпионаж. Погибает ребенок. Она возвращается в Москву, и снова родственники пристраивают ее уборщицей, да так удачно, что она даже получает каморку под лестницей, в которой она тридцать лет и прожила. Вот, собственно, это и есть ее жизнь. И вдруг ей дают комнату в старом доме, в коммуналке. Комната похожа на келью, но это - в центре (Москвы), возле Кремля, где Ольга, вынося мусор, слышит бой курантов, это она-то, ссыльная. И вот однажды она надевает на себя всё самое лучшее и идёт в Кремль и видит царь-пушку, царь-колокол. И ее, дважды ссыльную, даже никто не арестовал. Вот эта история жизни Ольги как бы передаёт цепь всех несчастий нашей страны. Судьба ее подобна разбитому сосуду. Ваграм Кеворков скуп на выражение эмоций. Ткань его рассказа как бы соткана из тонких нитей чеховской лексики. И невольно мне вспоминаются строки Арсения Тарковского…
(Маргарита Прошина читает отрывок из стихотворения Арсения Тарковского «Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был…»)
Арсений Тарковский
(…)
Сновидения ночи и бабочки дня,
Здравствуй, всё без меня и вы все без меня! (для меня)
Я читаю страницы неписаных книг,
Слышу круглого яблока круглый язык,
Слышу белого облака белую речь,
Но ни слова для вас не умею сберечь,
Потому что сосудом скудельным я был.
И не знаю, зачем сам себя я разбил.
Больше сферы подвижной в руке не держу
И ни слова без слова я вам не скажу.
А когда-то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни, листва и трава.
(Продолжение следует)
Нина КРАСНОВА
(Продолжение)
ТВОРЧЕСТВУ «ВСЕ ВОЗРАСТЫ ПОКОРНЫ»
(О юбилейном вечере режиссёра и писателя Ваграма Кеворкова,
посвящённом 75-летию писателя,
ЦДЛ 5 ноября 2013 года)
Юрий КУВАЛДИН:
- В наше время огромную роль в оповещении произведений играет Интернет. Мы в интернете обмениваемся своими впечатлениями (о тех или иных произведениях). Я выставляю в Интернете свой журнал «Наша улица», который раньше выходил на бумажном носителе, я выпустил сто номеров этого журнала на бумаге. Я не думаю, что есть какое-то различие, на каком носителе закреплено слово. (Главное, чтобы оно было закреплено.) А устное слово… про устное слово недаром говорят в народе: слово - воробей, улетело, и его не поймаешь.
В ноябрьском номере «Нашей улицы» я опубликовал рассказ Ваграма Кеворкова «Английский юмор». Он вызвал глубокие переживания читателей и обиду за тех дам, которые остались на станции (которых не взяли на фронт к их женихам и к гипотетическим женихам)… В Интернете о нас пишут, в том числе - Маргарита Прошина. Она несколько раз в своем блоге писала о прозе Ваграма Кеворкова, и нашла очень точные слова по поводу не каких-то конкретных его произведений, а по поводу его тональности, для которой характерна сдержанность.
(В это время оператор стал менять в видеокамере аккумудятор. Юрий Кувалдин спросил у оператора: «А нам хватит аккумуляторов?». И, чтобы заполнить образовавшуюся паузу, стал читать стихи Осипа Мандельштама, по памяти.)
Осип Мандельштам
ПОЛНОЧЬ В МОСКВЕ. РОСКОШНО БУДДИЙСКОЕ ЛЕТО
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь - где-то там на полигоне
Два клоуна засели - Бим и Бом,
И в ход пошли грёбенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет -
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать -
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?
Мы умрём как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы - до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверёк в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно - поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зелёным телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май - 4 июня 1931 года
Андрей Яхонтов, выступая, упомянул рассказ «Я живу около Кремля!».
У Ваграма есть такой интересный приятель, в Германии живет. Ваграм подарил ему свою книгу, очень глубокие философские эссе и рассказы. Так тот поставил рассказ «Я живу около Кремля!» рядом с рассказом Солженицына «Матрёнин двор». А я такого мнения, что у Солженицына это лучшее его произведение. Как художник Солженицын написал очень мало. Как политолог, публицист, журналист он написал километры, которые читать нельзя. Я (когда-то) получил три тома «Красного колеса», а другие перестал получать (не стал), потому что художник, мастер на маленькой площадке рассказа может выдать любую философскую идею в образах, которую Эммануил Кант, допустим, в «Критике чистого разума» выдал на 400 страницах. Тем отличается проза, искусство, поэзия (от неискусства). Вот Вероника Долина пела (свои песни), два-три штриха - а глубина совершенно невероятная! То же и в прозе, например, в чеховской прозе, когда мы говорим о том, что мы в тексте читаем одно, а впечатление у нас складывается несколько иное. Тут возникает загадочное понятие подтекста. Автор, который владеет подтекстом, то есть немногими словами вскрывает многое, этот автор действительно мастер. Ну вот я упомянул рассказ Ваграма Кеворкова «Я живу возле Кремля!» и вообще… А сейчас о творчестве Ваграма Кеворкова несколько слов скажет писатель, тоже с небольшим стажем, но работающий очень интенсивно и глубоко, библиограф, Маргарита Прошина!
Маргарита ПРОШИНА:
- Проза Ваграма Кеворкова предствляется мне переполненной через край чашей жизни, как пел Евгений Бачурин. Очень доброжелательно передан образ простой деревенской женщины Ольги, которая дважды пережила ссылку, раскулачивание и якобы шпионаж. Это вот рассказ «Я живу возле Кремля!», о котором уже говорил Юрий Александрович. И невольно вспоминаются персонажи - Башмачкин Гоголя и Матрёна, как уже было сказано, Солженицына, эта несчастная женщина, в трудные минуты у нее перед глазами (возникает) единственная картина счастья: как они когда-то, вся семья, сидят за столом, братья, мать, отец, Ольга и батрак, собственно, из-за которого их и раскулачили. Морозы и голод в Сибири, погибли братья, умерли родители. И в это время приходит весть о том, что раскулачили-то их случайно, по ошибке. Ольга выжила, ее освобождают. Она возвращается в свое село. Но там ее никто не ждет, только злоба и ненависть. Имущество ее всё растащили. И тогда она на перекладных выбирается в Москву, где дальние родственники пристраивают ее очень удачно - мыть полы. Место сытное, но вот незадача - однажды к ней под юбку залез рабочий из обслуги посла. Она сама не сдержалась, не сдержался он. Ольга забеременела. Кто-то донёс (на неё). Может быть, даже этот рабочий, чтобы избавить себя от проблем, и она получает десять лет за шпионаж. Погибает ребенок. Она возвращается в Москву, и снова родственники пристраивают ее уборщицей, да так удачно, что она даже получает каморку под лестницей, в которой она тридцать лет и прожила. Вот, собственно, это и есть ее жизнь. И вдруг ей дают комнату в старом доме, в коммуналке. Комната похожа на келью, но это - в центре (Москвы), возле Кремля, где Ольга, вынося мусор, слышит бой курантов, это она-то, ссыльная. И вот однажды она надевает на себя всё самое лучшее и идёт в Кремль и видит царь-пушку, царь-колокол. И ее, дважды ссыльную, даже никто не арестовал. Вот эта история жизни Ольги как бы передаёт цепь всех несчастий нашей страны. Судьба ее подобна разбитому сосуду. Ваграм Кеворков скуп на выражение эмоций. Ткань его рассказа как бы соткана из тонких нитей чеховской лексики. И невольно мне вспоминаются строки Арсения Тарковского…
(Маргарита Прошина читает отрывок из стихотворения Арсения Тарковского «Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был…»)
Арсений Тарковский
(…)
Сновидения ночи и бабочки дня,
Здравствуй, всё без меня и вы все без меня! (для меня)
Я читаю страницы неписаных книг,
Слышу круглого яблока круглый язык,
Слышу белого облака белую речь,
Но ни слова для вас не умею сберечь,
Потому что сосудом скудельным я был.
И не знаю, зачем сам себя я разбил.
Больше сферы подвижной в руке не держу
И ни слова без слова я вам не скажу.
А когда-то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни, листва и трава.
(Продолжение следует)
Нина КРАСНОВА