Salvatio II : 14
Оригинал взят у watchful_shadow в Salvatio II : 14
12 мая, 10:59. Монктон
Проповедник минут тридцать просидел, нахохлившись, в своём кресле. Перед ним на экране был недописанный текст, который надлежало сдать до трёх дня. Время ещё оставалось, но... Ничего путного написать не получалось. Да чего там, он просто не попадал пальцами по клавишам.
Несколько дней назад что-то пошло не так. Приказ о согласовании всех проповедей оказался для него полнейшей неожиданностью. Тексты возвращаются отредактированными - и с каждым разом правок всё больше. Вдобавок, они странные. Те же идеи, но изложены как-то иначе, другими словами, и слова эти...
Монктон отёр испарину со лба. С ним происходило нечто совсем непонятное - сейчас ему хотелось забиться в какую-нибудь щель и не вылезать оттуда. Может быть, даже никогда.
Уж сколько лет он проповедует. Крепкий профессионал в своей области: специалист по психологической обработке больших групп людей. Давно уже никто не проявлял никаких сомнений в его квалификации и качестве его текстов. И вдруг его работа перестаёт устраивать: тексты требуют согласовывать, редактируют, заставляют воспроизводить слово в слово. Почему? Началась какая-то специализированная программа? Почему же его не поставили в известность?
Монктон приподнялся было со стула и сразу же осел обратно. После утренней проповеди он чувствовал себя совершенно разбитым. Даже не разбитым: надломанным. Заболел? Надо наведаться в медчасть, мало ли что это. Надо... А смысл?... Слабость, которую он испытывал, имела не только физический характер. Всяких там врачей-психологов давно позачистили. Сейчас бы кто-нибудь из них пригодился бы, наверное. Что это за приступ депрессии? - Что могло её вызвать? Дым и запустение Метрополиса? Или непривычно простая обстановка его жилища? Бесконечные лабиринты унылых коридоров гигантской штаб-квартиры Kordo Konduktria, где он вечно плутает? Запустение здесь доведено - или дошло само по себе - точно до той крайней степени, чтобы исправно поддерживать в людишках надлежащее чувство безысходности. Чтобы сохранять в них убеждённость, что любые их усилия за пределами положенного заведомо тщетны. Только почему это каким-либо образом вдруг затронуло его, Монктона? Он по определению выше этого, начальствующее лицо, задача которого - держать плебс в покорности. А значит, всё то, что он вещает по утрам вытянувшимся в струнку nihelnik'ам1, к нему не должно иметь ни малейшего отношения. Он всегда это помнил. Именно это осознание позволило ему добиться значительных успехов в своей работе. А тем самым он достиг положения, власти, достиг превосходства! Есть чем гордиться! Но сегодня утром... - его взгляд в который раз упал на лист бумаги с текстом проповеди, которую он прочёл поутру. Монктон боялся снова в него заглядывать, и всё же, как не по своей воле, протянул трясущуюся руку, взял листок и принялся читать.
«...Труд не должен быть источником гордости. Труд не должен приносить радость. Труд не должен приносить удовольствие. Лишь тяжёлая и неблагодарная работа заслуживает звания честного труда. И если кто-то вдруг почуял, что его труд ему «по душе», то это означает лишь, что он прилагает недостаточно усилий, не расходует все свои силы. И тогда, даже если он исправно выполняет все свои обязанности, это не важно: добросовестным его труд назвать никак нельзя. Усилия, именно усилия являются главной мерой добросовестности труда...»
Монктон снова и снова перечитывал этот блёклый текст, и чувствовал, как плывут перед глазами буквы, и его лоб вновь покрывается густой испариной. С ним произошло худшее, что могло произойти с человеком его профессии: он верил написанному им самим.
_______________
1. Ничтожествам (нортэмп.)
В начало | В начало второй части | Предыдущая глава | Следующая глава
12 мая, 10:59. Монктон
Проповедник минут тридцать просидел, нахохлившись, в своём кресле. Перед ним на экране был недописанный текст, который надлежало сдать до трёх дня. Время ещё оставалось, но... Ничего путного написать не получалось. Да чего там, он просто не попадал пальцами по клавишам.
Несколько дней назад что-то пошло не так. Приказ о согласовании всех проповедей оказался для него полнейшей неожиданностью. Тексты возвращаются отредактированными - и с каждым разом правок всё больше. Вдобавок, они странные. Те же идеи, но изложены как-то иначе, другими словами, и слова эти...
Монктон отёр испарину со лба. С ним происходило нечто совсем непонятное - сейчас ему хотелось забиться в какую-нибудь щель и не вылезать оттуда. Может быть, даже никогда.
Уж сколько лет он проповедует. Крепкий профессионал в своей области: специалист по психологической обработке больших групп людей. Давно уже никто не проявлял никаких сомнений в его квалификации и качестве его текстов. И вдруг его работа перестаёт устраивать: тексты требуют согласовывать, редактируют, заставляют воспроизводить слово в слово. Почему? Началась какая-то специализированная программа? Почему же его не поставили в известность?
Монктон приподнялся было со стула и сразу же осел обратно. После утренней проповеди он чувствовал себя совершенно разбитым. Даже не разбитым: надломанным. Заболел? Надо наведаться в медчасть, мало ли что это. Надо... А смысл?... Слабость, которую он испытывал, имела не только физический характер. Всяких там врачей-психологов давно позачистили. Сейчас бы кто-нибудь из них пригодился бы, наверное. Что это за приступ депрессии? - Что могло её вызвать? Дым и запустение Метрополиса? Или непривычно простая обстановка его жилища? Бесконечные лабиринты унылых коридоров гигантской штаб-квартиры Kordo Konduktria, где он вечно плутает? Запустение здесь доведено - или дошло само по себе - точно до той крайней степени, чтобы исправно поддерживать в людишках надлежащее чувство безысходности. Чтобы сохранять в них убеждённость, что любые их усилия за пределами положенного заведомо тщетны. Только почему это каким-либо образом вдруг затронуло его, Монктона? Он по определению выше этого, начальствующее лицо, задача которого - держать плебс в покорности. А значит, всё то, что он вещает по утрам вытянувшимся в струнку nihelnik'ам1, к нему не должно иметь ни малейшего отношения. Он всегда это помнил. Именно это осознание позволило ему добиться значительных успехов в своей работе. А тем самым он достиг положения, власти, достиг превосходства! Есть чем гордиться! Но сегодня утром... - его взгляд в который раз упал на лист бумаги с текстом проповеди, которую он прочёл поутру. Монктон боялся снова в него заглядывать, и всё же, как не по своей воле, протянул трясущуюся руку, взял листок и принялся читать.
«...Труд не должен быть источником гордости. Труд не должен приносить радость. Труд не должен приносить удовольствие. Лишь тяжёлая и неблагодарная работа заслуживает звания честного труда. И если кто-то вдруг почуял, что его труд ему «по душе», то это означает лишь, что он прилагает недостаточно усилий, не расходует все свои силы. И тогда, даже если он исправно выполняет все свои обязанности, это не важно: добросовестным его труд назвать никак нельзя. Усилия, именно усилия являются главной мерой добросовестности труда...»
Монктон снова и снова перечитывал этот блёклый текст, и чувствовал, как плывут перед глазами буквы, и его лоб вновь покрывается густой испариной. С ним произошло худшее, что могло произойти с человеком его профессии: он верил написанному им самим.
_______________
1. Ничтожествам (нортэмп.)
В начало | В начало второй части | Предыдущая глава | Следующая глава