Сказки для народа
Давно собрался написать свои впечатления о Галковском; а сегодня смотрю - у него днюха. Стало быть пора, к тому же впечатлений тех - кот наплакал -).
Творчество его напомнило один эпизод из моей жизни, когда на заре своих занятий самообразованием не знал что читать совершенно; нашел "знающего человека" и долго его пытал на эту тему. Что-то он советовал мне - Шпенглера, Тойнби, а дальше не помню. В конце не шибко длинного списка "знающий человек" замялся.
- Ну... есть тут еще один автор... но ты не пойми меня неправильно...
- Какой автор?
- Хороший автор, замечательный, но там как бы не все...
- Да что за автор?
- Захария Ситчин. Очень хорошо излагает, но есть у него один таракан...
- Таракан?
- Нет, пишет прекрасно, если читать с умом - очень интересно, но но не все, говорю же - таракан...
- Да что за таракан?
- Ну он... он считает, что люди произошли от пришельцев с планеты Нибиру. Но дальше все просто изумительно, все по полочкам разложено, если конечно таракана отфильтровать...
Так вот о Галковском - таракан у него не один, фильтровать тяжело, так что Захария Ситчин нервно курит в углу. Шизофреник, но с большой буквы - читаю с интересом. А что касается любви раскладывать по полочкам, то и тут сравняться с ним нелегко. Найдет интересный факт - и в копилку, "дома", в альтернативной истории, все пригодится: там подлатать, тут поправить. Дыр и белых пятен не перечесть.
И нередко история альтернативная действительно перекликается с реальностью. В том что последнюю переписывали, сомнений нет - вопрос лишь в том, кто, зачем и как было на самом деле.
В статье "Христианство и национальный вопрос" я писал о том что современные европейские нации искусственно созданы, причем сравнительно недавно, с тех пор как отказались от легитимизации власти Церковью - вскользь упоминая о синтетическом русском фольклоре и музыке. Хотя говорить об этом можно много - просто тема другая была. Например, про сказки Афанасьева - какой-то вызывающий отторжение триумф примитивизма и эгоизма. Язычество самого дрянного пошиба - ну не мог русский народ такое сочинить. Дальше довелось почитать и научную работу Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу", где его мысль порой становится удивительно прозрачна. Чего стоят одни только часто повторяемые слова "как и у братьев Гримм" или "точно так же у германцев"... Ну а вот это просто в яблочко:
«Человек (сказал Бэкон) думает, что ум управляет его словами, но случается также, что слова имеют взаимное и возвратное влияние на наш разум. Слова, подобно татарскому луку, действуют обратно на самый мудрый разум, сильно путают и извращают мышление». Высказывая эту мысль, знаменитый философ, конечно, не предчувствовал, какое блистательное оправдание найдет она в истории верований и культуры языческих народов.
Еще бы. Управлять народом, извратив его мышление путем подлога чужих мифов - проект не только блистательный, но и грандиозный. Из христиан СДЕЛАЛИ язычников. Афера века, а возможно и тысячелетия. Дальше, разумеется, "ядерная бомба попадает прямо в эпицентр ядерного взрыва". Сказка, сочиненная для обоснования теории фактами, естественно "блистательно" расшифровывается и все на отлично подтверждает. Но может ли быть русской например такая сказка:
Как представитель громовника, медведь играет видную роль в народном эпосе. Так в одной русской сказке медведь приходит ночевать к девице, оставленной в лесной избушке, заставляет ее готовить себе ужин и стлать постель; ужин она приготовляет, влезая к нему в правое ухо и вылезая в левое - точно так же, как делают богатыри с своим чудесным конем-тучею (см. гл. XII); потом стелет ему ложе: ряд поленьев да ряд каменьев, ступу в голова, а жернов вместо покрывала. Медведь ложится и велит девице бегать по избушке да бренчать ключами или звенеть колокольчиком, а сам БРОСАЕТ В НЕЕ СТУПУ, ЖЕРНОВ И КАМНИ, УБИВАЕТ НАСМЕРТЬ И ВЫСАСЫВАЕТ ИЗ НЕЕ КРОВЬ. Девица не отличалась добротою, и сказка ВЫСТАВЛЯЕТ ЕЕ СМЕРТЬ ВОЗМЕЗДИЕМ ЗА ЗЛОЙ ХАРАКТЕР. Добрую же девицу медведь награждает стадом коней, возом добра или ключиками, у которых чего ни попроси - все дадут. Смысл сказки ясен, если разоблачить старинные метафоры: медведь-громовник убивает облачную нимфу ступою, жерновом и камнями - эмблемами грозы и высасывает из нее кровь, т. е. дождь; звон и бряцанье - громовые раскаты, а чудесные ключики - то же, что springwurzel, т. е. ключ-молния, отпирающий тучи и дающий земле дожди, а с ними плодородие и богатство. Высасывание крови тесно слилось с древнейшими представлениями грозовых духов и породило (как увидим ниже) общераспространенное верование в упырей.
В общем, после таких откровений до "Заветных сказок" я не дотерпел, и без них все было понятно - биография, связи с Герценом... Однако размышления Галковского об Афанасьеве сам прочел не без интереса, и всем рекомендую.
Добавлю на тему еще один наглядный пример от себя. Есть у Афанасьева сказка "Мужик, медведь и лиса", которая уже обращала на себя внимание исследователей:
Ниже мы увидим, что сказка с величайшей легкостью приписывает одинаковые действия людям, предметам и животным. Это правило главным образом верно для так называемых волшебных сказок, но оно встречается и в сказках вообще. Один из наиболее известных в этом отношении примеров, это сказка о дележе урожая ("Мне, Миша, вершки, тебе корешки"). В России обманутым является медведь, а на западе черт.
Следовательно, эта сказка с привлечением западного варианта вдруг выпадает из ряда сказок о животных. Куда же она попадет? Ясно, что это и не бытовая сказка, ибо где же видано, чтобы в быту урожай делился подобным образом? Но это и не сказка с чудесным содержанием. Она в данной классификации вообще не умещается.
И тем не менее мы будем утверждать, что приведенная классификация в основах
своих правильна. Исследователи здесь руководствовались инстинктом, и их слова не соответствуют тому, что они ощущали на самом деле.
Вряд ли кто-нибудь ошибется, отнеся сказку о жар-птице ,и сером волке к сказкам о животных. Для нас также совершенно ясно, что и Афанасьев ошибся со сказкой о золотой рыбке. Но это мы видим не потому, что в сказках фигурируют или не фигурируют животные, а потому, что волшебные сказки обладают совершенно особым строением, которое чувствуется сразу и определяет разряд, хотя мы этого и не сознаем. Всякий исследователь, говоря, что он классифицирует по приведенной схеме, фактически классифицирует иначе. Но, противореча самому себе, он именно поступает правильно.
Пропп не менее прозрачно строит нефальсифицируемую систему анализа сказок - что бы не сказал исследователь (наш, проверенный человек - других не допустим) - все правильно, даже если он будет противоречить сам себе.
Это ж ведь очень и очень! Да! Да! Но нет!
Но интересно другое - вскользь упоминается о неком западном плагиате. Что же это? А это сказка "Мужик и черт" Братьев Гримм.
http://lib.web-malina.com/getbook.php?bid=1587
Жил-был некогда преумный и прехитрый мужичонка, и о проделках его много можно бы рассказать, но лучшею из них все же следует считать ту
его встречу с чертом, при которой он черта совсем одурачил.
Мужичонка однажды, покончив на поле работы, собирался ехать домой в
то время, когда сумерки уж наступили.
Тут вдруг увидел он у себя среди поля груду горячих угольев, и когда
он, изумленный этим зрелищем, подошел поближе к груде углей, то увидел,
что на этих горячих угольях сидит маленький черный чертик.
"Ты небось сидишь над кладом?" - сказал мужичонка. "Конечно, над кла-
дом, - отвечал чертенок, - и в том кладе больше найдется серебра и золо-
та, чем тебе на всем твоем веку видеть пришлось". - "Коли клад на моей
земле зарыт, так он мне же и принадлежит", - сказал мужичонка. "Он тебе
и достанется, - сказал чертенок, - если ты мне в течение двух лет будешь
отдавать половину того, что у тебя на поле произрастет; денег у меня
достаточно, а вот хочется мне ваших земных плодов отведать".
Мужик сейчас давай с ним торговаться. "Чтобы, однако ж, при дележе не
возникали между нами какие-либо споры, - сказал мужик, - то мы разделим
так: твое пусть будет то, что над землею, а мое - что под землею"...
Следующее, что также интересно, в какую классификацию относить данную сказку - волшебная или с привлечением животных? Сам Пропп теряется в догадках. Придется помочь доктору филологических наук и ведущему фольклористу СССР. У Братьев Гримм, поскольку животных нет, она попадает в "волшебные". Однако читайте сами (сам Пропп конечно же читал) оригинал "народной" сказки:
Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга 4. ГЛАВА XLV
О том, как Пантагрюаль высадился на Острове папефигов {1}
На другое утро глазам нашим представился Остров папефигов, некогда богатых и свободных, прозывавшихся весельчаками. Ныне же то были люди бедные, несчастные, и подчинялись они папоманам {2}. Вот как это случилось.
Однажды во время ежегодного праздника жезлов {3} весельчаковые
бургомистры, синдики и тучные раввины отправились на ближний остров
Папоманию погулять и поглядеть на праздник. Один из них, увидев портрет папы
(там был похвальный обычай выставлять его в праздничные дни на всеобщее
погляденье, прикрепив на сей предмет к двум жезлам), показал ему фигу, а в
Папомании знак тот почитался за прямое глумление и надругательство.
Несколько дней спустя папоманы, пылая мщением, взялись за оружие, без
всякого предупреждения вторглись на Остров весельчаков, разграбили его и
разорили дотла и вырезали всех бородатых мужчин. Женщин и юнцов они, однако
ж, пощадили - на тех же примерно условиях, какие император Фридрих
Барбаросса некогда предъявил миланцам.
Во время отсутствия императора миланцы взбунтовались, выгнали из города
его жену, императрицу, и для вящего ее посрамления посадили ее задом наперед
на старого мула, носившего кличку Такор {4}, то есть спиной к морде мула, а
лицом к крупу. По возвращении Фридрих усмирил и подавил мятеж, а благодаря
его настойчивости и знаменитый мул Такор был вскоре разыскан. Тогда по
повелению императора на торговой площади палач на виду и на глазах у
бунтовщиков прикрепил к непотребному месту Такора фиговый листок и от имени
императора провозгласил, что тем, кто желает избежать смертной казни,
надлежит на виду у всех оторвать фиговый листок зубами, а потом без помощи
рук водворить его на прежнее место. Буде же кто от сего уклонится, тех без
промедления вешать и удавливать. Иным подобное искупление вины казалось
постыдным и позорным, чувство стыда брало у них верх над страхом смерти, и
таких вешали. У других страх смерти возобладал над стыдом. Эти, не моргнув
глазом, отрывали фиговый листок, показывали его палачу (так что все это
видели) да еще приговаривали: _"Ессо lo fico"_ {5}.
Ценою подобного же бесчестья остатки злосчастных, измученных
весельчаков были избавлены и спасены от смерти. Но зато они сделались рабами
и данниками врагов своих, и было им присвоено прозвание _папефиги_ - за то,
что они показала фигу папскому портрету. С тех пор бедняги не знали покоя.
Что ни год, у них свирепствовали град, буря, чума, голод и всякие иные
страсти, словно на них отяготело вечное проклятие за грехи предков и
родителей.
При виде этой нищеты и народного бедствия мы порешили в глубь острова
не заходить. Мы зашли только в часовенку возле самой гавани - взять святой
воды и помолиться богу, часовенку полуразрушенную, безлюдную, над которой,
как над храмом св. Петра в Риме, не было даже кровли {6}. Войдя в часовню и
приблизившись к купели со святой водой, мы обнаружили там накрытого
епитрахилями человека; человек тот весь ушел под воду, как нырнувшая утка,
один лишь кончик носа торчал на поверхности, чтобы можно было дышать. Вокруг
него стояли три священника, гладко выбритые, с тонзурами, и по черной книге
заклинали бесов.
Пантагрюэль пришел в изумление и спросил, чем это они тут забавляются,
и ему ответили, что последние три года на острове свирепствовала страшная
чума, от которой население едва ли не наполовину вымерло и земли лежали
впусте. Когда же чума перестала косить людей, этот самый человек, что лежал
сейчас в купели, вышел однажды на широкое и плодоносное поле, вспахал его и
стал засевать полбой, и в тот же день и час некий чертенок, еще не умевший
громыхать и выбивать градом посевы, разве одну петрушку да капусту, и
вдобавок не знавший грамоте, вымолил у Люцифера позволение повеселиться и
порезвиться на Острове папефигов, - должно заметить, что с местными
жителями, как с мужчинами, так равно и с женщинами, черти находились в
наитеснейшей дружбе и частенько у них гащивали.
Вот этот-то самый чертенок, придя на поле, обратился к пахарю и
спросил, что он здесь делает. Бедняк отвечал, что он сеет полбу, чтобы было
чем кормиться зимой.
- Да ведь поле-то не твое, а мое, - возразил чертенок, - оно
принадлежит мне: в то самое время и в тот самый час, когда вы показали папе
фигу, всю вашу землю присудили и отдали нам и за нами ее закрепили. Впрочем,
сеять пшеницу - это не мое дело. Поэтому я не отнимаю у тебя поле, с
условием, однако ж, что урожай мы с тобой поделим.
- Ладно, - молвил пахарь.
- Мы разделим будущий урожай на две части, - сказал чертенок. - Одна
часть - это то, что вырастет сверху, а другая - то, что под землей. Выбираю
я, потому что я черт, потомок знатного и древнего рода, а ты всего-навсего
смерд. Я возьму себе все, что под землей, а ты - все, что сверху. Когда
начинается жатва?
- В середине июля, - отвечал пахарь.
- Ну, вот тогда я и приду, - сказал чертенок. - Делай свое дело, смерд,
трудись, трудись! А я пойду искушать знатных монашек из Сухопукской обители,
а также лицемеров и братьев-чревоугодников веселым грехом любострастия. В
том, что они сами этого хотят, я больше чем уверен. До скорого свиданья!
ГЛАВА XLVI
О том, как пахарь с Острова папефиги обманул чертенка
В середине июля черт вышел в поле с целой гурьбой чертенят-клирошан.
Приблизившись к пахарю, он сказал:
- Ну, смерд, как поживаешь? Пора делиться.
- И то правда, - молвил пахарь.
И вот пахарь со своими батраками начал жать рожь. Тем временем
чертенята вырывали из земли солому. Пахарь обмолотил зерно, провеял, ссыпал
в мешки и понес на базар продавать. Чертенята проделали то же самое и, придя
на базар, уселись со своей соломой возле пахаря. Пахарь продал хлеб весьма
выгодно и доверху набил деньгами старый полусапожек, что висел у него за
поясом. Черти ничего не продали, да еще вдобавок крестьяне на виду у всего
базара подняли их на смех.
Когда базар кончился, черт сказал пахарю:
- Надул ты меня, смерд, ну, да в другой раз не надуешь.
- Как же это я вас надул, господин черт? Ведь выбирали-то вы, -
возразил пахарь. - Уж если на то пошло, так это вы хотели меня надуть: вы
понадеялись, что на мою долю не взойдет ничего, а все, что я посеял,
достанется вам, а вы, мол, потом станете вводить в соблазн своим богатством
несчастных людей - святош да скряг, и кипеть им, дескать, в смоле. Но вы еще
в этом деле неопытны. Зерно под землей гниет и умирает, но на этом перегное
вырастает новое, которое я и продал на ваших глазах. Итак, вы выбрали
худшее, - недаром говорится, что иной раз и черти ломают ноги.
- Ну, полно, полно, - сказал черт. - Скажи-ка лучше, чем ты засеешь
наше поле на будущий год?
- Как хороший хозяин, я должен посадить здесь репу, - отвечал пахарь.
- Да ты неглупый смерд, как я погляжу, - сказал черт. - Посади же как
можно больше репы, а я буду охранять ее от бурь и не выбью градом. Но только
помни: что сверху - то мне, а что внизу - то тебе. Трудись, смерд, трудись!
А я пойду искушать еретиков: души у них превкусные, ежели их поджарить на
угольках. У господина Люцифера сейчас живот болит, ему как раз неплохо
горяченького.
Когда настало время снимать урожай, черт с гурьбой чертенят из
епископского совета уже тут как тут. Увидев пахаря и его батраков, он
принялся срезать и собирать ботву. А пахарь после него выкапывал и
вытаскивал огромную репу и клал в мешок. Затем они все вместе отправились на
базар. Пахарь весьма выгодно продал репу. Черт не продал ничего. Да еще все
открыто над ним потешались.
- Видно, опять ты надул меня, смерд, - сказал черт.
- Я хочу, чтобы у нас с тобой все счеты по этому полю были покончены. Условимся: давай
царапать друг друга, и кто первый сдастся, тот свою часть поля теряет. Все
поле отойдет к победителю. Встретимся мы с тобой через неделю. Погоди ж ты у
меня, смерд, я тебя всего к чертовой бабушке расцарапаю! Я ходил искушать
грабителей-ябедников, строчащих ложные доносы, нотариусов, стряпающих
фальшивые документы, и недобросовестных адвокатов, но они передали мне через
толмача, что они и так мои. Притом Люцифер брезгует их душами. Если только
они незасолены, он обыкновенно отсылает их на кухню. На завтрак нет ничего
лучше школяров, на обед - адвокатов, чтобы перекусить - виноградарей, на
ужин - купцов, перед самым сном - горничных девушек и на все без исключения
трапезы - черноризной нечисти. Правда, правда, в самом деле: господин
Люцифер за каждой трапезой для возбуждения аппетита закусывает черноризною
нечистью. Прежде он любил, чтобы на завтрак ему подавали школяра. Да вот
беда: уже несколько лет как они изучают Библию {1}. По этой причине мы не в
состоянии ни одного из них утащить в ад. Я так полагаю, что если нам не
придут на помощь их пустосвяты-наставники и, накидываясь на них с бранью,
применяя к ним насилие, жестоко обходясь с ними и угрожая им всем, чем
угодно, вплоть до сожжения на костре, не станут вырывать у них из рук
апостола Павла, то нам уж ими не поживиться. На обед Люциферу обыкновенно
подают адвокатов, криво толкующих законы и грабящих бедных людей, - в них он
недостатка не терпит. Да только однообразная пища хоть кому надоест. Недавно
он объявил во всеуслышание, что не прочь был бы полакомиться душою ханжи,
который позабыл во время молитвы воззвать к милосердию божию. Он даже
пообещал двойную плату и хорошее жалованье тому, кто мигом предоставит ему
такую душу. Мы все отправились на охоту. Возвращались же мы ни с чем и то и
знай попу кивали. Насчет того, чтобы перекусить, Люцифер теперь не великий
охотник, чему причиною резь в животе, которая у него началась после того,
как в северных областях прасолы, маркитанты, угольщики и колбасники горько
его обидели. Он с удовольствием ужинает ростовщиками, аптекарями,
подделывателями документов, фальшивомонетчиками, торговцами
недоброкачественным товаром. Если же он вполпьяна, то перед сном лакомится
горничными девушками, которые, выпив хозяйское вино, пополняют бочки вонючей
жидкостью. Трудись, смерд, трудись! А я пойду уговаривать трапезундских
школяров бросить отца с матерью, никаким правилам приличия не подчиняться,
на королевские указы не обращать внимания, жить хоть и за стеной, да зато в
полное свое удовольствие, всех презирать, над всеми насмехаться и, надев на
себя хорошенький и веселенький капюшончик, в коем есть нечто наивное и
вместе с тем возвышенное, стать наконец отменною черноризною нечистью.
ГЛАВА XLVII
О том, как старуха с Острова папефиги обманула чертенка
Печальный и озабоченный возвратился пахарь домой. Взглянув на него,
жена решила, что его обворовали на базаре. Однако ж, узнав причину его
уныния и удостоверившись, что мошна его набита деньгами, она постаралась его
успокоить и внушить ему, что из этого царапания ничего дурного для него
выйти не может. Только пусть, мол, положится и уложится на нее. Она уж,
дескать, смекнула, как тут быть.
- Да ведь мне довольно одной царапины, - возразил пахарь, - с первого
же раза я сдамся и уступлю ему все поле.
- Ничего, ничего, - молвила старуха, - положись и уложись на меня, а уж
действовать буду я. Ты мне сказал, что это не черт, а еще только чертенок: я
устрою так, что он скоро запросит пощады, и поле останется за нами. Вот со
взрослым чертом пришлось бы, пожалуй, повозиться.
Мы прибыли на остров как раз в день их условленной встречи. Рано поутру
пахарь как следует поисповедался, причастился, как полагается доброму
католику, и, по совету священника, нырнул с головою в купель, где мы его и
застали.
В то время как нам рассказывали эту историю, пришло известие, что
старуха обманула чертенка и поле досталось ей. Дело было так. Чертенок
приблизился к дому пахаря, постучался и крикнул:
- Эй ты, смерд! А ну-ка, выпускай коготки!
Затем он с воинственным и решительным видом вошел в дом, но пахаря там
не обнаружил, а заметил лишь, что на полу лежит плачущая и стонущая женщина.
- Что это значит? - спросил чертенок. - Где смерд? Что он делает?
- Ох! Вы спрашиваете, где этот злодей, душегуб, разбойник? - в свою
очередь, спросила старуха. - Да ведь он меня всю разодрал, пропала я, не
жилица я на этом свете.
- Что такое? Что вы говорите? - спросил чертенок. - Ну, он у меня
запляшет!
- Ох! - простонала старуха. - Он мне сказал, душегуб, мучитель,
царапальщик чертов, что уговорился нынче с вами царапаться, так вот, чтобы
попробовать свои когти, он царапнул меня мизинцем между ног - и всю как есть
разодрал. Пропала я, мне уж не выздороветь, вот увидите. А теперь он пошел к
кузнецу вострить и точить когти. Пропали вы, господин черт, пропали, мой
голубчик. Уносите ноги, пока не поздно! Бегите, я вас прошу!
Тут она заголилась до самого подбородка, как некогда персиянки,
представшие в таком виде перед своими детьми, бежавшими с поля сражения {1},
и показала ему причину. Увидев чудовищные разрывы тканей во всех
направлениях, чертенок воскликнул:
- Магомет, Демиургон, Мегера, Алекто {2}, Персефона! Он меня еще не
поймал! Я даю стрекача. Да, да! А поле пусть ему остается.
Дослушав конец и развязку истории, мы удалились на наш корабль. И больше мы уже здесь не задерживались. Пантагрюэль положил в церковную кружку восемнадцать тысяч золотых во внимание к народной нищете и к оскудению этого края.
Как Франсуа Рабле попал в программу советской школы, мне до сих пор непонятно. Валялся бы на свалке вульгарно-сортирного юмора минувших столетий, никому не нужный (как никому не нужен будет через 500 лет Камеди-клаб). Но по блату все можно - как рупор антицерковной пропаганды (в именно таков жанр сказки - отлучение от Церкви весело, смешно, забавно, но неопасно), Рабле стал "величайшим сатириком мировой литературы". А "народных сказок" действительно нет - у каждого произведения есть свой вполне конкретный автор. И своя конкретная историческая эпоха, в которой к примеру не было народов - немцев или французов, а были протестанты и католики, при этом среди католиков она возникнуть не могла.
Творчество его напомнило один эпизод из моей жизни, когда на заре своих занятий самообразованием не знал что читать совершенно; нашел "знающего человека" и долго его пытал на эту тему. Что-то он советовал мне - Шпенглера, Тойнби, а дальше не помню. В конце не шибко длинного списка "знающий человек" замялся.
- Ну... есть тут еще один автор... но ты не пойми меня неправильно...
- Какой автор?
- Хороший автор, замечательный, но там как бы не все...
- Да что за автор?
- Захария Ситчин. Очень хорошо излагает, но есть у него один таракан...
- Таракан?
- Нет, пишет прекрасно, если читать с умом - очень интересно, но но не все, говорю же - таракан...
- Да что за таракан?
- Ну он... он считает, что люди произошли от пришельцев с планеты Нибиру. Но дальше все просто изумительно, все по полочкам разложено, если конечно таракана отфильтровать...
Так вот о Галковском - таракан у него не один, фильтровать тяжело, так что Захария Ситчин нервно курит в углу. Шизофреник, но с большой буквы - читаю с интересом. А что касается любви раскладывать по полочкам, то и тут сравняться с ним нелегко. Найдет интересный факт - и в копилку, "дома", в альтернативной истории, все пригодится: там подлатать, тут поправить. Дыр и белых пятен не перечесть.
И нередко история альтернативная действительно перекликается с реальностью. В том что последнюю переписывали, сомнений нет - вопрос лишь в том, кто, зачем и как было на самом деле.
В статье "Христианство и национальный вопрос" я писал о том что современные европейские нации искусственно созданы, причем сравнительно недавно, с тех пор как отказались от легитимизации власти Церковью - вскользь упоминая о синтетическом русском фольклоре и музыке. Хотя говорить об этом можно много - просто тема другая была. Например, про сказки Афанасьева - какой-то вызывающий отторжение триумф примитивизма и эгоизма. Язычество самого дрянного пошиба - ну не мог русский народ такое сочинить. Дальше довелось почитать и научную работу Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу", где его мысль порой становится удивительно прозрачна. Чего стоят одни только часто повторяемые слова "как и у братьев Гримм" или "точно так же у германцев"... Ну а вот это просто в яблочко:
«Человек (сказал Бэкон) думает, что ум управляет его словами, но случается также, что слова имеют взаимное и возвратное влияние на наш разум. Слова, подобно татарскому луку, действуют обратно на самый мудрый разум, сильно путают и извращают мышление». Высказывая эту мысль, знаменитый философ, конечно, не предчувствовал, какое блистательное оправдание найдет она в истории верований и культуры языческих народов.
Еще бы. Управлять народом, извратив его мышление путем подлога чужих мифов - проект не только блистательный, но и грандиозный. Из христиан СДЕЛАЛИ язычников. Афера века, а возможно и тысячелетия. Дальше, разумеется, "ядерная бомба попадает прямо в эпицентр ядерного взрыва". Сказка, сочиненная для обоснования теории фактами, естественно "блистательно" расшифровывается и все на отлично подтверждает. Но может ли быть русской например такая сказка:
Как представитель громовника, медведь играет видную роль в народном эпосе. Так в одной русской сказке медведь приходит ночевать к девице, оставленной в лесной избушке, заставляет ее готовить себе ужин и стлать постель; ужин она приготовляет, влезая к нему в правое ухо и вылезая в левое - точно так же, как делают богатыри с своим чудесным конем-тучею (см. гл. XII); потом стелет ему ложе: ряд поленьев да ряд каменьев, ступу в голова, а жернов вместо покрывала. Медведь ложится и велит девице бегать по избушке да бренчать ключами или звенеть колокольчиком, а сам БРОСАЕТ В НЕЕ СТУПУ, ЖЕРНОВ И КАМНИ, УБИВАЕТ НАСМЕРТЬ И ВЫСАСЫВАЕТ ИЗ НЕЕ КРОВЬ. Девица не отличалась добротою, и сказка ВЫСТАВЛЯЕТ ЕЕ СМЕРТЬ ВОЗМЕЗДИЕМ ЗА ЗЛОЙ ХАРАКТЕР. Добрую же девицу медведь награждает стадом коней, возом добра или ключиками, у которых чего ни попроси - все дадут. Смысл сказки ясен, если разоблачить старинные метафоры: медведь-громовник убивает облачную нимфу ступою, жерновом и камнями - эмблемами грозы и высасывает из нее кровь, т. е. дождь; звон и бряцанье - громовые раскаты, а чудесные ключики - то же, что springwurzel, т. е. ключ-молния, отпирающий тучи и дающий земле дожди, а с ними плодородие и богатство. Высасывание крови тесно слилось с древнейшими представлениями грозовых духов и породило (как увидим ниже) общераспространенное верование в упырей.
В общем, после таких откровений до "Заветных сказок" я не дотерпел, и без них все было понятно - биография, связи с Герценом... Однако размышления Галковского об Афанасьеве сам прочел не без интереса, и всем рекомендую.
Добавлю на тему еще один наглядный пример от себя. Есть у Афанасьева сказка "Мужик, медведь и лиса", которая уже обращала на себя внимание исследователей:
Ниже мы увидим, что сказка с величайшей легкостью приписывает одинаковые действия людям, предметам и животным. Это правило главным образом верно для так называемых волшебных сказок, но оно встречается и в сказках вообще. Один из наиболее известных в этом отношении примеров, это сказка о дележе урожая ("Мне, Миша, вершки, тебе корешки"). В России обманутым является медведь, а на западе черт.
Следовательно, эта сказка с привлечением западного варианта вдруг выпадает из ряда сказок о животных. Куда же она попадет? Ясно, что это и не бытовая сказка, ибо где же видано, чтобы в быту урожай делился подобным образом? Но это и не сказка с чудесным содержанием. Она в данной классификации вообще не умещается.
И тем не менее мы будем утверждать, что приведенная классификация в основах
своих правильна. Исследователи здесь руководствовались инстинктом, и их слова не соответствуют тому, что они ощущали на самом деле.
Вряд ли кто-нибудь ошибется, отнеся сказку о жар-птице ,и сером волке к сказкам о животных. Для нас также совершенно ясно, что и Афанасьев ошибся со сказкой о золотой рыбке. Но это мы видим не потому, что в сказках фигурируют или не фигурируют животные, а потому, что волшебные сказки обладают совершенно особым строением, которое чувствуется сразу и определяет разряд, хотя мы этого и не сознаем. Всякий исследователь, говоря, что он классифицирует по приведенной схеме, фактически классифицирует иначе. Но, противореча самому себе, он именно поступает правильно.
Пропп не менее прозрачно строит нефальсифицируемую систему анализа сказок - что бы не сказал исследователь (наш, проверенный человек - других не допустим) - все правильно, даже если он будет противоречить сам себе.
Это ж ведь очень и очень! Да! Да! Но нет!
Но интересно другое - вскользь упоминается о неком западном плагиате. Что же это? А это сказка "Мужик и черт" Братьев Гримм.
http://lib.web-malina.com/getbook.php?bid=1587
Жил-был некогда преумный и прехитрый мужичонка, и о проделках его много можно бы рассказать, но лучшею из них все же следует считать ту
его встречу с чертом, при которой он черта совсем одурачил.
Мужичонка однажды, покончив на поле работы, собирался ехать домой в
то время, когда сумерки уж наступили.
Тут вдруг увидел он у себя среди поля груду горячих угольев, и когда
он, изумленный этим зрелищем, подошел поближе к груде углей, то увидел,
что на этих горячих угольях сидит маленький черный чертик.
"Ты небось сидишь над кладом?" - сказал мужичонка. "Конечно, над кла-
дом, - отвечал чертенок, - и в том кладе больше найдется серебра и золо-
та, чем тебе на всем твоем веку видеть пришлось". - "Коли клад на моей
земле зарыт, так он мне же и принадлежит", - сказал мужичонка. "Он тебе
и достанется, - сказал чертенок, - если ты мне в течение двух лет будешь
отдавать половину того, что у тебя на поле произрастет; денег у меня
достаточно, а вот хочется мне ваших земных плодов отведать".
Мужик сейчас давай с ним торговаться. "Чтобы, однако ж, при дележе не
возникали между нами какие-либо споры, - сказал мужик, - то мы разделим
так: твое пусть будет то, что над землею, а мое - что под землею"...
Следующее, что также интересно, в какую классификацию относить данную сказку - волшебная или с привлечением животных? Сам Пропп теряется в догадках. Придется помочь доктору филологических наук и ведущему фольклористу СССР. У Братьев Гримм, поскольку животных нет, она попадает в "волшебные". Однако читайте сами (сам Пропп конечно же читал) оригинал "народной" сказки:
Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга 4. ГЛАВА XLV
О том, как Пантагрюаль высадился на Острове папефигов {1}
На другое утро глазам нашим представился Остров папефигов, некогда богатых и свободных, прозывавшихся весельчаками. Ныне же то были люди бедные, несчастные, и подчинялись они папоманам {2}. Вот как это случилось.
Однажды во время ежегодного праздника жезлов {3} весельчаковые
бургомистры, синдики и тучные раввины отправились на ближний остров
Папоманию погулять и поглядеть на праздник. Один из них, увидев портрет папы
(там был похвальный обычай выставлять его в праздничные дни на всеобщее
погляденье, прикрепив на сей предмет к двум жезлам), показал ему фигу, а в
Папомании знак тот почитался за прямое глумление и надругательство.
Несколько дней спустя папоманы, пылая мщением, взялись за оружие, без
всякого предупреждения вторглись на Остров весельчаков, разграбили его и
разорили дотла и вырезали всех бородатых мужчин. Женщин и юнцов они, однако
ж, пощадили - на тех же примерно условиях, какие император Фридрих
Барбаросса некогда предъявил миланцам.
Во время отсутствия императора миланцы взбунтовались, выгнали из города
его жену, императрицу, и для вящего ее посрамления посадили ее задом наперед
на старого мула, носившего кличку Такор {4}, то есть спиной к морде мула, а
лицом к крупу. По возвращении Фридрих усмирил и подавил мятеж, а благодаря
его настойчивости и знаменитый мул Такор был вскоре разыскан. Тогда по
повелению императора на торговой площади палач на виду и на глазах у
бунтовщиков прикрепил к непотребному месту Такора фиговый листок и от имени
императора провозгласил, что тем, кто желает избежать смертной казни,
надлежит на виду у всех оторвать фиговый листок зубами, а потом без помощи
рук водворить его на прежнее место. Буде же кто от сего уклонится, тех без
промедления вешать и удавливать. Иным подобное искупление вины казалось
постыдным и позорным, чувство стыда брало у них верх над страхом смерти, и
таких вешали. У других страх смерти возобладал над стыдом. Эти, не моргнув
глазом, отрывали фиговый листок, показывали его палачу (так что все это
видели) да еще приговаривали: _"Ессо lo fico"_ {5}.
Ценою подобного же бесчестья остатки злосчастных, измученных
весельчаков были избавлены и спасены от смерти. Но зато они сделались рабами
и данниками врагов своих, и было им присвоено прозвание _папефиги_ - за то,
что они показала фигу папскому портрету. С тех пор бедняги не знали покоя.
Что ни год, у них свирепствовали град, буря, чума, голод и всякие иные
страсти, словно на них отяготело вечное проклятие за грехи предков и
родителей.
При виде этой нищеты и народного бедствия мы порешили в глубь острова
не заходить. Мы зашли только в часовенку возле самой гавани - взять святой
воды и помолиться богу, часовенку полуразрушенную, безлюдную, над которой,
как над храмом св. Петра в Риме, не было даже кровли {6}. Войдя в часовню и
приблизившись к купели со святой водой, мы обнаружили там накрытого
епитрахилями человека; человек тот весь ушел под воду, как нырнувшая утка,
один лишь кончик носа торчал на поверхности, чтобы можно было дышать. Вокруг
него стояли три священника, гладко выбритые, с тонзурами, и по черной книге
заклинали бесов.
Пантагрюэль пришел в изумление и спросил, чем это они тут забавляются,
и ему ответили, что последние три года на острове свирепствовала страшная
чума, от которой население едва ли не наполовину вымерло и земли лежали
впусте. Когда же чума перестала косить людей, этот самый человек, что лежал
сейчас в купели, вышел однажды на широкое и плодоносное поле, вспахал его и
стал засевать полбой, и в тот же день и час некий чертенок, еще не умевший
громыхать и выбивать градом посевы, разве одну петрушку да капусту, и
вдобавок не знавший грамоте, вымолил у Люцифера позволение повеселиться и
порезвиться на Острове папефигов, - должно заметить, что с местными
жителями, как с мужчинами, так равно и с женщинами, черти находились в
наитеснейшей дружбе и частенько у них гащивали.
Вот этот-то самый чертенок, придя на поле, обратился к пахарю и
спросил, что он здесь делает. Бедняк отвечал, что он сеет полбу, чтобы было
чем кормиться зимой.
- Да ведь поле-то не твое, а мое, - возразил чертенок, - оно
принадлежит мне: в то самое время и в тот самый час, когда вы показали папе
фигу, всю вашу землю присудили и отдали нам и за нами ее закрепили. Впрочем,
сеять пшеницу - это не мое дело. Поэтому я не отнимаю у тебя поле, с
условием, однако ж, что урожай мы с тобой поделим.
- Ладно, - молвил пахарь.
- Мы разделим будущий урожай на две части, - сказал чертенок. - Одна
часть - это то, что вырастет сверху, а другая - то, что под землей. Выбираю
я, потому что я черт, потомок знатного и древнего рода, а ты всего-навсего
смерд. Я возьму себе все, что под землей, а ты - все, что сверху. Когда
начинается жатва?
- В середине июля, - отвечал пахарь.
- Ну, вот тогда я и приду, - сказал чертенок. - Делай свое дело, смерд,
трудись, трудись! А я пойду искушать знатных монашек из Сухопукской обители,
а также лицемеров и братьев-чревоугодников веселым грехом любострастия. В
том, что они сами этого хотят, я больше чем уверен. До скорого свиданья!
ГЛАВА XLVI
О том, как пахарь с Острова папефиги обманул чертенка
В середине июля черт вышел в поле с целой гурьбой чертенят-клирошан.
Приблизившись к пахарю, он сказал:
- Ну, смерд, как поживаешь? Пора делиться.
- И то правда, - молвил пахарь.
И вот пахарь со своими батраками начал жать рожь. Тем временем
чертенята вырывали из земли солому. Пахарь обмолотил зерно, провеял, ссыпал
в мешки и понес на базар продавать. Чертенята проделали то же самое и, придя
на базар, уселись со своей соломой возле пахаря. Пахарь продал хлеб весьма
выгодно и доверху набил деньгами старый полусапожек, что висел у него за
поясом. Черти ничего не продали, да еще вдобавок крестьяне на виду у всего
базара подняли их на смех.
Когда базар кончился, черт сказал пахарю:
- Надул ты меня, смерд, ну, да в другой раз не надуешь.
- Как же это я вас надул, господин черт? Ведь выбирали-то вы, -
возразил пахарь. - Уж если на то пошло, так это вы хотели меня надуть: вы
понадеялись, что на мою долю не взойдет ничего, а все, что я посеял,
достанется вам, а вы, мол, потом станете вводить в соблазн своим богатством
несчастных людей - святош да скряг, и кипеть им, дескать, в смоле. Но вы еще
в этом деле неопытны. Зерно под землей гниет и умирает, но на этом перегное
вырастает новое, которое я и продал на ваших глазах. Итак, вы выбрали
худшее, - недаром говорится, что иной раз и черти ломают ноги.
- Ну, полно, полно, - сказал черт. - Скажи-ка лучше, чем ты засеешь
наше поле на будущий год?
- Как хороший хозяин, я должен посадить здесь репу, - отвечал пахарь.
- Да ты неглупый смерд, как я погляжу, - сказал черт. - Посади же как
можно больше репы, а я буду охранять ее от бурь и не выбью градом. Но только
помни: что сверху - то мне, а что внизу - то тебе. Трудись, смерд, трудись!
А я пойду искушать еретиков: души у них превкусные, ежели их поджарить на
угольках. У господина Люцифера сейчас живот болит, ему как раз неплохо
горяченького.
Когда настало время снимать урожай, черт с гурьбой чертенят из
епископского совета уже тут как тут. Увидев пахаря и его батраков, он
принялся срезать и собирать ботву. А пахарь после него выкапывал и
вытаскивал огромную репу и клал в мешок. Затем они все вместе отправились на
базар. Пахарь весьма выгодно продал репу. Черт не продал ничего. Да еще все
открыто над ним потешались.
- Видно, опять ты надул меня, смерд, - сказал черт.
- Я хочу, чтобы у нас с тобой все счеты по этому полю были покончены. Условимся: давай
царапать друг друга, и кто первый сдастся, тот свою часть поля теряет. Все
поле отойдет к победителю. Встретимся мы с тобой через неделю. Погоди ж ты у
меня, смерд, я тебя всего к чертовой бабушке расцарапаю! Я ходил искушать
грабителей-ябедников, строчащих ложные доносы, нотариусов, стряпающих
фальшивые документы, и недобросовестных адвокатов, но они передали мне через
толмача, что они и так мои. Притом Люцифер брезгует их душами. Если только
они незасолены, он обыкновенно отсылает их на кухню. На завтрак нет ничего
лучше школяров, на обед - адвокатов, чтобы перекусить - виноградарей, на
ужин - купцов, перед самым сном - горничных девушек и на все без исключения
трапезы - черноризной нечисти. Правда, правда, в самом деле: господин
Люцифер за каждой трапезой для возбуждения аппетита закусывает черноризною
нечистью. Прежде он любил, чтобы на завтрак ему подавали школяра. Да вот
беда: уже несколько лет как они изучают Библию {1}. По этой причине мы не в
состоянии ни одного из них утащить в ад. Я так полагаю, что если нам не
придут на помощь их пустосвяты-наставники и, накидываясь на них с бранью,
применяя к ним насилие, жестоко обходясь с ними и угрожая им всем, чем
угодно, вплоть до сожжения на костре, не станут вырывать у них из рук
апостола Павла, то нам уж ими не поживиться. На обед Люциферу обыкновенно
подают адвокатов, криво толкующих законы и грабящих бедных людей, - в них он
недостатка не терпит. Да только однообразная пища хоть кому надоест. Недавно
он объявил во всеуслышание, что не прочь был бы полакомиться душою ханжи,
который позабыл во время молитвы воззвать к милосердию божию. Он даже
пообещал двойную плату и хорошее жалованье тому, кто мигом предоставит ему
такую душу. Мы все отправились на охоту. Возвращались же мы ни с чем и то и
знай попу кивали. Насчет того, чтобы перекусить, Люцифер теперь не великий
охотник, чему причиною резь в животе, которая у него началась после того,
как в северных областях прасолы, маркитанты, угольщики и колбасники горько
его обидели. Он с удовольствием ужинает ростовщиками, аптекарями,
подделывателями документов, фальшивомонетчиками, торговцами
недоброкачественным товаром. Если же он вполпьяна, то перед сном лакомится
горничными девушками, которые, выпив хозяйское вино, пополняют бочки вонючей
жидкостью. Трудись, смерд, трудись! А я пойду уговаривать трапезундских
школяров бросить отца с матерью, никаким правилам приличия не подчиняться,
на королевские указы не обращать внимания, жить хоть и за стеной, да зато в
полное свое удовольствие, всех презирать, над всеми насмехаться и, надев на
себя хорошенький и веселенький капюшончик, в коем есть нечто наивное и
вместе с тем возвышенное, стать наконец отменною черноризною нечистью.
ГЛАВА XLVII
О том, как старуха с Острова папефиги обманула чертенка
Печальный и озабоченный возвратился пахарь домой. Взглянув на него,
жена решила, что его обворовали на базаре. Однако ж, узнав причину его
уныния и удостоверившись, что мошна его набита деньгами, она постаралась его
успокоить и внушить ему, что из этого царапания ничего дурного для него
выйти не может. Только пусть, мол, положится и уложится на нее. Она уж,
дескать, смекнула, как тут быть.
- Да ведь мне довольно одной царапины, - возразил пахарь, - с первого
же раза я сдамся и уступлю ему все поле.
- Ничего, ничего, - молвила старуха, - положись и уложись на меня, а уж
действовать буду я. Ты мне сказал, что это не черт, а еще только чертенок: я
устрою так, что он скоро запросит пощады, и поле останется за нами. Вот со
взрослым чертом пришлось бы, пожалуй, повозиться.
Мы прибыли на остров как раз в день их условленной встречи. Рано поутру
пахарь как следует поисповедался, причастился, как полагается доброму
католику, и, по совету священника, нырнул с головою в купель, где мы его и
застали.
В то время как нам рассказывали эту историю, пришло известие, что
старуха обманула чертенка и поле досталось ей. Дело было так. Чертенок
приблизился к дому пахаря, постучался и крикнул:
- Эй ты, смерд! А ну-ка, выпускай коготки!
Затем он с воинственным и решительным видом вошел в дом, но пахаря там
не обнаружил, а заметил лишь, что на полу лежит плачущая и стонущая женщина.
- Что это значит? - спросил чертенок. - Где смерд? Что он делает?
- Ох! Вы спрашиваете, где этот злодей, душегуб, разбойник? - в свою
очередь, спросила старуха. - Да ведь он меня всю разодрал, пропала я, не
жилица я на этом свете.
- Что такое? Что вы говорите? - спросил чертенок. - Ну, он у меня
запляшет!
- Ох! - простонала старуха. - Он мне сказал, душегуб, мучитель,
царапальщик чертов, что уговорился нынче с вами царапаться, так вот, чтобы
попробовать свои когти, он царапнул меня мизинцем между ног - и всю как есть
разодрал. Пропала я, мне уж не выздороветь, вот увидите. А теперь он пошел к
кузнецу вострить и точить когти. Пропали вы, господин черт, пропали, мой
голубчик. Уносите ноги, пока не поздно! Бегите, я вас прошу!
Тут она заголилась до самого подбородка, как некогда персиянки,
представшие в таком виде перед своими детьми, бежавшими с поля сражения {1},
и показала ему причину. Увидев чудовищные разрывы тканей во всех
направлениях, чертенок воскликнул:
- Магомет, Демиургон, Мегера, Алекто {2}, Персефона! Он меня еще не
поймал! Я даю стрекача. Да, да! А поле пусть ему остается.
Дослушав конец и развязку истории, мы удалились на наш корабль. И больше мы уже здесь не задерживались. Пантагрюэль положил в церковную кружку восемнадцать тысяч золотых во внимание к народной нищете и к оскудению этого края.
Как Франсуа Рабле попал в программу советской школы, мне до сих пор непонятно. Валялся бы на свалке вульгарно-сортирного юмора минувших столетий, никому не нужный (как никому не нужен будет через 500 лет Камеди-клаб). Но по блату все можно - как рупор антицерковной пропаганды (в именно таков жанр сказки - отлучение от Церкви весело, смешно, забавно, но неопасно), Рабле стал "величайшим сатириком мировой литературы". А "народных сказок" действительно нет - у каждого произведения есть свой вполне конкретный автор. И своя конкретная историческая эпоха, в которой к примеру не было народов - немцев или французов, а были протестанты и католики, при этом среди католиков она возникнуть не могла.