Отец Антоний и его православный спецназ
Сегодня пятница Светлой седмицы. В этот день празднуется икона Божьей Матери "Живоносный источник" и происходит освящение вод, которого не было с самого Крещения. И в этот день я всегда вспоминаю, как мне выпала высокая часть в составе отряда православных старушек, отражая нападение вражьей силы, пройти крестным ходом от церквушки нашей сельской до Святого источника.
И я с радостью расскажу тем, кто еще не слышал эту историю, как все происходило.
Итак, слушайте.
Пасха. Об этом празднике все хоть что-то знают. Хотя бы про куличи и разукрашенные яйца. И про то, что бывает он всегда весной, когда в тонкой голубой дымке исчезает зима, а в перестуке капели, в птичьем щебетании слышится обещание чего-то такого, от чего радостно замирает сердце.
Целую неделю длится праздник. В храмах широко открыты Царские Врата, все батюшки, диаконы и алтарники в красных расшитых облачениях.
И все друг друга поздравляют и от этого чувствуют себя немного именинниками.
А еще разрешается залезть на колокольню, ухватить крепко руками толстый холодный канат, привязанный к языку тяжелого темного колокола, и звонить, сколько хватит сил.
Каждый день этой необыкновенной недели звучит по-своему, но всегда торжественно и звонко.
А в Светлую пятницу каждый год еще бывает и освящение воды.
Потому что славят православные в этот день икону Божьей Матери "Живоносный Источник".
Церковь вспоминает о чудесном обретении чудотворного источника близ Константинополя.
И удивительно сходятся в одном дне и радость Воскресения, и память о заступничестве Матери Божьей, и освящение вод, которого не было аж с самой зимы, с праздника Крещения.
Обидно пропустить такой день, не побывать на службе.
Поэтому и мы, распихав по углам повседневные работы и заботы, всем нашим небольшим семейством торжественно выстроились в маленькой деревенской церквушке.
Праздничная служба никогда не умещается ни в одном храме, каким бы огромным он ни был. Раздвигаются стены, исчезает время, огненными всполохами вспыхивает рубиновое облачение. Ты на земле и не на земле. Ты - это ты, но уже и гораздо большее - часть Церкви Вселенской.
Так нигде больше не чувствуется и не молится, как в Доме Божьем. И именно поэтому бредут-идут потоки людей в церковь в любое время года, в любую погоду, преодолевая свои немощи телесные.
Храм - это дорога в вечность, путь домой, к себе, к тому единственному, что на самом деле важно, - к своей бессмертной душе.
И рядом с отцом Антонием это всегда слышалось и понималось как-то особенно отчетливо.
Большой, совсем молодой, стремительный и трепетно внимательный ко всему, что происходит в храме, отец Антоний одним своим присутствием подчеркивал важность и непреложность каждого слова молитвы. Склоняясь перед алтарем, он склонялся перед великим Таинством с верой, смирением и надеждой. Глядя на него, верили, надеялись и трепетали мы все.
Кончилась служба. Но не расходятся наши деревенские бабушки. Напротив, ближе они придвигаются к алтарю, возбужденно перешептываясь.
Вышел из алтаря отец Антоний, оглядел нас всех взыскующе и обронил весомо:
" Ну, выдвигаемся, с Богом".
Мы -люди новые в здешних местах - недоуменно переглянулись. А бабули радостно зашелестели:" К источнику пойдем, к источнику, Крестный ход будет".
А тут и отец Антоний мужу моему свернутое облачение, что держал в руках, протянул.
Муж растерялся. Он и в церковь-то только недавно стал ходить, а уж стихарь и вовсе никогда в руках-то не держал.
На секунду замявшись, он бережно взял расшитое облачение.
Золотое полотно было свернуто так, что прямо сверху - большой вышитый крест. Мой муж быстро наклонился и поцеловал его.
Крошечная церковь-избушка, несколько древних бабушек, мой маленький сын, я, батюшка и муж, склонивший голову к золотому кресту.
Бывают в жизни такие моменты острого счастья, о которых даже вспоминать непросто. Я не разумею, как это объяснить, но точно знаю, что ничего правильнее в тот момент и быть не могло, чем этот большой, уже немолодой бородатый мужчина, доверчиво припавший к кресту, маленький кудрявый мальчик,широко раскрытыми глазами внимательно наблюдающий за всем, примолкшие бабулечки, солнечный свет, заливший все вокруг, вспыхивающий веселыми искорками на золотой ткани и отражающийся в глазах ребенка.
И это был тот миг, когда душа славит и благодарит Господа сама, потому что слов человеческих для этого недостаточно.
Как, откуда мой муж мог узнать, что надо делать?
Неверующие дети неверующих родителей, мы делали первые робкие шаги по дороге к храму.
И не надо много слов, рассуждений и умных диспутов, чтобы понять. Нужно всего несколько минут вот этой тишины в храме после службы. И тогда есть шанс услышать себя. И это знают многие. И те, кто ходит на службы, и те, кто не ходит. И может быть, именно тот, кто пока бежит мимо храма, лучше многих знает, от чего он бежит.
Все это я думаю и записываю сегодня, а тогда просто с восторгом смотрела на своего чудесно преобразившегося мужа.
Золотой длинный стихарь, черная лохматая борода, сверкающие на солнце очки. Он был прекрасен как никогда в своей жизни. Похоже, так думала не только я, но и бабушки, в немом восхищении взиравшие на него.
Мы бы долго, наверное, могли любоваться нашим Александром, но отец Антоний был серьезен и сосредоточен. Он выдал всем бабулям, которые могли передвигаться без палочек, иконы, сыну Еремею вручил фонарь, мужу дал крест.
Посмотрев на меня, наклонился и сказал тихо:" Сзади пойдешь. Если какая бабушка падать надумает, сразу мне кричи."
Очень отец Антоний болел душой за бабулечек своих. И они чувствовали его отцовскую заботу, стараясь поближе держаться к батюшке своему, заглядывая умильно ему в лицо. Розовели от удовольствия, когда священник протягивал им торжественно иконы, тоненькими, совсем девичьими голосами что-то переспрашивали, поправляли платочки, поспешно продвигались к выходу.
И опять все спуталось, и рассыпалась привычная картинка. То не юный батюшка в окружении древних стариц выходит из храма, то отец выводит детей своих, радостно поспешающих и возбужденно гомонящих.
Выстроил нас отец Антоний на площадочке перед церквушкой, посчитал внимательно еще раз по головам. Нелегкий путь предстоял нам: километра три было до источника, сначала окраиной поселка, потом полями и лесами.
И мы пошли.
Впереди маленький мой сын с фонарем, чуть сзади отец Антоний, рядом с ним муж в золотом стихаре. За ними бабулечки, которых батюшка построил парами.
Твердо, слаженно шагали передние, старательно поспешали старушечки, прижимая иконки к груди, нащупывая палочками рытвинки и ямки на пыльной дороге. Бас отца Антония поднимался от земли к самому небу:" Христос воскресе из мертвых..."
" Смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!" - вторили ему тонкими дребезжащими голосами бабушки.
Я шла сзади и видела все сразу: и этот крошечный крестный ход на деревенской пыльной дороге, и небо над ним в несерьезных кудрявых облачках, и удивленные вытянутые лица случайных прохожих.
Солнце било прямо в глаза. И наверное, от этого по моим щекам катились слезы, и я знала, что нет большего счастья и большей чести, чем идти за этим крошечным отрядом с батюшкой во главе.
И было совершенно ясно, что отряд этот без страха и уныния идет сейчас в Царствие Небесное, к Отцу своему. И обязательно дойдет, а мне дано увидеть это и запомнить. Просто запомнить. Потому что рассказать нельзя, можно только нарисовать, как теплом свете весеннего дня, через нежную зелень весны идут воины Христовы, старенькие и немощные, всесильные в своей немощи, юные в своей старости.
И среди этого пения, этого радостного живого движения, конечно, появился он.
Какой-то небольшой щуплый мужичонка, в кепочке, в старом, застегнутом на одну пуговицу пиджаке, с синим щетинистым лицом, с небольшими глубоко посаженными глазами. Воровато оглянувшись по сторонам, выхватил он что-то из-под руки и бросил на дорогу прямо перед крестным ходом.
Во все стороны брызнули вспыхнувшие на солнце осколки, ахнули бабушки, громче запел батюшка.
Не дрогнув и не спутав ряды, отряд двинулся дальше.
Я пробежала вперед - посмотреть, что же произошло.
На дороге лежали осколки, бабушки аккуратно переступали через них.
Я вернулась на свое место:"Мало ли , думаю, пьяный какой, не в себе человек".
Мы уже выходили из поселка, когда я заметила того же мужичка, бегущего что есть сил откуда-то сбоку к нам. Теперь он держал в правой руке над головой, как боевую гранату, бутылку. Подбежав поближе, он метнул ее в нашу сторону. И снова разлетелись во все стороны стекла, не причинив никому ни малейшего вреда, и снова, не останавливаясь ни на секунду, продвигался вперед православный отряд.
И вот уже вокруг деревья, и тень, и пятна солнца на тропинке, и уже слышно громкое звонкое журчание. Бьет невысокая струя из-под земли, ударяясь о мокрые камни. Никакой нет купели. Светлая струя и камни. И все.
Заволновались бабушки, заспешили, поскальзываясь на мокрой тропинке, поддерживая друг друга. Встали они полукругом возле родника, начал служить батюшка. В позолоченной чаше с водой трепетали солнечные блики, радугой падали на наши склоненные головы блестящие капли, когда священник кропил нас.
Наконец закончилось освящение вод. Бросились, гомоня, бабушки к отцу Антонию с просьбой благословить на купание. Осмотрел батюшка паству свою, глянул на струйку воды, сбегающую по камням, и сказал со знанием дела:" Только глубоко не ныряйте, бабки!"
И сам блаженно прищурился на солнце, пряча улыбку в пушистую рыжую бороду.
И я с радостью расскажу тем, кто еще не слышал эту историю, как все происходило.
Итак, слушайте.
Пасха. Об этом празднике все хоть что-то знают. Хотя бы про куличи и разукрашенные яйца. И про то, что бывает он всегда весной, когда в тонкой голубой дымке исчезает зима, а в перестуке капели, в птичьем щебетании слышится обещание чего-то такого, от чего радостно замирает сердце.
Целую неделю длится праздник. В храмах широко открыты Царские Врата, все батюшки, диаконы и алтарники в красных расшитых облачениях.
И все друг друга поздравляют и от этого чувствуют себя немного именинниками.
А еще разрешается залезть на колокольню, ухватить крепко руками толстый холодный канат, привязанный к языку тяжелого темного колокола, и звонить, сколько хватит сил.
Каждый день этой необыкновенной недели звучит по-своему, но всегда торжественно и звонко.
А в Светлую пятницу каждый год еще бывает и освящение воды.
Потому что славят православные в этот день икону Божьей Матери "Живоносный Источник".
Церковь вспоминает о чудесном обретении чудотворного источника близ Константинополя.
И удивительно сходятся в одном дне и радость Воскресения, и память о заступничестве Матери Божьей, и освящение вод, которого не было аж с самой зимы, с праздника Крещения.
Обидно пропустить такой день, не побывать на службе.
Поэтому и мы, распихав по углам повседневные работы и заботы, всем нашим небольшим семейством торжественно выстроились в маленькой деревенской церквушке.
Праздничная служба никогда не умещается ни в одном храме, каким бы огромным он ни был. Раздвигаются стены, исчезает время, огненными всполохами вспыхивает рубиновое облачение. Ты на земле и не на земле. Ты - это ты, но уже и гораздо большее - часть Церкви Вселенской.
Так нигде больше не чувствуется и не молится, как в Доме Божьем. И именно поэтому бредут-идут потоки людей в церковь в любое время года, в любую погоду, преодолевая свои немощи телесные.
Храм - это дорога в вечность, путь домой, к себе, к тому единственному, что на самом деле важно, - к своей бессмертной душе.
И рядом с отцом Антонием это всегда слышалось и понималось как-то особенно отчетливо.
Большой, совсем молодой, стремительный и трепетно внимательный ко всему, что происходит в храме, отец Антоний одним своим присутствием подчеркивал важность и непреложность каждого слова молитвы. Склоняясь перед алтарем, он склонялся перед великим Таинством с верой, смирением и надеждой. Глядя на него, верили, надеялись и трепетали мы все.
Кончилась служба. Но не расходятся наши деревенские бабушки. Напротив, ближе они придвигаются к алтарю, возбужденно перешептываясь.
Вышел из алтаря отец Антоний, оглядел нас всех взыскующе и обронил весомо:
" Ну, выдвигаемся, с Богом".
Мы -люди новые в здешних местах - недоуменно переглянулись. А бабули радостно зашелестели:" К источнику пойдем, к источнику, Крестный ход будет".
А тут и отец Антоний мужу моему свернутое облачение, что держал в руках, протянул.
Муж растерялся. Он и в церковь-то только недавно стал ходить, а уж стихарь и вовсе никогда в руках-то не держал.
На секунду замявшись, он бережно взял расшитое облачение.
Золотое полотно было свернуто так, что прямо сверху - большой вышитый крест. Мой муж быстро наклонился и поцеловал его.
Крошечная церковь-избушка, несколько древних бабушек, мой маленький сын, я, батюшка и муж, склонивший голову к золотому кресту.
Бывают в жизни такие моменты острого счастья, о которых даже вспоминать непросто. Я не разумею, как это объяснить, но точно знаю, что ничего правильнее в тот момент и быть не могло, чем этот большой, уже немолодой бородатый мужчина, доверчиво припавший к кресту, маленький кудрявый мальчик,широко раскрытыми глазами внимательно наблюдающий за всем, примолкшие бабулечки, солнечный свет, заливший все вокруг, вспыхивающий веселыми искорками на золотой ткани и отражающийся в глазах ребенка.
И это был тот миг, когда душа славит и благодарит Господа сама, потому что слов человеческих для этого недостаточно.
Как, откуда мой муж мог узнать, что надо делать?
Неверующие дети неверующих родителей, мы делали первые робкие шаги по дороге к храму.
И не надо много слов, рассуждений и умных диспутов, чтобы понять. Нужно всего несколько минут вот этой тишины в храме после службы. И тогда есть шанс услышать себя. И это знают многие. И те, кто ходит на службы, и те, кто не ходит. И может быть, именно тот, кто пока бежит мимо храма, лучше многих знает, от чего он бежит.
Все это я думаю и записываю сегодня, а тогда просто с восторгом смотрела на своего чудесно преобразившегося мужа.
Золотой длинный стихарь, черная лохматая борода, сверкающие на солнце очки. Он был прекрасен как никогда в своей жизни. Похоже, так думала не только я, но и бабушки, в немом восхищении взиравшие на него.
Мы бы долго, наверное, могли любоваться нашим Александром, но отец Антоний был серьезен и сосредоточен. Он выдал всем бабулям, которые могли передвигаться без палочек, иконы, сыну Еремею вручил фонарь, мужу дал крест.
Посмотрев на меня, наклонился и сказал тихо:" Сзади пойдешь. Если какая бабушка падать надумает, сразу мне кричи."
Очень отец Антоний болел душой за бабулечек своих. И они чувствовали его отцовскую заботу, стараясь поближе держаться к батюшке своему, заглядывая умильно ему в лицо. Розовели от удовольствия, когда священник протягивал им торжественно иконы, тоненькими, совсем девичьими голосами что-то переспрашивали, поправляли платочки, поспешно продвигались к выходу.
И опять все спуталось, и рассыпалась привычная картинка. То не юный батюшка в окружении древних стариц выходит из храма, то отец выводит детей своих, радостно поспешающих и возбужденно гомонящих.
Выстроил нас отец Антоний на площадочке перед церквушкой, посчитал внимательно еще раз по головам. Нелегкий путь предстоял нам: километра три было до источника, сначала окраиной поселка, потом полями и лесами.
И мы пошли.
Впереди маленький мой сын с фонарем, чуть сзади отец Антоний, рядом с ним муж в золотом стихаре. За ними бабулечки, которых батюшка построил парами.
Твердо, слаженно шагали передние, старательно поспешали старушечки, прижимая иконки к груди, нащупывая палочками рытвинки и ямки на пыльной дороге. Бас отца Антония поднимался от земли к самому небу:" Христос воскресе из мертвых..."
" Смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!" - вторили ему тонкими дребезжащими голосами бабушки.
Я шла сзади и видела все сразу: и этот крошечный крестный ход на деревенской пыльной дороге, и небо над ним в несерьезных кудрявых облачках, и удивленные вытянутые лица случайных прохожих.
Солнце било прямо в глаза. И наверное, от этого по моим щекам катились слезы, и я знала, что нет большего счастья и большей чести, чем идти за этим крошечным отрядом с батюшкой во главе.
И было совершенно ясно, что отряд этот без страха и уныния идет сейчас в Царствие Небесное, к Отцу своему. И обязательно дойдет, а мне дано увидеть это и запомнить. Просто запомнить. Потому что рассказать нельзя, можно только нарисовать, как теплом свете весеннего дня, через нежную зелень весны идут воины Христовы, старенькие и немощные, всесильные в своей немощи, юные в своей старости.
И среди этого пения, этого радостного живого движения, конечно, появился он.
Какой-то небольшой щуплый мужичонка, в кепочке, в старом, застегнутом на одну пуговицу пиджаке, с синим щетинистым лицом, с небольшими глубоко посаженными глазами. Воровато оглянувшись по сторонам, выхватил он что-то из-под руки и бросил на дорогу прямо перед крестным ходом.
Во все стороны брызнули вспыхнувшие на солнце осколки, ахнули бабушки, громче запел батюшка.
Не дрогнув и не спутав ряды, отряд двинулся дальше.
Я пробежала вперед - посмотреть, что же произошло.
На дороге лежали осколки, бабушки аккуратно переступали через них.
Я вернулась на свое место:"Мало ли , думаю, пьяный какой, не в себе человек".
Мы уже выходили из поселка, когда я заметила того же мужичка, бегущего что есть сил откуда-то сбоку к нам. Теперь он держал в правой руке над головой, как боевую гранату, бутылку. Подбежав поближе, он метнул ее в нашу сторону. И снова разлетелись во все стороны стекла, не причинив никому ни малейшего вреда, и снова, не останавливаясь ни на секунду, продвигался вперед православный отряд.
И вот уже вокруг деревья, и тень, и пятна солнца на тропинке, и уже слышно громкое звонкое журчание. Бьет невысокая струя из-под земли, ударяясь о мокрые камни. Никакой нет купели. Светлая струя и камни. И все.
Заволновались бабушки, заспешили, поскальзываясь на мокрой тропинке, поддерживая друг друга. Встали они полукругом возле родника, начал служить батюшка. В позолоченной чаше с водой трепетали солнечные блики, радугой падали на наши склоненные головы блестящие капли, когда священник кропил нас.
Наконец закончилось освящение вод. Бросились, гомоня, бабушки к отцу Антонию с просьбой благословить на купание. Осмотрел батюшка паству свою, глянул на струйку воды, сбегающую по камням, и сказал со знанием дела:" Только глубоко не ныряйте, бабки!"
И сам блаженно прищурился на солнце, пряча улыбку в пушистую рыжую бороду.