В 16-м году ожидания Встречи..
Они меня больше не ждут. Точнее, и ждут и не ждут одновременно, разрываясь между желанием и строжайшими правилами. Оказывается, я получу диплом (если выживу, конечно; тут мою квартирку заполняют ошалевшие здания, пресующиеся в кусочки картона, дерева и мягкого мусса - во все, во что они способны вместить себя в том или ином масштабе) несколькими часами позже - нет даже разницы в пресловутые 24-часовые сутки - чем АЗИПы примут окончательное решение.
Нет никакой возможности договориться с ними, они непреклоны, объясняют мне по телефону ранним утром, вырывая меня из ночных кошмаров - в дневной. Я просыпаюсь за 1 сек., говоря себе, что нужно срочно наладить голос - легла спать я всего несколько часов назад, предчувствуя жутчайший утренний звонок. Я снова чувствую его, как до того четко осознавала, как чужие руки пролистывают мою тетрадь, это сердечное собрание моих ночей. Ночью мне дурно, я кручусь, как в мышеловке с прихлопнутым хвостом - сообщаю друзьям, что через несколько часов произойдет нечто неотвратимое, этакое падение метеорита, но они лишь хихикают.
Нельзя ли оттянуть на несколько часов, спрашиваю я запинаясь, вы обезумели, отвечает голос из трубки, последний срок выходит раньше, это же очевидно. Затем я попадаю - на всю неделю - в состояние космонавта - вялое отсутствие притяжения, докучливые мысли о далекой, но близко-необходимой планете. Мне плохо; тоска эта, кажется, пожирает изнутри, испещряя меня, как моль - орехи. Друзья, родители, даже домашние животные - все они тоже находят срочные дела, уезжают в командировки, зачисляются на круглосуточную службу в больнице - и я остаюсь решительно 1-а с ужавшимся Парижем и по-любовному разбитым сердцем. Вроде бы и ждут, но в то же время и нет.
Сегодня заношу то же, немного исправленное досье в Детскую Историческую Школу - 2е во всей стране место, где готовят на помощников АЗИПов. Администрация уже ушла, оставляю его на каком-то столе, благодарю, в Детской школе штук 100, наверное, лестниц, повсюду великолепнейшие макеты, работающие дети, жизнь.. Жаркое, проникающее в самую глубь глаза солнце, летне-отвратительный Париж, тело плавное, истощенное отсутствием железа; досье кажется теперь недостойным, смешным, как если бы я по ошибке положила в него свои комиксы о Конце Света; и да, мне все думается, что я ошиблась, перед тем, как кукошонком подбросить его на чей-то стол, я пересчитываю страницы, долго, развалившись на стертой кожанной мебели. Жизнь без Исторической Школы теперь уже не имеет никакого смысла.
Нет никакой возможности договориться с ними, они непреклоны, объясняют мне по телефону ранним утром, вырывая меня из ночных кошмаров - в дневной. Я просыпаюсь за 1 сек., говоря себе, что нужно срочно наладить голос - легла спать я всего несколько часов назад, предчувствуя жутчайший утренний звонок. Я снова чувствую его, как до того четко осознавала, как чужие руки пролистывают мою тетрадь, это сердечное собрание моих ночей. Ночью мне дурно, я кручусь, как в мышеловке с прихлопнутым хвостом - сообщаю друзьям, что через несколько часов произойдет нечто неотвратимое, этакое падение метеорита, но они лишь хихикают.
Нельзя ли оттянуть на несколько часов, спрашиваю я запинаясь, вы обезумели, отвечает голос из трубки, последний срок выходит раньше, это же очевидно. Затем я попадаю - на всю неделю - в состояние космонавта - вялое отсутствие притяжения, докучливые мысли о далекой, но близко-необходимой планете. Мне плохо; тоска эта, кажется, пожирает изнутри, испещряя меня, как моль - орехи. Друзья, родители, даже домашние животные - все они тоже находят срочные дела, уезжают в командировки, зачисляются на круглосуточную службу в больнице - и я остаюсь решительно 1-а с ужавшимся Парижем и по-любовному разбитым сердцем. Вроде бы и ждут, но в то же время и нет.
Сегодня заношу то же, немного исправленное досье в Детскую Историческую Школу - 2е во всей стране место, где готовят на помощников АЗИПов. Администрация уже ушла, оставляю его на каком-то столе, благодарю, в Детской школе штук 100, наверное, лестниц, повсюду великолепнейшие макеты, работающие дети, жизнь.. Жаркое, проникающее в самую глубь глаза солнце, летне-отвратительный Париж, тело плавное, истощенное отсутствием железа; досье кажется теперь недостойным, смешным, как если бы я по ошибке положила в него свои комиксы о Конце Света; и да, мне все думается, что я ошиблась, перед тем, как кукошонком подбросить его на чей-то стол, я пересчитываю страницы, долго, развалившись на стертой кожанной мебели. Жизнь без Исторической Школы теперь уже не имеет никакого смысла.