кот-колесо
А еще говорят, что я кот-мышь, всегда падающий на свои лапы. Это, пожалуй, самый резкий абсурд, который мне приходилось слышать и в который я ни за что не поверю, прежде чем увижу свое имя в списке в ЕС. Назло, я живу, как кот-колесо, который упав еще и катится несколько десятков метров, пока не врежется в какое-нибудь городское препятствие.
Вот, если вдуматься, все, что меня интересует в этом так называемом Париже (часто спрашивают, какого черта я тут засела) - некоторая работа в ЕС, после ЕС, около ЕС, неподалеку от ЕС. А у нас есть зала с макетами из дерева, знаешь, все эти огромные купола соборов, которые мы изготавливаем по воскресениям и на каникулах, и можно зайти посмотреть, взглянуть, чтобы окончательно разубедиться в своем желании стать подмастерьем, говорит Ти. А как же код на Вашей двери, взбрыкиваюсь я. Код только для вида, он никогда и не работал, отрезает Ти. Но я никогда не осмелюсь войти и встретить подмастерьев ЕС, не говоря уже о преподавателях, вскрикиваю я. Их не так-то просто увидеть, как тебе кажется, уточняет Ти.
Наверное этих подмастерьев не видно так же, как и меня, я сама фальшивый архитектор, готовящийся во что бы то ни стало получить настоящий диплом (очередной парадокс).
Я постоянно ссорюсь со своим игрушечным слоном - безобидной цирковой игрушкой, также несуществующей в реальности. Говорят, что во всем виновата моя биполярность (да-да, как у всех тех знаменитых гениев, черт бы их взял) - особое устройство мозговой деятельности, которое приравнивается к психической болезни. Лечиться нельзя, можно только находиться под постоянными таблетками - чтобы худо-бедно менять маниакальные процессы на банально-обычные. Такой женщине, живущей под лечением, разрешается даже иметь детей. Но это все только разговоры - в больнице обо мне пока только догадываются, но не знают. А зря, самые опасные больные - те, за которыми нет врачебного глаза. Мне позволено, впрочем, творить - пока я не излечена (после будет уже поздно!). Но больной я ответственный, и творить в недопустимо-социальном состоянии стесняюсь.
С игрушечным слоном мы пытаемся выяснить, кто из нас не существует в реальности. Безусловно, что или он, или я. Но вот кто именно? Здесь-то мы и не можем сойтись.
Если у нас есть экзистенциальные разногласия, то о каких отношениях может идти речь, недопонимаю я, за все это множество лет так и не определившая, существует ли животное в реальности или только в игрушечном детском цирке. Что бы он ни говорил, я не верю до конца - нужны четкие доказательства, как на процессе отравленного в Англии оппозиционера, но неюридический зверь ими не обладает; так проходит моя жизнь.
Вообще же, если говорить начистоту, то я ничуточки не изменилась и как-то отвратительно закостенела, но не со времени переезда в Париж, как считают некоторые идиоты, а еще лет с 15 (чуть ли не с нимфеточного возраста!). Не знаю, почему это происходит и как такое возможно. На что же тогда время? И если я совсем не умею им пользоваться, то, выходит, что животное право и что я не существую нигде, кроме как в воображении больного циркового зверя. Досадная правда.
прогулка по несуществующeй планете Париж
(Revoir Paris, par Sch-Pee)
Вот, если вдуматься, все, что меня интересует в этом так называемом Париже (часто спрашивают, какого черта я тут засела) - некоторая работа в ЕС, после ЕС, около ЕС, неподалеку от ЕС. А у нас есть зала с макетами из дерева, знаешь, все эти огромные купола соборов, которые мы изготавливаем по воскресениям и на каникулах, и можно зайти посмотреть, взглянуть, чтобы окончательно разубедиться в своем желании стать подмастерьем, говорит Ти. А как же код на Вашей двери, взбрыкиваюсь я. Код только для вида, он никогда и не работал, отрезает Ти. Но я никогда не осмелюсь войти и встретить подмастерьев ЕС, не говоря уже о преподавателях, вскрикиваю я. Их не так-то просто увидеть, как тебе кажется, уточняет Ти.
Наверное этих подмастерьев не видно так же, как и меня, я сама фальшивый архитектор, готовящийся во что бы то ни стало получить настоящий диплом (очередной парадокс).
Я постоянно ссорюсь со своим игрушечным слоном - безобидной цирковой игрушкой, также несуществующей в реальности. Говорят, что во всем виновата моя биполярность (да-да, как у всех тех знаменитых гениев, черт бы их взял) - особое устройство мозговой деятельности, которое приравнивается к психической болезни. Лечиться нельзя, можно только находиться под постоянными таблетками - чтобы худо-бедно менять маниакальные процессы на банально-обычные. Такой женщине, живущей под лечением, разрешается даже иметь детей. Но это все только разговоры - в больнице обо мне пока только догадываются, но не знают. А зря, самые опасные больные - те, за которыми нет врачебного глаза. Мне позволено, впрочем, творить - пока я не излечена (после будет уже поздно!). Но больной я ответственный, и творить в недопустимо-социальном состоянии стесняюсь.
С игрушечным слоном мы пытаемся выяснить, кто из нас не существует в реальности. Безусловно, что или он, или я. Но вот кто именно? Здесь-то мы и не можем сойтись.
Если у нас есть экзистенциальные разногласия, то о каких отношениях может идти речь, недопонимаю я, за все это множество лет так и не определившая, существует ли животное в реальности или только в игрушечном детском цирке. Что бы он ни говорил, я не верю до конца - нужны четкие доказательства, как на процессе отравленного в Англии оппозиционера, но неюридический зверь ими не обладает; так проходит моя жизнь.
Вообще же, если говорить начистоту, то я ничуточки не изменилась и как-то отвратительно закостенела, но не со времени переезда в Париж, как считают некоторые идиоты, а еще лет с 15 (чуть ли не с нимфеточного возраста!). Не знаю, почему это происходит и как такое возможно. На что же тогда время? И если я совсем не умею им пользоваться, то, выходит, что животное право и что я не существую нигде, кроме как в воображении больного циркового зверя. Досадная правда.
прогулка по несуществующeй планете Париж
(Revoir Paris, par Sch-Pee)