Остоженская собака
Слышь-ка!
На Москве дело было.
На Остоженке.
На самой кромочке, на окраине, где река, а дальше уж застава, стоял дом.
Старый дом с покривившимся балконом, белыми колоннами, сплошь увитый плющом, оставлявшим открытыми только оконные амбразуры.
Домом владела барыня - злющая-презлющая!
И был у неё в дворниках Герасим - здоровенный мужик, могучий и плечистый. Фридрих Прусский за таких золотом из казны платил.
Имел Герасим нрав тихий, да покладистый. Несмотря на силу свою, никого не обижал, не притеснял.
А уж барыня, из-за злобы своей, как его изводила!
Да всё сносил Герасим.
Он ведь, слышь-ка, терпеливый. Словно народ наш русский. Который всё, кажется, снести может и никак обидчику не ответит.
Некоторые из-за неразумения или с глупости своей полагают, что от слабости это иль робости.
Ан нет!
Просто знает русский народ, что начни он на обиду отвечать, так тогда уж не остановится и много злого и жестокого ему сотворить придётся, прежде чем он опять в разум войдёт. Ведь добро из зла делать придётся. Потому что его больше не из чего сделать.
И тогда не приведи вам бог увидеть, как бессмысленно и беспощадно русский народ справедливости ищет!
Вот и терпел Герасим.
Но, однако ж, переполнилась чашка.
Две отрады у Герасима в жизни теплились: дворовая Танька, мастерица-кружевница, да собака.
Собаку Герасим ещё щенком из реки на Крымском броде вытащил, да и оставил себе. Крымский брод потому так назвали, что крымские ханы по нему с войском в столицу приходили, чтобы Москву пожечь-пограбить и дань вытребовать.
Тоже думали, что народ век это терпеть будет.
Ошиблись.
Крым теперь наш - и где те ханы?
А Таньку Герасим замуж звал, та согласная была, всё меж ними ладилось, да барыня упёрлась.
Таньку - под замок, собаку утопить велела.
И Герасим не стерпел.
Да.
А надо ещё тут добавить, что Герасим был мужиком родовитым.
То есть, многие считают, что роды древние лишь у бар есть, у князей, да графьёв, а мы, мужики, будто сорная трава без роду-племени сами по себе растём. Однако ж, нет. И у многих роды подревнее рюриковичей будут и ведутся они от мастеровых, да от пахарей, просто не пишут их ни в какие бархатные книги. И кровь там чистая. Русская кровь, не мешанная. А не как у бояр, где пошкреби любого - немца найдёшь. Оттого средь них и измены часто случаются.
И был в роду у Герасима известный атаман Разин.
Степан Тимофеич.
Слыл Степан Тимофеич первым колдуном на всю Волгу, ни пуля, ни сабля, ни ядро его не брали, пока не преступил он черту, не ожесточил вкрай сердце, тогда уж господь глянул на него с небес и положил конец его бесчинствам.
Вот и в Герасиме частица крови Стенькиной имелась.
Поначалу хотел Герасим сгоряча дом барыни испалить до тла. Красного петуха пустить. Но опамятовал. Думает, Москва от свечи копеешной раз сгорела, а тут, верно, и совсем от столицы только головни останутся.
Не пошёл на это.
Да и дворня вся ему челом бьёт - утопи, говорят, свою Му-Му! Ну что - собака? А барыня нас всех совсем изведёт, ежели ты её указание не сполнишь!
Крепко задумался Герасим.
Негоже, думает, супротив мира идти. Вот предок мой, Степан Тимофеич - уж на что свою княжну персидскую любил, а и той не пожалел. Сказала ватага - и кинул её в реку, чтобы раздора меж сотоварищами не было.
Решился Герасим.
Сел в лодку, взял Му-Му, выгреб из-за острова на серёдочку, на самую стрежень и...
Видать - не видали, но говорили, будто утопил Герасим свою собаку.
И ещё говорили, что произнёс он при этом страшное заклятье. А заклятье то, ему передалось от Разина ещё. Тот много чего такого знал, одно слово - колдун.
А Таньке в неволю передал Герасим разрыв-траву, которую в купальскую ночь нарвал, и сговорился с ней о встрече в условленном месте.
Уйдём, сказал, Танюша, по белу свету счастья искать!
Больше Герасима в доме барыни не видали.
А у барыни случись в то время гости.
Сидят за столами, пируют.
Барыня в ладоши хлопнула: «Подать нам вин заморских, ананасов да рябчиков!»
Пьют, смеются и с жиру бесятся.
Барыня думает: что б ещё придумать, чем гостей своих развлечь?
Вспомнила про Таньку.
Ведите, говорит, люди её сюда, сейчас мы её оженим. Отдадим за самого что ни на есть непутёвого пьющего мужика. За Капитона. Пущай девка с ним всю свою жизнь мучается, а нам потеха!
Кинулись в темницу.
А там замки-оковы распавшиеся лежат, а Таньки и след простыл. Клетка опустела и птичка вылетела на волю.
Ну, снарядили погоню.
Как раз полночь пробило.
Все - на коней. Барыня сама в колясочку села и вожжи взяла. Чепец свой за мельницу закинула, рожа перекосилась от злобы, глаза выпучила, слюна из рта капает...
Гей, гей! - кричит. - Найти, поймать, казнить!
Тьфу!
Смотреть противно!
Поскакали к Крымскому броду, где теперь Крымский мост стоит. За ним - застава, а дальше - леса, да болота. Болота тогда ещё не осушили и великое множество их в окрестностях Москвы было.
Скачут кони. Всадники в азарте, ибо нет лучше охоты, чем охота на человека!
Гей, гей!
Барыня впереди. Рассыпались всадники в темноте кто куда.
Только слышат - барыня в рог трубит. Настигла видать. Стали на звук собираться и выехали на освещённую луной лужайку.
Видят - колясочка опрокинута, лошади в сторонке не выпряженные стоят, жмутся друг к дружке и дрожат крупной дрожью. А посреди лужайки лежит барыня.
Тут у гуляк от ужаса волосы на голове зашевелились.
Над барыней стояло мерзкое чудовище - огромный, чёрной масти зверь, сходный видом с собакой, но выше и крупнее всех собак, каких когда-либо приходилось видеть смертному. И это чудовище у них на глазах растерзало горло барыне и, повернув к ним свою окровавленную морду, сверкнуло горящими глазами.
Бежали все в ужасе.
От такого зрелища кто-то до конца дней своих оправиться не мог, а один из гостей от потрясения той же ночью скончался.
А в собаке той признали Му-Му.
Только она изменилась очень, будто прошла через ад и сам сатана её на свой лад переделал.
Такой барыне конец вышел.
А Герасим с Танькой ушли!
Двинули на Восток. Русскому человек, ежели что, три пути есть - на Север, к Ледовитому морю, на Юг, где с Дону выдачи нет, или на Восток - там-то уж совсем ширь беспредельная! Только на Запад не ходи. Там кручина изведёт, да тоска изъест.
Герасим с Танькой к Востоку двинули. Перевалили Каменный Пояс, смотрят - и там люди живут. Православной веры. Всё не кончается земля русская. Вышли Герасим с Танькой к Большой реке и остались там жить.
Ну, дай им бог счастья!
А меж тем приехали из Питера барынивы наследники. Да только действовало герасимово проклятие. То один помрёт, то другой...
Когда очередного мертвеца нашли, выписали из Санкт-Петербурга лучшего сыщика тогда.
Путилин его фамилия была, и у него одна присказка имелась: вор должен сидеть в тюрьме. И баста! И многих злых людей он на свом веку переловил.
Приехал Путилин. Говорит: ах, насколько всё было бы проще, если бы я оказался на месте прежде, чем это стадо буйволов всё здесь затоптало! Это он про полицейских московских.
Но многое всё же приметил, что от других скрыто было.
Спрашивает: следы у тела покойного присутствовали?
Имелись, отвечают.
Мужские или женские?
Сударь, говорят, это были следы большой собаки!
Путилин ещё покрутился и говорит: я дело с матерьяльными преступниками имею, а у вас тут мистика. Вам не сыщик надобен, а магнетизёр, а я столов вертеть не умею, будьте любезны!
И укатил восвояси.
С тех пор времени много миновало.
Но иной раз, за городом, в глухих местах, что ещё остались, можно в полночь встретить дикую охоту остоженской барыни. В серебристом свете луны летит кавалькада. Покачиваются призрачные всадники. Неслышно вздымают и опускают копыта кони. Не звякнет нигде узда. Не скрипнет потёртое седло. Впереди - барыня в колясочке. Седые космы развеваются, хоть и нет никакого ветра.
И страшно станет тут случайному путнику!
Сказывают, не к добру такое встретить.
А фамилия барыни давно позабылась и непонятно теперь, на какой-такой род Герасим своё проклятье наложил. Кому опасаться должно.
Ибо Му-Му и по сей час бродит где-то по московским окраинам и алкает своей добычи. И доносится, бывает, ветром откуда-то издалече её протяжный зловещий вой.
И если есть в вас хоть капля барской какой крови, то надо бы поберечься вам.
Заклинаю: остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно.
Слышь-ка!