Доктор Раскольников
В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, Родион Романыч вышел из своей душной каморки на улицу, но и там не ощутил прохлады. Даже с канала, в котором имели обыкновение топиться нервические девицы, не веяло свежестью.
У моста, в раскрашенной будочке, нарзану не нашлось, а пиво обещали подвезти лишь к вечеру, Продавалась тёплая абрикосовая, дававшая обильную жёлтую пену, отчего пахло парикмахерской.
Душно было в Санкт-Петербурге, душно.
«Эх-ма!» - подумал Раскольников. «Эх-ма!»
И в третий раз ещё: «Эх-ма! Была б денег тьма!..»
Но что бы он предпринял, будь у него прорва денег, Родион Романыч не додумал до конца, хотя предполагал, что непременно сделал бы что-то хорошее и нужное людям.
Мысли разбегались, всё шло как-то непутёво, Родион Романович чувствовал, что заболевает и брёл, еле переставляя ноги, сквозь улицы-ущелья и дворы-колодцы к одной знакомой старухе-процентщице, сам не зная толком с какой целью.
Однако петельку под пальто Раскольников нашил и топорик в неё всунул.
Эх-ма!
Лестница.
В квартире парочка весёлых маляров мазала стену красками. Раскольников поднялся выше и оказался перед нужной дверью. Некоторое время он колебался, не плюнуть ли и не вернуться на улицу, но тут дверь сама распахнулась во всю ширь так, что даже хлопнула о стену, и в проёме показалась процентщица.
Из квартиры на Раскольникова дыхнуло водочным духом.
- Родя, голубчик! - заверещала Алёна Ивановна, шмыгая маленьким остреньким носом. - Давно ждём!
И втащила недоумевающего Раскольникова внутрь.
«А ведь бабушка-то подшофе!» - с каким-то ужасом подумал тот.
Стол был накрыт по-праздничному и сидели вкруг него всё знакомые лица.
Поднялся Мармеладов с лафитничком в трясущейся руке.
- Алёна Ивановна! - провозгласил он. - Тварь вы дражайшая! То есть - дрожащая... То есть...
Мармеладов стушевался, скоренько опрокинул и сел на место.
Семён Захарыча все, в общем, любили, но к застолью звали редко - уж очень быстро накидывался.
Свидригайлов вальяжно восседал, жмурясь от довольства, как кот на Масленицу. Одной рукой он обнимал за плечи раскрасневшуюся Дунечку, а другой гладил под столом коленку Сонечки.
Лужин мысленно примерялся, как бы ему ускользнуть и не скидываться, когда пойдут за добавкой. Разумихин суетился, пытаясь всем угодить. А Порфирий Петрович старательно делал вид, будто его здесь нет, в то же время внимательно за всем следя.
Веселье было в разгаре.
Ну, поднесли штрафную.
Водка пролилась в пустой желудок Раскольникова, разошлась тёплой струйкой по жилам и в один миг завладела всем его организмом, затуманив голову. Родион Романович ещё посидел за столом, поковырял вилкой в подставленной тарелке, пропустил ещё рюмочку или две, а потом всё куда-то отъехало, будто поезд от перрона, и Раскольников осознал себя уже в совмещённом санузле старухиной квартиры, где он ловил в ладошку струйку воды из крана, смачивал и без того влажный лоб и разглядывал собственное отражение в мутном зеркале.
И снаружи и внутри всё было мерзко и гадостно.
Что-то грюкнуло, звякнуло, затихло - только позже Родион Романович сообразил, что то был топор, выскользнувший из петли и затерявшийся где-то на кафельном полу старухиной уборной.
Потом Раскольников оказался вдруг квартирой ниже. Маляров там уже не было и он стоял, вдыхая запах свежей краски. Как он покинул сотрапезников, что им перед уходом сказал или сделал - Раскольников не знал.
Чьи-то каблуки выбили торопливую дробь о ступени.
«А что это за шаги такие на лестнице?» - вяло подумал Родион Романович.
Влетел Разумихин. Схватил Раскольникова за отвороты пальто. Прижал его к стене. Задышал в лицо.
- Бежать, бежать тебе, Родя, надобно! - частил он скороговоркой. - Порфирий-то старуху уговорил. Что-то промеж них вышло, он и тюкнул её топориком в лоб. До смерти! Теперь на тебя это дело повесить хочет!
Раскольников ничего не понимал.
- Он уме-ет, Порфирий-то! У них в части его Вием кличут: как не могут найти преступника, зовут Порфирия, тот посмотрит-посмотрит, ткнёт пальцем в первого встречного и скажет: «Вот он! Вы и убили-с!» А виноват, не виноват - дело шестое! Улики-то он подберёт, подтасует и - молодца на каторгу! Теперь тебя злодеем выставить хочет. Говорит, и на топоре следы твои, и статью ты какую-то писал, и готовился... Бежать тебе надо, скрыться! Порфирий всех уже подговорил, на тебя покажут. И я едва держусь, беги скорей, а то донесу!
Раскольников неуверенными шагами пошёл прочь.
Вслед ему неслось разумихинское:
- Город - это злая сила... Сильные приезжают, становятся слабыми, город забирает силу... Вот и ты пропал!
И запетлял Раскольников по Петербургу.
Вслед кто-то крикнул ему:
- Эй, дядя! У тебя вся спина белая!
«Это Разумихин меня к стене прижал, - подумал Раскольников. - В квартире... Где маляры мазали...»
После чего он куда-то пошёл, а куда - не помнит, где-то ещё пил старку, а где - не помнит, где-то валялся под забором, а где - не помнит опять-таки.
Ещё зачем-то нырял Родион Романович в Неву. Шарил у самого её дна, но ничего не находил и лишь слышал, как в туннеле под руслом стучат глухо и отдалённо поезда метро.
Потом оказался он в каком-то дворе в виде совершенно фантастическом -
бос, в разодранной беловатой толстовке, к коей на груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стёршимся изображением неизвестного святого, и в полосатых белых кальсонах. В руке Родион Романович нёс зажженную венчальную свечу.
Во дворе стояла тишина. Веяло уютом и безопасностью.
Вдруг Родион Романович усмотрел камень и подумал: «Не на месте камень. Ой, неспроста!»
Приподнял его, увидел свёрток, развернул тряпицу и заблестели в глаза жёлтый металл и разноцветные камушки.
Клад!
Тут Раскольников враз протрезвел, пришёл в чувство и далее действовал решительно, быстро и с расчётом.
Перво-наперво купил на Гороховой у неизвестного лица диплом доктора. Затем взял билет и первым санным поездом подался из столицы на Север.
Дальше и дальше.
Забывая потихоньку всё былое, а не позабытое пока - кляня.
И обосновался Раскольников на берегу самого Ледовитого моря в посёлке, где жили рыбаки, старатели, да стояли гарнизоном служивые люди - пушкари, охранявшие рубежи.
Стал Раскольников лечить промеж них всякую хворь и сделался в тех краях самым уважаемым человеком, к которому с любой нуждой люди обращались.
Свечи ему во здравие в местной церквушке ставили.
Молодые девицы заглядывались на доктора, только он себя соблюдал и ни с кем в связь не вступал, а сошёлся после с фельдшерицей, которую ему в подмогу из Москвы прислали.
Её Ларой звали.
Тоже... Понастрадалась...
Знакома была со Свидригайловым ещё по его московской жизни. Тот её, девочку совсем, развратил и лишил невинности. Лара и стреляла потом в него из револьвера, да выжил злодей.
Так они и жили вдвоём в избушке на берегу, где с одной стороны шумел океан, а с трёх пролегли снега без конца и края.
Печь всегда топилась. Уютно было в доме за кремовыми шторами. Свеча горела на столе.
Родион Романович вечерами писал в тетради стихи, но никому не показывал.
Уж после, по кончине его, нашли ту тетрадку.
Стихи списали и стали они по рукам ходить.
Бабы над ними плакали.
На один стих местный поручик романс сочинил.
И все поминали Раскольникова добром и даже приносили на могилку цветы.
Где они эти цветы брали?
Загадка!
Не росли ведь в снегах тех никакие цветы - куда там, травинки не сыщешь!
А вот поди ж ты - находили...
Из тетради доктора Родиона Раскольникова:
Мой дядя самых честных правил
промолвил, в вечность уходя:
мы почитаем всех нулями,
а единицами - себя!
Его слова - другим наука,
но - боже мой! - какая скука:
связаться с пошлою мокрухой,
скрываться в проходном дворе,
следить украдкой за старухой,
да сталь острить на топоре!
Дрожащих тварей миллионы -
мы все глядим в Наполеоны,
и ставим в центр мирозданья
самих себя в своём сознаньи.
Я был адептом этой веры,
не мыслил жизни без карьеры,
но вот, скажу вам без утайки,
мои желания - покой,
мой идеал теперь - хозяйка,
да щей горшок,
да сам большой!
Эх-ма!