Джефф Маккормак: Путешествия с Боуи (часть 7)
[ часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6]
перевод kater_v
Этот текст является фан-переводом книги Джеффа Маккормака "От станции к станции: Путешествия с Боуи", все права на которую принадлежат автору и издательству Genesis Publications. Данная публикация не несёт никакой коммерческой прибыли и сделана с целью ознакомления и просвещения. Коммерческое копирование материала запрещено.
Дэвид и я обменялись взглядами, в которых читалось
не «У кого визы - у тебя или у меня?» - но «Дерьмо! У нас же нет виз!»
глава 10
МОСКВА - ПАРИЖ
Два дня в паршивой гостинице «Интурист» - и мы, с Белорусского вокзала, уехали из Москвы. Еще за два дня поезд должен был нас довезти - через оставшуюся часть Матушки России, Белоруссию [прим. перев. - опечатка или версия автора - Belorusskaya], Польшу, Германию (Восточную и Западную), Бельгию и Францию - до Парижа.
Купе было чистое, пусть немного и меньше по размеру, чем в Транссибирском Экспрессе. Но все равно, опять во власти всех ограничений, с которыми сталкиваешься в поезде - это было как вернуться в тюрьму, отгуляв уикэнд на воле, за хорошее поведение... И все же - мир, как мы его знали, был теперь всего за два дня от нас, и на этот раз в вагоне-ресторане была настоящая пища.
На этом этапе проводник у нас был мужского пола, средних лет, неряшливый и с гнилыми зубами. Мы предполагали, что он русский, но наверняка так и не узнали, потому что он ни разу не издал звуков, которые напоминали бы человеческий язык. Он просто притаскивался к нам, шаркая и не очень прочно держась на ногах, буркал что-то, с таким лицом, что было непонятно - то ли у него сводит челюсти, то ли это он строит рожи - а потом утаскивался прочь. Сведенные челюсти мы решили считать за хороший знак и по большей части не обращали на него внимания.
Пока что русский пейзаж за окном предлагал нам один-единственный цвет - тускло-серый, с редкими вкраплениями красных флагов. Как по иронии, единственные признаки жизни, в смысле ярких красок, являли собой кладбища. Каждую могилу окружала невысокая загородка из штакетника, и каждый столбик был выкрашен в свой цвет: синий, желтый или красный. От них исходило ощущение какой-то независимости. И в таком своеобразном, макабрическим смысле, кладбище обычно было самым красивым местом в городе.
Как только поезд въехал в пределы Польши, картина переменилась, и мы разом осознали, чего нам так не хватало. Рекламы. За окном по-прежнему мелькали фермы, вспаханные поля и телеги с лошадьми, но то и дело ты видел рекламу - плакаты со словами «Кока-кола». Никогда не думал, что испытаю счастье от этого зрелища. Но оно означало, что мы едем домой!
За несколько часов до того, как мы должны были прибыть в Берлин, что-то странное произошло с нашим чудовищным проводником. Вместо того, чтобы шаркать, он теперь качаясь бродил по вагону, и все его поведение в общем стало малоприятным. То и дело он отодвигал дверь нашего купе и выкрикивал нечто вроде «Поз ол Джон!» [прим.перев.: “Pose all John” - на что это может быть похоже - неужели "Пошел вон!"?] В какой-то момент он сделался злобен и предпринял попытку физически выволочь нас из купе. Мы от него заперлись.
Увы, это не убедило его отказаться от своей затеи. Более того, он даже удвоил усилия. Он пришел в полное безумие и принялся биться в нашу дверь всем телом, и все время кричал: «Поз ол Джон!»
Произойди такое при свете дня, и то было бы достаточно тревожно, но мы-то вдобавок ползли через Восточный Берлин со скоростью четырех миль в час глухой ночью. За дверью у нас был псих, за окном - не самая гостеприимная на свете Восточная Германия, находящаяся под контролем Советов. А в промежутке были только мы - я и упадочная западная рок-звезда с ярко-оранжевыми волосами. Монстр-проводник все не сдавался, и поскольку дверь купе уже пошла трещинами, нам пришлось налечь на нее всем своим весом, в последней попытке не впустить внутрь маньяка. Потом, совершенно внезапно, все прекратилось. Дверь больше не прогибалась, не было криков, рычаний, все стихло.
Поезд остановился. Выглянув в окно, мы сообразили, что находимся на последнем контрольно-пропускном пункте коммунистической Европы, в запертом купе, где по полу кругом валяются щепки. Я взглянул на Дэвида, ожидая увидеть его белым и дрожащим. Я ошибся. Он дрожал, но по цвету был скорее тускло-зеленым, чем белым. Судя по его реакции, я тоже.
Будь это в Лондоне или в Нью-Йорке, мы бы знали, что делать. Мы бы, подозреваю, даже сочли все это забавным. Но сейчас мы были на земле монстра-проводника, и мы это знали. Это была маньяческая вотчина. И какой он ни будь пьяный или безумный, командовал здесь он, и Полиция Восточного Берлина, или секретная служба, или кого он там мог вызвать, все послушают его, а не нас.
Через какое-то время в нашу дверь резко, внушительно постучали. Мы оба поняли, что пришло время открыть и лицом к лицу встретить последствия всего того, что мы, по всей видимости, натворили. К некоторому своему облегчению, открыв дверь, мы увидели женщину. Окей, пусть по бокам у нее стояли двое парней с недобрыми лицами, в военных плащах, а сама женщина была отнюдь не Одри Хэпберн - если у нее было хобби, то уж точно не пение и танцы, а какое-нибудь толкание ядра, метание молота или выбивание предметов головой - но все-таки это была женщина. Это внушало надежду, что нам легче будет найти ее слабую сторону.
«Паспорт!» - приказала она, и, после продолжительных копаний, мы подали паспорта. Почувствовав себя более уверенно, я попытался рассказать, с помощью жестов, о поведении нашего проводника. Поднеся к губам воображаемую бутылку, я выкатил глаза, зашатался, почти свалился - и показал в направлении нашего чокнутого приятеля, который хрюкал и пускал слюни на заднем плане. Лицо женщины, суровое и маловыразительное, как поверхность ее двубортного кожаного пальто, не отразило ничего, кроме презрения.
«Визы!» - бросила она. Дэвид и я обменялись взглядами, в которых читалось не «У кого визы - у тебя или у меня?» - но «Дерьмо! У нас же нет виз!» Мы попытались потянуть время, и, делая вид, что ищем визы, составили следующий план действий: мы поднимем руки вверх, ладонями наружу, и примем самый несчастный вид.
Женщина, типы в плащах и монстр углубились в дискуссию, а мы с Дэвидом пытались сообразить, о каких визах идет речь, как долго будет получить эти самые визы и что с нами может случиться в процессе ожидания. Потом один из типов вытащил пачку бумаг, проштамповал множество страниц по нескольку раз, затем протянул нам. Похоже, это они поддались на несчастный вид. Мы просто читали их мысли: «Зачем обременять землю Восточной Германии этой парой жалких дегенератов? Пусть их получает Запад...»
На мгновение сердца у нас взыграли. А потом они указали нам собрать вещи и следовать за ними. Мы упали духом. Теперь нас собираются арестовать? Обвинить в каком-нибудь оскорблении в адрес государства? Запереть с жуткими уголовниками, которые тут же возненавидят нас за декадентские западные повадки? И выразят свою ненависть на деле, отвратительными способами, а потом нас отправят туда, откуда явились, в сибирскую глушь? Но нет, нас выставили в коридор, велели оставаться там и не двигаться.
В поезд вошли двое солдат в шлемах и высоких ботинках. То, что последовало, было почти комично - в духе Монти-Пайтонов - но в то же время жутковато. Солдаты действовали, как киношная массовка, которой велено изобразить самых устрашающих эсэсовцев. Вместо того, чтобы просто открыть дверь туалета и заглянуть внутрь, один разыграл целое представление, распахнув эту дверь пинком начищенного ботинка, нацелив дуло своего автомата сначала влево, потом вправо, на воображаемых врагов, вооруженных и очень опасных, разумеется. В тот момент мне стало ясно, что в Транссибирском Экспрессе, при всех его погрешностях по части вагона-ресторана, было очень хорошо. Это был, по большому счету, такой релаксант...
Чтобы освидетельствовать нас, они потребовали паспорта, вырвали их у нас из рук, осмотрели - все посредством резких, рваных движений, как роботы - вообще, могли ли они их прочесть? - швырнули обратно и припечатали нас угрожающими взглядами. Если бы их лица были книгами, там было бы написано: «Я мог бы выпить твои глаза...»
Одарив нас этой толикой восточно-германского гостеприимства, они прогрохотали ботинками прочь.
Наконец поезд двинулся дальше, со скоростью улитки, через ничейную землю между Востоком и Западом. И это было самое мрачное зрелище из всего, что мы видели. Из темноты проступали оставшиеся от бомбежек руины, огромные выпотрошенные здания с выбитыми окнами, наполовину уничтоженные, и ночное небо было видно сквозь трещины и дверные проемы. Зловещее, призрачное молчание отличало их от тех руин, которые я видел в пятидесятые в Лондоне. Этот печальный памятник несовершенствам рода человеческого казался бесконечным, а поезд полз и полз. Все молчали.
Friedrichstrasse, East Berlin May 1975
Через какое-то время мы осознали, что городские огни разгораются во мраке все ярче и ярче. И неожиданно все переменилось. Мы въезжали на вокзал в Западном Берлине, и все снова казалось нормальным, даже, пожалуй, родным. Дэвид опустил окно и высунул голову наружу. Не знаю, хотел ли он посмотреть, что там происходит, или просто чтобы свежий ветер смыл ощущение отсутствия воздуха после всех гнетущих душу ландшафтов, сквозь которые мы только что проехали. Почти сразу же он опять повернулся ко мне, широко улыбаясь.
«Погляди-ка, что там» - сказал он. Я выглянул на платформу, а там, в свете ярких станционных фонарей, стояло человек пятнадцать-двадцать фанов Зигги, кто-то с разрисованным лицом, кто-то с кружком на лбу или в боа из перьев. Все яркие и все свободные. Мы были дома.
Остановка в Западном Берлине на станции Zoo © Jim Rakete (upd: 28.01.2016)
Была ли тому причиной «душевная травма» от переезда с Востока на Запад, или просто путешествие из Берлина дальше оказалось ничем не примечательно, но я совсем не помню окончания нашей поездки до самого заселения в большой номер-люкс в отеле «George V» в Париже, вместе с Боуи.
Отчетливо помню - по непонятной причине мы с Дэвидом не можем усидеть в роскошных гостиничных креслах и трех минут, все вскакиваем и расхаживаем туда-сюда. И, помню, Энджела (миссис Б) рявкает приказы целой армии официантов, портье и людей из менеджмента - заказывает тонкие вина, еду и фрукты. На прекрасном французском. Но, сдается мне, после диеты из капустного супа и йогурта, съеденных сидя на пластиковых стульях за пластиковыми столами, мы еще были не готовы перейти к великосветской жизни.
Мы сели в поезд на Северном вокзале, в Париже, чтобы доехать до Булони, а там должны были пересесть на судно на воздушной подушке и добраться до Дувра. Когда кто-то подчеркнул, что это судно в прямом смысле слова поднимается над поверхностью, то есть, в сущности, летит, Дэвид весьма занервничал (фото справа).
После высадки в Дувре нам предстояла еще одна поездка на поезде - до вокзала Чаринг-Кросс в Лондоне. Я и оглянуться не успел, а мы были уже дома - и опять за работой.
Подробнее о маршруте Париж-Булонь-Дувр-Лондон - здесь
UPD: ПРОДОЛЖЕНИЕ
перевод kater_v
Этот текст является фан-переводом книги Джеффа Маккормака "От станции к станции: Путешествия с Боуи", все права на которую принадлежат автору и издательству Genesis Publications. Данная публикация не несёт никакой коммерческой прибыли и сделана с целью ознакомления и просвещения. Коммерческое копирование материала запрещено.
Дэвид и я обменялись взглядами, в которых читалось
не «У кого визы - у тебя или у меня?» - но «Дерьмо! У нас же нет виз!»
глава 10
МОСКВА - ПАРИЖ
Два дня в паршивой гостинице «Интурист» - и мы, с Белорусского вокзала, уехали из Москвы. Еще за два дня поезд должен был нас довезти - через оставшуюся часть Матушки России, Белоруссию [прим. перев. - опечатка или версия автора - Belorusskaya], Польшу, Германию (Восточную и Западную), Бельгию и Францию - до Парижа.
Купе было чистое, пусть немного и меньше по размеру, чем в Транссибирском Экспрессе. Но все равно, опять во власти всех ограничений, с которыми сталкиваешься в поезде - это было как вернуться в тюрьму, отгуляв уикэнд на воле, за хорошее поведение... И все же - мир, как мы его знали, был теперь всего за два дня от нас, и на этот раз в вагоне-ресторане была настоящая пища.
На этом этапе проводник у нас был мужского пола, средних лет, неряшливый и с гнилыми зубами. Мы предполагали, что он русский, но наверняка так и не узнали, потому что он ни разу не издал звуков, которые напоминали бы человеческий язык. Он просто притаскивался к нам, шаркая и не очень прочно держась на ногах, буркал что-то, с таким лицом, что было непонятно - то ли у него сводит челюсти, то ли это он строит рожи - а потом утаскивался прочь. Сведенные челюсти мы решили считать за хороший знак и по большей части не обращали на него внимания.
Пока что русский пейзаж за окном предлагал нам один-единственный цвет - тускло-серый, с редкими вкраплениями красных флагов. Как по иронии, единственные признаки жизни, в смысле ярких красок, являли собой кладбища. Каждую могилу окружала невысокая загородка из штакетника, и каждый столбик был выкрашен в свой цвет: синий, желтый или красный. От них исходило ощущение какой-то независимости. И в таком своеобразном, макабрическим смысле, кладбище обычно было самым красивым местом в городе.
Как только поезд въехал в пределы Польши, картина переменилась, и мы разом осознали, чего нам так не хватало. Рекламы. За окном по-прежнему мелькали фермы, вспаханные поля и телеги с лошадьми, но то и дело ты видел рекламу - плакаты со словами «Кока-кола». Никогда не думал, что испытаю счастье от этого зрелища. Но оно означало, что мы едем домой!
За несколько часов до того, как мы должны были прибыть в Берлин, что-то странное произошло с нашим чудовищным проводником. Вместо того, чтобы шаркать, он теперь качаясь бродил по вагону, и все его поведение в общем стало малоприятным. То и дело он отодвигал дверь нашего купе и выкрикивал нечто вроде «Поз ол Джон!» [прим.перев.: “Pose all John” - на что это может быть похоже - неужели "Пошел вон!"?] В какой-то момент он сделался злобен и предпринял попытку физически выволочь нас из купе. Мы от него заперлись.
Увы, это не убедило его отказаться от своей затеи. Более того, он даже удвоил усилия. Он пришел в полное безумие и принялся биться в нашу дверь всем телом, и все время кричал: «Поз ол Джон!»
Произойди такое при свете дня, и то было бы достаточно тревожно, но мы-то вдобавок ползли через Восточный Берлин со скоростью четырех миль в час глухой ночью. За дверью у нас был псих, за окном - не самая гостеприимная на свете Восточная Германия, находящаяся под контролем Советов. А в промежутке были только мы - я и упадочная западная рок-звезда с ярко-оранжевыми волосами. Монстр-проводник все не сдавался, и поскольку дверь купе уже пошла трещинами, нам пришлось налечь на нее всем своим весом, в последней попытке не впустить внутрь маньяка. Потом, совершенно внезапно, все прекратилось. Дверь больше не прогибалась, не было криков, рычаний, все стихло.
Поезд остановился. Выглянув в окно, мы сообразили, что находимся на последнем контрольно-пропускном пункте коммунистической Европы, в запертом купе, где по полу кругом валяются щепки. Я взглянул на Дэвида, ожидая увидеть его белым и дрожащим. Я ошибся. Он дрожал, но по цвету был скорее тускло-зеленым, чем белым. Судя по его реакции, я тоже.
Будь это в Лондоне или в Нью-Йорке, мы бы знали, что делать. Мы бы, подозреваю, даже сочли все это забавным. Но сейчас мы были на земле монстра-проводника, и мы это знали. Это была маньяческая вотчина. И какой он ни будь пьяный или безумный, командовал здесь он, и Полиция Восточного Берлина, или секретная служба, или кого он там мог вызвать, все послушают его, а не нас.
Через какое-то время в нашу дверь резко, внушительно постучали. Мы оба поняли, что пришло время открыть и лицом к лицу встретить последствия всего того, что мы, по всей видимости, натворили. К некоторому своему облегчению, открыв дверь, мы увидели женщину. Окей, пусть по бокам у нее стояли двое парней с недобрыми лицами, в военных плащах, а сама женщина была отнюдь не Одри Хэпберн - если у нее было хобби, то уж точно не пение и танцы, а какое-нибудь толкание ядра, метание молота или выбивание предметов головой - но все-таки это была женщина. Это внушало надежду, что нам легче будет найти ее слабую сторону.
«Паспорт!» - приказала она, и, после продолжительных копаний, мы подали паспорта. Почувствовав себя более уверенно, я попытался рассказать, с помощью жестов, о поведении нашего проводника. Поднеся к губам воображаемую бутылку, я выкатил глаза, зашатался, почти свалился - и показал в направлении нашего чокнутого приятеля, который хрюкал и пускал слюни на заднем плане. Лицо женщины, суровое и маловыразительное, как поверхность ее двубортного кожаного пальто, не отразило ничего, кроме презрения.
«Визы!» - бросила она. Дэвид и я обменялись взглядами, в которых читалось не «У кого визы - у тебя или у меня?» - но «Дерьмо! У нас же нет виз!» Мы попытались потянуть время, и, делая вид, что ищем визы, составили следующий план действий: мы поднимем руки вверх, ладонями наружу, и примем самый несчастный вид.
Женщина, типы в плащах и монстр углубились в дискуссию, а мы с Дэвидом пытались сообразить, о каких визах идет речь, как долго будет получить эти самые визы и что с нами может случиться в процессе ожидания. Потом один из типов вытащил пачку бумаг, проштамповал множество страниц по нескольку раз, затем протянул нам. Похоже, это они поддались на несчастный вид. Мы просто читали их мысли: «Зачем обременять землю Восточной Германии этой парой жалких дегенератов? Пусть их получает Запад...»
На мгновение сердца у нас взыграли. А потом они указали нам собрать вещи и следовать за ними. Мы упали духом. Теперь нас собираются арестовать? Обвинить в каком-нибудь оскорблении в адрес государства? Запереть с жуткими уголовниками, которые тут же возненавидят нас за декадентские западные повадки? И выразят свою ненависть на деле, отвратительными способами, а потом нас отправят туда, откуда явились, в сибирскую глушь? Но нет, нас выставили в коридор, велели оставаться там и не двигаться.
В поезд вошли двое солдат в шлемах и высоких ботинках. То, что последовало, было почти комично - в духе Монти-Пайтонов - но в то же время жутковато. Солдаты действовали, как киношная массовка, которой велено изобразить самых устрашающих эсэсовцев. Вместо того, чтобы просто открыть дверь туалета и заглянуть внутрь, один разыграл целое представление, распахнув эту дверь пинком начищенного ботинка, нацелив дуло своего автомата сначала влево, потом вправо, на воображаемых врагов, вооруженных и очень опасных, разумеется. В тот момент мне стало ясно, что в Транссибирском Экспрессе, при всех его погрешностях по части вагона-ресторана, было очень хорошо. Это был, по большому счету, такой релаксант...
Чтобы освидетельствовать нас, они потребовали паспорта, вырвали их у нас из рук, осмотрели - все посредством резких, рваных движений, как роботы - вообще, могли ли они их прочесть? - швырнули обратно и припечатали нас угрожающими взглядами. Если бы их лица были книгами, там было бы написано: «Я мог бы выпить твои глаза...»
Одарив нас этой толикой восточно-германского гостеприимства, они прогрохотали ботинками прочь.
Наконец поезд двинулся дальше, со скоростью улитки, через ничейную землю между Востоком и Западом. И это было самое мрачное зрелище из всего, что мы видели. Из темноты проступали оставшиеся от бомбежек руины, огромные выпотрошенные здания с выбитыми окнами, наполовину уничтоженные, и ночное небо было видно сквозь трещины и дверные проемы. Зловещее, призрачное молчание отличало их от тех руин, которые я видел в пятидесятые в Лондоне. Этот печальный памятник несовершенствам рода человеческого казался бесконечным, а поезд полз и полз. Все молчали.
Friedrichstrasse, East Berlin May 1975
Через какое-то время мы осознали, что городские огни разгораются во мраке все ярче и ярче. И неожиданно все переменилось. Мы въезжали на вокзал в Западном Берлине, и все снова казалось нормальным, даже, пожалуй, родным. Дэвид опустил окно и высунул голову наружу. Не знаю, хотел ли он посмотреть, что там происходит, или просто чтобы свежий ветер смыл ощущение отсутствия воздуха после всех гнетущих душу ландшафтов, сквозь которые мы только что проехали. Почти сразу же он опять повернулся ко мне, широко улыбаясь.
«Погляди-ка, что там» - сказал он. Я выглянул на платформу, а там, в свете ярких станционных фонарей, стояло человек пятнадцать-двадцать фанов Зигги, кто-то с разрисованным лицом, кто-то с кружком на лбу или в боа из перьев. Все яркие и все свободные. Мы были дома.
Остановка в Западном Берлине на станции Zoo © Jim Rakete (upd: 28.01.2016)
Была ли тому причиной «душевная травма» от переезда с Востока на Запад, или просто путешествие из Берлина дальше оказалось ничем не примечательно, но я совсем не помню окончания нашей поездки до самого заселения в большой номер-люкс в отеле «George V» в Париже, вместе с Боуи.
Отчетливо помню - по непонятной причине мы с Дэвидом не можем усидеть в роскошных гостиничных креслах и трех минут, все вскакиваем и расхаживаем туда-сюда. И, помню, Энджела (миссис Б) рявкает приказы целой армии официантов, портье и людей из менеджмента - заказывает тонкие вина, еду и фрукты. На прекрасном французском. Но, сдается мне, после диеты из капустного супа и йогурта, съеденных сидя на пластиковых стульях за пластиковыми столами, мы еще были не готовы перейти к великосветской жизни.
Мы сели в поезд на Северном вокзале, в Париже, чтобы доехать до Булони, а там должны были пересесть на судно на воздушной подушке и добраться до Дувра. Когда кто-то подчеркнул, что это судно в прямом смысле слова поднимается над поверхностью, то есть, в сущности, летит, Дэвид весьма занервничал (фото справа).
После высадки в Дувре нам предстояла еще одна поездка на поезде - до вокзала Чаринг-Кросс в Лондоне. Я и оглянуться не успел, а мы были уже дома - и опять за работой.
Подробнее о маршруте Париж-Булонь-Дувр-Лондон - здесь
UPD: ПРОДОЛЖЕНИЕ