И снова дневник. 1983 год. Глава 11. Ехал на ярмарку Васька Белов
Предыдущая глава
Василий Иванович Белов. Русский писатель
Продолжу. Сначала опять Тургенев и Генри Джеймс, уж извиняйте. Читал я их тогда.
С Тургеневым заканчивал, совершенно несправедливо о нем отзываясь, но я его тогда перечитал - как переел. Даже самую вкусную пищу надо принимать в меру. Сам виноват.
В Джеймса я всё больше углублялся, находил новые и новые стилистические красоты, интеллектуальные глубины и поводы для восхищения.
Ну и Василий Белов. Очень хороший русский писатель, между прочим. Потом испортился, когда полностью завязал с выпивкой и принялся искать под подушкой евреев, которые губят русский народ. Начиная с перестройки, поехал, что называется, "с ярмарки". Ну а я помню времена, когда он ехал "на ярмарку".
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
13 апреля 1983 года
Обрыдло читать Тургенева
Расчелся я с Тургеневым - все прочел, больше не хочу, обрыдло! Из непрочитанных остались лишь "Новь" и "Накануне", но ну их к дьяволу. Закончил я чтение повестями.
"Яков Пасынков" - плохо, претензия создать образ, так сказать, последнего романтика - образа нет. Тургеневу не удалось то, что удастся Ап. Григорьеву с его бесподобными эскизами и новеллами к его "Одиссее последнего романтика", отрывками, но художественно более энергичными, пульсирующими мыслью, с точнейшим ощущением "веяний" (его слово!) эпохи.
Я бесконечно люблю Ап. Григорьева и считаю его одним из величайших русских умов, не похожим на других поэтом и уж пожалуй великим критиком, куда Белинскому и носорогам-ревдемократам, тупорылым, ограниченным выученикам церковных семинарий, даже русским языком хреново владели. Но он (Аполлон Григорьев) имел слабости русского человека, был небрежен, широк, и достиг меньшего, чем мог с его поразительными способностями.
А Тургенев - спокойный, сытый эпикуреец, могущий поиграть в разочарование и пессимизм, куда ему понять и вылепить образ "последнего романтика"!
И последнее - "Фауст", милая повесть, из сильнейших. Но ужасно утомила тургеневская манера описывать пейзажи и человеческие чувства, с сантиментом и всхлипом, без анализа психологии. А когда анализ есть, то он до неузнаваемости растворен в "колорите".
Тургенев большой писатель, но с меня его хватит. А еще писали, что Х. Джеймс учился у Тургенева. Да тому бы самому поучиться!
14 апреля
Недосягаемые тайники интеллекта
"Веселый уголок" - уникальная по изощренности интеллектуализма даже для Х. Джеймса повесть.
Фантастическая оболочка только усложняет дело, а анализ смутного вихря мыслей, при всем своем рационализме, вплотную к "потоку сознания". Большего совершенства Джеймс достичь не мог, дальше только абсурд, то есть заумность.
Но Джеймс затормозил на грани, раскинул невиданно чудную сеть метафор и поэтических образов, нырнул в недосягаемые тайники интеллекта. Хотя в принципе, по мне, эта повесть не глубже ряда других - "Писем Асперна", бесподобного "Фликербриджа", о бездуховности американской жизни и столкновении с европейской культурой, поглощаемой и затаптываемой новыми хозяевами жизни. Та же чеховская тема нашествия хамства, но для Джеймса - американского хамства.
В "Веселом уголке" духовность отстаивается с помощью ёмких символических, но рациональных образов - раздвоение главного героя Спенсера Брайдона, ищущего своего американского двойника, дух, призрак (сам он 30 лет провел в Европе) и когда он видит его, отшатывается в ужасе и возвращается навсегда к прежним идеалам, отказавшись от американского Бога наживы. Но всё это тонко, не впрямую, через неуловимо психологические нюансы и реакции.
"Смерть льва", "В другой раз" - повести Джеймса о писателях, о непризнании таланта-гения толпой. Ироничные, сатирические по форме, но с трагическим концом. Джеймс не смущался трагическими финалами, его герои часто в конце умирают, и порой ирония не прекращается даже после этого.
Но ирония в повестях о писателях очень печальная, и смех горький, и злой от бессилия. Утешает лишь то, что Джеймс не во всем подобен своим героям-писателям, и его судьба была не столь трагична (хотя он и оставался непризнанным в полной мере), слава после смерти к нему пришла. Но горечь остается.
Новое вино в старой схеме
О "Короле Джоне" - возникла мысль: хроника новая, а схема старая, схема трактовки Шекспира. Потому спектакль (о нем речь) самостоятельной ценности не несет.
17 апреля
Идеализация и коллективизация
"Кануны" Василия Белова -накануне коллективизации, показывает, насколько неестественной, бессмысленной она была, вопреки деревне, вопреки логике, вопреки элементарному смыслу.
Раскулачивали тех, кто умел хорошо работать, а лодыри - в колхоз. И до сих пор страна не оправилась.
На ту же тему читал недавно "Мужики и бабы" Б. Можаева, но там объективизированный репортаж (Б. Можаев - отличный журналист), художественно бледноватый, фактически захватывающий самими фактами, событиями.
Белов же выстраивает яркую художественную картину жизни деревни, идеализируя немного, поэтически преломляя. Тяжелый, но приносящий радость и удовлетворение труд, прерываемый цепью бесшабашных празднеств.
Жизнь крестьян до коллективизации гармонична и естественна. Но грустная нота обреченности этой жизни и бессмысленная грубость Советской власти, рушащей всё самое святое и благородное в народной жизни.
С одной стороны колоритные, обаятельные образы мужиков, бесподобный поп - отец Николай, ухарь, гуляка, но трагически обреченный на выселение, а потом и смерть. Тем не менее, он раблезиански сочится полнотой жизни, юмором, весельем.
Старый, умирающий и избавляющийся только так от лап ОГПУ священник отец Ириней сочувственно выписан. Вообще часты молитвы в тексте, и религиозная тема крайне существенна для Белова, явного славянофила с религиозными взглядами, но мягкого, не воинствующего (потом стал воинствующим).
Подонок против духовности
Вообще тонко, с ощущением цвета, вкуса, запаха, написаны сцены крестьянской жизни, труды и дни этих цельных и здоровых духовно людей.
Против - мерзкий, озлобленный Игнаха Сопронов, вроде бы не коммунист, но типичный подонок советской формации, в конце он просто становится зверем, нелюдью.
И сухие документальные вставки из жизни партийных властей, страшное время накопления сталинской власти, расправы с троцкистами, грубого нажима на деревню. У Можаева тоже был мерзкий юный большевик-рубака, но таких обобщений эпохи не было.
Посредине - бывший дворянин Прозоров, тоже обреченный, хотя совершенно безвредный. Но его "поток сознания" на западный манер, не самостоятельно и неубедительно.
Характерно - повесть не окончена, оборвана, как и у Можаева, дальше сама коллективизация, и не так просто художественно ее отобразить без вранья - это одно, но и просто нелегкий труд.
Однако всё же этот национальный позор - коллективизация - нашел искреннее, честное отражение в литературе. Есть серьезные подступы к теме.
Иллюстрация к книгам В. Белова "Кануны. Год великого перелома"
Мои дневники
И снова дневник. 1983 год
Василий Иванович Белов. Русский писатель
Продолжу. Сначала опять Тургенев и Генри Джеймс, уж извиняйте. Читал я их тогда.
С Тургеневым заканчивал, совершенно несправедливо о нем отзываясь, но я его тогда перечитал - как переел. Даже самую вкусную пищу надо принимать в меру. Сам виноват.
В Джеймса я всё больше углублялся, находил новые и новые стилистические красоты, интеллектуальные глубины и поводы для восхищения.
Ну и Василий Белов. Очень хороший русский писатель, между прочим. Потом испортился, когда полностью завязал с выпивкой и принялся искать под подушкой евреев, которые губят русский народ. Начиная с перестройки, поехал, что называется, "с ярмарки". Ну а я помню времена, когда он ехал "на ярмарку".
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
13 апреля 1983 года
Обрыдло читать Тургенева
Расчелся я с Тургеневым - все прочел, больше не хочу, обрыдло! Из непрочитанных остались лишь "Новь" и "Накануне", но ну их к дьяволу. Закончил я чтение повестями.
"Яков Пасынков" - плохо, претензия создать образ, так сказать, последнего романтика - образа нет. Тургеневу не удалось то, что удастся Ап. Григорьеву с его бесподобными эскизами и новеллами к его "Одиссее последнего романтика", отрывками, но художественно более энергичными, пульсирующими мыслью, с точнейшим ощущением "веяний" (его слово!) эпохи.
Я бесконечно люблю Ап. Григорьева и считаю его одним из величайших русских умов, не похожим на других поэтом и уж пожалуй великим критиком, куда Белинскому и носорогам-ревдемократам, тупорылым, ограниченным выученикам церковных семинарий, даже русским языком хреново владели. Но он (Аполлон Григорьев) имел слабости русского человека, был небрежен, широк, и достиг меньшего, чем мог с его поразительными способностями.
А Тургенев - спокойный, сытый эпикуреец, могущий поиграть в разочарование и пессимизм, куда ему понять и вылепить образ "последнего романтика"!
И последнее - "Фауст", милая повесть, из сильнейших. Но ужасно утомила тургеневская манера описывать пейзажи и человеческие чувства, с сантиментом и всхлипом, без анализа психологии. А когда анализ есть, то он до неузнаваемости растворен в "колорите".
Тургенев большой писатель, но с меня его хватит. А еще писали, что Х. Джеймс учился у Тургенева. Да тому бы самому поучиться!
14 апреля
Недосягаемые тайники интеллекта
"Веселый уголок" - уникальная по изощренности интеллектуализма даже для Х. Джеймса повесть.
Фантастическая оболочка только усложняет дело, а анализ смутного вихря мыслей, при всем своем рационализме, вплотную к "потоку сознания". Большего совершенства Джеймс достичь не мог, дальше только абсурд, то есть заумность.
Но Джеймс затормозил на грани, раскинул невиданно чудную сеть метафор и поэтических образов, нырнул в недосягаемые тайники интеллекта. Хотя в принципе, по мне, эта повесть не глубже ряда других - "Писем Асперна", бесподобного "Фликербриджа", о бездуховности американской жизни и столкновении с европейской культурой, поглощаемой и затаптываемой новыми хозяевами жизни. Та же чеховская тема нашествия хамства, но для Джеймса - американского хамства.
В "Веселом уголке" духовность отстаивается с помощью ёмких символических, но рациональных образов - раздвоение главного героя Спенсера Брайдона, ищущего своего американского двойника, дух, призрак (сам он 30 лет провел в Европе) и когда он видит его, отшатывается в ужасе и возвращается навсегда к прежним идеалам, отказавшись от американского Бога наживы. Но всё это тонко, не впрямую, через неуловимо психологические нюансы и реакции.
"Смерть льва", "В другой раз" - повести Джеймса о писателях, о непризнании таланта-гения толпой. Ироничные, сатирические по форме, но с трагическим концом. Джеймс не смущался трагическими финалами, его герои часто в конце умирают, и порой ирония не прекращается даже после этого.
Но ирония в повестях о писателях очень печальная, и смех горький, и злой от бессилия. Утешает лишь то, что Джеймс не во всем подобен своим героям-писателям, и его судьба была не столь трагична (хотя он и оставался непризнанным в полной мере), слава после смерти к нему пришла. Но горечь остается.
Новое вино в старой схеме
О "Короле Джоне" - возникла мысль: хроника новая, а схема старая, схема трактовки Шекспира. Потому спектакль (о нем речь) самостоятельной ценности не несет.
17 апреля
Идеализация и коллективизация
"Кануны" Василия Белова -накануне коллективизации, показывает, насколько неестественной, бессмысленной она была, вопреки деревне, вопреки логике, вопреки элементарному смыслу.
Раскулачивали тех, кто умел хорошо работать, а лодыри - в колхоз. И до сих пор страна не оправилась.
На ту же тему читал недавно "Мужики и бабы" Б. Можаева, но там объективизированный репортаж (Б. Можаев - отличный журналист), художественно бледноватый, фактически захватывающий самими фактами, событиями.
Белов же выстраивает яркую художественную картину жизни деревни, идеализируя немного, поэтически преломляя. Тяжелый, но приносящий радость и удовлетворение труд, прерываемый цепью бесшабашных празднеств.
Жизнь крестьян до коллективизации гармонична и естественна. Но грустная нота обреченности этой жизни и бессмысленная грубость Советской власти, рушащей всё самое святое и благородное в народной жизни.
С одной стороны колоритные, обаятельные образы мужиков, бесподобный поп - отец Николай, ухарь, гуляка, но трагически обреченный на выселение, а потом и смерть. Тем не менее, он раблезиански сочится полнотой жизни, юмором, весельем.
Старый, умирающий и избавляющийся только так от лап ОГПУ священник отец Ириней сочувственно выписан. Вообще часты молитвы в тексте, и религиозная тема крайне существенна для Белова, явного славянофила с религиозными взглядами, но мягкого, не воинствующего (потом стал воинствующим).
Подонок против духовности
Вообще тонко, с ощущением цвета, вкуса, запаха, написаны сцены крестьянской жизни, труды и дни этих цельных и здоровых духовно людей.
Против - мерзкий, озлобленный Игнаха Сопронов, вроде бы не коммунист, но типичный подонок советской формации, в конце он просто становится зверем, нелюдью.
И сухие документальные вставки из жизни партийных властей, страшное время накопления сталинской власти, расправы с троцкистами, грубого нажима на деревню. У Можаева тоже был мерзкий юный большевик-рубака, но таких обобщений эпохи не было.
Посредине - бывший дворянин Прозоров, тоже обреченный, хотя совершенно безвредный. Но его "поток сознания" на западный манер, не самостоятельно и неубедительно.
Характерно - повесть не окончена, оборвана, как и у Можаева, дальше сама коллективизация, и не так просто художественно ее отобразить без вранья - это одно, но и просто нелегкий труд.
Однако всё же этот национальный позор - коллективизация - нашел искреннее, честное отражение в литературе. Есть серьезные подступы к теме.
Иллюстрация к книгам В. Белова "Кануны. Год великого перелома"
Мои дневники
И снова дневник. 1983 год