Мои путешествия. Город Филадельфия. Часть 11. Мурал "Сад мечты" и дом Эдгара По
В этой части я расскажу о двух достопримечательностях Филадельфии, и обе они связаны с искусством.
"Сад мечты" ("Dream Garden")
В вестибюле издательского дома "The Curtis" находится очень интересное произведение искусства - детище сразу двух знаменитых мастеров.
Речь идет об огромном мозаичном полотне под названием "Сад мечты", которое появилось в 1915-1916 году благодаря сотрудничеству двух знаменитых американских художников - Максфилда Пэрриша и Луиса Тиффани.
Сделанный из 100 тысяч кусочков стекла ручной работы, этот мурал до недавнего времени был самым большим муралом из стекла в США.
Максфилд Пэрриш - художник и иллюстратор, знаменит своими работами на сказочные и мифологические сюжеты, а также своими пейзажами.
Пэрриш родился в Филадельфии и учился в Пенсильванской академии изящных искусств.
Он изобрел собственную методику живописи, используя лишь четыре основных цвета: синий, сиреневый, желтый и черный.
Комбинируя эти цвета, художник добивался нужного оттенка.
Фрагмент мурала
Пэрриш был невероятно популярен и коммерчески успешен еще при жизни.
Одна из его работ "Рассвет" считается одной из самых успешных картин прошлого века, превзойдя по количеству воспроизведений даже "Тайную вечерю" Леонардо да Винчи.
Как писали его современники, в 1925 году каждая четвертая семья в США владела копией этой картины.
"Рассвет"
Луис Комфорт Тиффани - художник, ювелир, дизайнер и мастер декоративно-прикладного искусства.
Он известен своими витражами и ламповыми абажурами, сделанными в особой мозаичной технике "тиффани".
Мурал "Сад мечты" был создан студией Тиффани с использованием 100 тысяч кусочков стекла, изготовленных вручную и имеющих 260 оттенков.
фрагмент мурала
Это самая большая работа Тиффани в мире.
Фрагмент мурала
Мы долго рассматривали это мозаичное панно под аккомпанемент самоиграющего рояля, восхитительно исполняющего "Лунный свет" Дебюсси...
Второй достопримечательностью, о которой я хочу рассказать, является дом-музей Эдгара Аллана По.
Эдгар По (1809 - 1849) - американский писатель, поэт и литературный критик, создатель формы классического детектива и жанра психологической прозы. Он заложил основы жанра научной фантастики. Наиболее известен как автор мистических рассказов и стихотворения "Ворон".
По оказал влияние на многих писателей, режиссеров, драматургов, актеров... Среди них: Уолт Уитмен, Герман Мелвил, Рэй Брэдбери, Фланнери О'Коннор, Артур Конан Дойл, Жюль Верн, Говард Лавкрафт, Стивен Кинг, итд.
В Филадельфии Эдгар По жил всего 7 лет, с 1838 по 1844, но это были самые плодовитые годы в его жизни.
Жил он в этом городе в разных домах, но это последний и единственно сохранившийся дом, в котором он проживал вместе со своей любимой женой Вирджинией и ее матерью в течение года.
Внутрь дома мы не попали - он открыт для посещения всего несколько часов в неделю, поэтому осмотрели дом только снаружи.
Надо сказать, что Вирджиния приходилась ему двоюродной сестрой и вышла за него замуж, когда ей было всего 13 лет.
Здесь же, в Филадельфии, у нее случился первый тяжелый приступ туберкулеза, и она на долгий срок оказалась прикованной к постели.
И без того не самый эмоционально устойчивый, По оказался в очень угнетенном состоянии, которое пытался заглушать алкоголем.
Но в периоды выхода из запоя, когда он мог взять себя в руки, писатель активно работал и написал здесь многие из своих лучших произведений: " Золотой жук", "Тайна Мари Роже", "Овальный портрет", "Убийство на улице Морг", и другие.
К сожалению, алкогольная зависимость (причем у По была какая-то специфическая реакция даже на небольшие количества алкоголя, например, на бокал вина) во многом разрушила его жизнь.
Из-за этого он был лишен наследства и постоянно испытывал материальные трудности.
Из-за запоев его выгоняли с работы, арестовывали, разрывали контракты. Он часто был в долгах, а однажды суд Филадельфии признал его банкротом.
Ему постоянно приходилось менять жилье то в поисках более дешевого, когда не было денег, то более сносного, когда удавалось что-то заработать (так, вероятно, и было в Филадельфии, поэтому за 7 лет он сменил несколько адресов).
Из-за пристрастия к алкоголю разрушился его второй брак, не успев начаться. После смерти Вирджинии По был очень подавлен, но со временем пришел в себя и даже был готов жениться еще раз. Условием его невесты был полный отказ от алкоголя. Однако за несколько дней до свадьбы ей прислали анонимное письмо, где рассказали, что видели писателя пьяным, и свадьба отменилась.
Неслучайно, что Эдгара По всегда очень интересовало врожденное тяготение человека к нарушению запрета. Этот феномен он назвал "бесом противоречия".
Пытаясь проследить причины и мотивы, по которым человек готов балансировать на краю пропасти, он писал рассказы, где старался систематизировать свои идеи: "Бес противоречия", "Сердце-обличитель", "Черный кот".
Примерно в 1844 году Эдгар По написал главное и самое известное свое произведение - стихотворение "Ворон".
Наконец, писателя ждали и успех (к сожалению, не финансовый), и широкое признание. Он стал знаменитостью национального масштаба.
Эти стихи перепечатывали, цитировали, пародировали, иллюстрировали бесчетное количество раз.
Как писали биографы По, ни одно из великих стихотворений еще не принималось публикой столь стремительно, широко и бесповоротно.
При этом они полушутя говорили, что "Ворон" грозит прогнать орла с национального герба.
Через дорогу от дома По, на боковой стене соседнего дома мы увидели мурал, посвященный писателю.
Эта стена очень хорошо просматривается всеми, кто проходит мимо.
На ней изображен портрет Эдгара По и первые строки его рассказа "Прыг-скок", написанного за полгода до смерти.
Почему выбран именно этот рассказ, я не знаю. Возможно, потому что он был последним, а может и по другой причине...
Этот рассказ, страшный и мрачный, как и все творчество По, имел под собой историческую основу - так называемый "бал объятых пламенем", который случился во время правления короля Франции Карла VI Безумного.
Начинается он так:
"Я не знал другого такого любителя пошутить, как покойный король. Казалось, он только ради этого и живет. Рассказать ему хорошую историю в шутливом роде, да еще хорошо рассказать, значило вернейшим образом снискать его расположение..."
Прочитать весь рассказ целиком можно здесь.
Ну и напоследок я приведу полный текст его стихотворения "Ворон" и лучший (на мой взгляд) перевод на русский язык, созданный К. Бальмонтом.
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грёзам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
«Это верно», прошептал я, «гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне».
Ясно помню… Ожиданья… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета, как я тщётно ждал ответа
На страданье, без привета, на вопрос о ней, о ней,
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней,
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший тёмным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя: -
«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне».
Подавив свои сомненья, победивши опасенья,
Я сказал: «Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал» - тут раскрыл я дверь жилища моего: -
Тьма, и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стеснённый, и стоял я изумлённый,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - «Ленора!» - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо, больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это ветер, усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер, больше ничего».
Я толкнул окно с решёткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошёл спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
«Твой хохол ощипан славно и глядишь ты презабавно»,
Я промолвил, «но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда!»
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,
Подивился я всем сердцем на ответ её тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь когда -
Сел над дверью - говорящий без запинки, без труда -
Ворон с кличкой: «Никогда».
И, взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точна всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он,
Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда».
Ворон молвил: «Никогда».
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной,
«Верно, был он», я подумал, «у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чьё отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда.»
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я своё придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: «Это - Ворон, Ворон, да.
«Но о чём твердит зловещий этим чёрным «Никогда»,
Страшным криком «Никогда».
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой, головой своей усталой,
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда: -
Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,
Не прильнёт уж никогда.
Но постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,
То с кадильницей небесной Серафим пришёл сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье,
Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда,
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришёл ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
«Ты пророк», вскричал я, «вещий! Птица ты иль дух зловещий,
Этим Небом, что над нами - Богом скрытым навсегда -
Заклинаю, умоляя, мне сказать, - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, чёрной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жёсткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И сидит, сидит зловещий, Ворон чёрный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда,
Он глядит, уединённый, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет - никогда!
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered, week and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore-
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
“'Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door-
Only this and nothing more.”
Ah, distinctly I remember, it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;-vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore-
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore-
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
“'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door-
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more.”
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you” - here I opened wide the door: -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?”
This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore-
Let my heart be still a moment, and this mystery explore; -
'Tis the wind and nothing more!”
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door-
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door-
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
“Though the crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore-
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning-little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door-
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered-not a feather then he fluttered-
Till I scarcely more than muttered, “Other friends have flown before-
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.”
Then the bird said, “Nevermore.”
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore-
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never-nevermore.' ”
But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore-
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking “Nevermore.”
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at case reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
“Wretch,” I cried, “thy God hath lent thee-by these angels he hath sent thee
Respite-respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaft, oh, quaff this kind nepenthe, and forget this lost Lenore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by Horror haunted-tell me truly, I implore-
Is there-is there balm in Gilead?-tell me-tell me, I implore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil! - prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us-by that God we both adore-
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore-
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Be that word our bird or fiend!” I shrieked, sign of parting,upstarting-
“Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!-quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off
my door!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted-nevermore!
продолжение следует...