Д. Быков - "Один". Нарезки. Часть 54. О Блоке, Чехове и русском триллере
- №207 от 14 июня 2019 года
«Стихотворение Блока «Девушка пела в церковном хоре…». В чем его смысл, что эти строки значат сегодня?»
Олег, сегодня эти строки значат то же, что и всегда: как бы мы ни обольщались, какие бы чудеса ни сулили нам вера и искусство, никто не придет назад. Не только потому что корабли вообще все погибли, а потому что вообще никто не придет назад. Человек уходит и не возвращается, но пока есть красота, поэзия, вера, будут и чудесные обольщения. Это стихи 1905 года, и они как раз о том, что крах иллюзий неизбежен, но ради иллюзий только человек и живет. Просто это переводить не надо на обычный человеческий язык.
Это такое стихотворение, один из примеров блоковских божественных дольников - именно Блок ввел дольник в русскую поэзию широко и полноправно, именно у него они такой божественной музыкой зазвучали. Это стихотворение сентиментальное, бесконечно трогательное, очень хорошо сделанное. И смысл его гораздо шире простого, чрезвычайно наглядного толкования. У Блока же - он не поэт мысли - всегда все очень понятно. Почти всегда, кроме тех случаев, когда он описывает собственные сны. А в принципе, Блок всегда знает, что он имеет в виду. «Пять изгибов сокровенных» - то, что всем казалось эротической метафорой, на самом деле, это пять переулков, по которым он провожал Любовь Дмитриевну. Большинство его стихов имеет простой и бедный смысл, но не в смысле их ценность.
«Камышев из «Драмы на охоте» слишком явно дает понять о своей виновности в этой драме: двусмысленные подсказки, вычеркнутые фрагменты, подставился с кровью на одежде Кузьмы. Из повествования я не чувствую его раскаяния. Он мистификатор или сумасшедший?»
Петр, это очень хороший вопрос. Между прочим, у меня в лекции подробно рассказано, что версия Камышева вполне может быть ложной. Потому что, хотя до всякого «Убийства Роджера Экройда» Чехов написал детектив, где убийцей оказывается повествователь, до Агаты Кристи разработал эту схему (все-таки мы всегда первые во всем). Там настолько явно Камышев признается в своей вине - эти вымаранные куски, эти явные противоречия, интонация действительно никоим образом не покаянная, а самолюбующаяся,- в каком-то смысле нам дают понять, что убил вовсе не Камышев. Это, скорее, его рискованный эксперимент с редактором, с издателем. Потому что, согласитесь, какой следователь будет давать рукопись для чтения, где вымараны, хотя и кое-как читаются, огромные куски, содержащие, по сути дела, автопризнание. Ну он же следователь, следователь профессиональный. И уж конечно, он понимает, с кем имеет дело. Поэтому здесь это просто попытка самооговора: он просто знает, что обречен.
***
... у Набокова в «Даре». Помните, когда умирает старший Чернышевский и говорит: «Конечно, после смерти ничего нет, это так же верно, как и то, что идет дождь». А в это время сияет солнце и соседка за окном поливает цветы. Но ставни закрыты, и он не слышит. Мне кажется, что слепота - это состояние живого. Он не видит по-настоящему того мира, который отображен вокруг, и строит о нем очень приблизительное и, я бы сказал, даже инвалидное представление.
- №210 от 5 июля 2019 года
«Почему, по-вашему, невозможен триллер на русской провинциальном материале?»
Да вот, понимаете, невозможен по двум, как мне кажется, причинам. Во-первых, для того, чтобы был триллер, нужно понятие нормы, уюта. А русский провинциальный материал слишком триллерный сам по себе, чтобы на его фоне можно было что-то такое развернуть. Понимаете, пишет человек триллер об эпидемии. В провинции стоит некий тайный эпидемиологический институт, из него вылетел какой-то вирус, и вся провинция заболела, а потом это все пошло на Москву. (как в воду глядел! )) Это довольно распространенная сюжетная схема. Это, понимаете, примерный сюжет то ли кинговского «Противостояния», то ли… Масса же американских романов таких - всякие «Грипп Кинг-Конг», условно говоря. Тем не менее описать просто провинциальную больницу было бы страшнее, триллернее.
А вторая причина, по которой русский триллер невозможен. Для того чтобы триллер писать, нужно такое готическое мировоззрение; представление, что мир лежит во зле. Почему-то американцы себе могут это позволить. Они могут сказать вслух, что под Америкой (как в Йеллоустонском заповеднике) клокочет некая магма, довольно страшная, и что она в любой момент может вырваться наружу. Что в подсознании нации живут и маньяки, и ужасы, и убийства, и регулярно это подсознание вырывается. И Кинг в последнем романе «Изгой» куда подробнее объяснил, как это устроено. «Все наши триллеры,- пишет он,- это просто метафора того подземного ужаса, который в нас сидит».
Так вот, русский человек, во-первых, никогда не признает, что мир лежит во зле. Он-то уверен, что живет на острове света. И во-вторых, никогда не признает вслух, что у него в подсознании сидит маньяк. Наоборот, это у соседа сидит маньяк, и надо бы поскорее информировать об этом заинтересованные инстанции. А у него все хорошо, у него все правильно. И он, в отличие от соседа, никогда не носил домой ворованные кирпичи, и у него в холодильнике не лежат препарированные трупы; и у него в холодильнике, опять-таки, не стоит незаконно изготовленный самогон, в погребе, условно говоря. Наоборот, маньяк всегда сосед, а я всегда в большом порядке. Вот это глубокое российское убеждение, что мешает написать хороший российский триллер.
Мне кажется, что если бы мы на секунду допустили, что Россия может быть обителью зла, тогда бы все получилось. Но даже российский либерал, самый отчаянный, которого называют русофобом, все равно уверен, что у него в душе остров света. А окружен он чудовищным злом. С таким сознанием не пишутся триллеры. Триллер начинается с ужаса перед собой. Вот почему единственным потенциальным автором русских триллеров мог бы быть Достоевский, который заглянул в человека (в данном случае, в себя) и увидел бездну, увидел подполье, увидел, что внутри у него готовность в любой момент совершить ужасное.