Дмитрий Якимов. Любимые стихи ( 4 )
***
Я был простой скрипач, сиречь не хуже прочих.
И вовсе до поры о том не горевал.
Она сказала: - Нет. Желаю, чтобы летчик!
И я, похолодев, уселся за штурвал.
Хоть не был я рожден для неба и штурвала,
Решил, пускай умру, но стану ей под стать,
И выжил, но, увы, то было лишь начало
В том перечне всего, каким я должен стать.
Я перестал ходить с друзьями на «Уэмбли»,
Поскольку все равно его вчера снесли.
И бросил, как Колумб, все остальные земли
Взамен всего одной единственной «Земли».
Я сам того хотел, покорен и недерзок.
И музыкой в ушах звучало: «Сукин сын!
Опять ты приволок какой-то гадкий персик!
Ведь русским языком просили апельсин!»
В борьбе с самим собой, лишенный сантиментов,
Безжалостно рубил наотмашь. Сгоряча
Незнамо как подрос на двадцать сантиметров,
И бицепс накачал достойный циркача.
Я лошадь на скаку мог уничтожить взглядом,
И поджигал село, и заходил в избу,
И все лишь для того, чтоб быть не с ней, но рядом,
Однажды и навек приняв свою судьбу.
Усильем волевым я сделался блондином,
И глаз природный цвет сменил на голубой,
Как верный паладин, в стремлении едином
Я выполнял любой приказ, каприз любой.
И все бы я стерпел и не роптал бы, Отче.
И все бы ничего. И все бы нипочем…
Она сказала: «Да, ты настоящий летчик…»
И укатила прочь с каким-то скрипачом.
А кто-то тот, другой, штурмующий высоты,
Не я, совсем не я, все думает о ней...
Вот почему у нас порою самолеты
Не долетают до посадочных огней…
***
Здравствуй, Малыш. Всё нормально. Живу на крыше.
Я всё такой. По-прежнему вздорный. Рыжий.
В меру упитан. В полном расцвете лет.
Да, не летаю. В общем и целом - не с кем.
И не считаю небо занятьем детским.
Ты-то хоть помнишь? Нет, ты не помнишь. Нет.
Кристера видел. Спился. Весьма уныло
Выглядит на панели твоя Гунилла.
А про тебя я в курсе из новостей.
Стал депутатом в риксдаге ты или где там?
Сто дураков внимают твоим советам.
Ты не пустил на крышу своих детей.
Тихо кругом. И пусто. Ну, разве кошка
Чёрная промелькнёт в слуховом окошке,
С улицы донесётся неясный вздор.
Я, не меняя, переодену гетры.
Всё как обычно. Осень. Дожди и ветры.
Лень есть варенье и проверять мотор.
Я не летаю. Я не могу - с другими.
Кстати... Ты и не знал - у меня есть имя...
И не узнаешь - но, подводя итог,
Я не виню тебя. Всё мне вполне понятно.
Капли из низкой тучи ещё бодрят, но...
Просто, Малыш, ты вырос... А я не смог.
Calling
Зарождается этот бред от смутного беспокойства,
Что стучится в его мозги - сначала довольно робко,
И течение мыслей обретает странные свойства
От того, что радио врет, что где-то на МКАДе пробка.
Потому что он в курсе - там, где пробка, там - плохо дело,
Там обломки, и вой сирен, мигалки, патруль, носилки,
Там, должно быть, на мостовой лежит бездыханным тело,
Над которым склонился врач и чешет вотще в затылке.
Разумеется, не ее - чего бы ей вдруг на МКАДе,
Но уже механизм запущен - всякое в строку лыко:
Террористы и маниаки, просто люд - гад на гаде,
Людоеды и душегубы - всех излови поди-ка!
Что ни оттепель, то капель - на крышах такие льдины…
Или молния вдруг шарахнет - грозы в начале мая…
Потому-то в башке мигрень, залысины и седины
Оттого-то его колбасит, плющит, трясет, ломает.
И ведь даже метеорит Тунгусский вполне возможен!
Он уже допускает, что космические пришельцы
Похищают ее сейчас, и даже, помилуй Боже,
Скажем, лично товарищ Путин. Хуже - товарищ Ельцин.
И рассудок - прости-прощай! И даже его остатки.
Он, успев навоображать и бойню, и мясорубку,
Выпадает в осадок весь и скушно лежит в осадке,
Потому что она молчит. Она не снимает трубку.
А она, не снимая трубки, тает в чужих объятьях,
Поражаясь, зачем звонить так долго, когда не нужно,
И ведь именно в тот момент… Придется прервать занятья….
А он жив из последних сил, ничтожно и так натужно,
А когда устает дышать под этим безумным прессом,
А когда на исходе часа слышит сухое «здрасьте…»,
Вдруг с души упадает камень. Страшный. Три тонны весом.
И его отпускает… Губы шепчут:
- Боже! Какое счастье…
***
Вспомнишь еще, кружа в океане бедствий,
Даже сочтешь за главную из потерь:
В нашем бог весть когда отзвеневшем детстве
Было все то, чего не найдешь теперь.
Были листы берез изумрудно-клейки.
Жизнь источала прелесть и новизну.
Счастье с сиропом стоило три копейки,
А без сиропа вовсе всего одну...