Дуэнде, Дух и черная метафизика
Недавно прочел статью Лорки "Дуэнде, тема с вариациями".Тут даже говорить не хочется ничего. А хочется просто цитировать.
На шкуре быка, распростертой от Хукара до Гвадалете и от Силя до Писуэрги (не говоря уж о берегах Ла-Платы, омытых водами цвета львиной гривы), часто слышишь: "Это - дуэнде". Великий андалузский артист Мануэль Торрес сказал одному певцу: "У тебя есть голос, ты умеешь петь, но ты ничего не достигнешь, потому что у тебя нет дуэнде".
У тебя нет дуэнде... У тебя нет духа...
По всей Андалузии - от скалы Хаэна до раковины Кадиса - то и дело поминают дуэнде и всегда безошибочно чуют его. Изумительный исполнитель деблы, певец Эль Лебрихапо говорил: "Когда со мной дуэнде, меня не
превзойти". А старая цыганка-танцовщица Ла Малена, услышав, как Брайловский играет Баха, воскликнула: "Оле! Здесь есть дуэнде!" - и заскучала при звуках Глюка, Брамса и Дариуса Мийо. Мануэль Торрес, человек такой врожденной культуры, какой я больше не встречал, услышав в исполнении самого Фальи "Ноктюрн Хепералифе", сказал поразительные слова: "Всюду, где черные звуки, там дуэнде". Воистину так.
Дух как то, что способно изменить все, что способно войти в любую форму и сделать ее непревзойденной.
Итак, дуэнде - это мощь, а не труд, битва, а не мысль. Помню, один старый гитарист говорил: "Дуэнде не в горле, это приходит изнутри, от самых подошв". Значит, дело не в таланте, а в сопричастности, в крови, иными
словами - в древнейшей культуре, в даре творчества.
Лорка говорит, что прикоснуться к дуэнде можно только через родную культуру, только через язык. Именно там берет начало всякая "огненность", всякое горение. Он противопоставляет дуэнде музе и ангелу.
Я выстроил три арки и неловкой рукой возвел на пьедестал музу, ангела и дуэнде. Муза бестрепетна: туника в сборку и коровьи глаза, обращенные к Помпее, на носатом челе, которое учетверил ей добрый друг ее Пикассо. Ангел бередит кудри Антонелло де Мессины, тунику Липпи и скрипку Массолино или Руссо. А дуэнде... Где он? Арка пуста - и мысленный ветер летит сквозь нее над черепами мертвых навстречу новым мирам и неслыханным голосам, ветер с
запахом детской слюны, растертой травы и покрова медузы, вестник вечных крестин всего новорожденного.
Лорка связывает дуэнде со смертью, и говорит, что Испания - "страна, распахнутая смерти". Смерти как того, что лишает форму ее жалкой "форменности" и обусловленности. Дуэнде открывает полную бесформенность, полную свободу от всякой обусловленности. Открывает Плерому.
В арабской музыке, будь то песня, танец или плач, дуэнде встречают неистовым "Алла! Алла!" ("Бог! Бог!"), что созвучно "Оле!" наших коррид и, может быть, одно и то же. А на испанском юге появлению дуэнде вторит крик души: "Жив господь!" - внезапное, жаркое, человеческое, всеми пятью чувствами, ощущение бога, по милости дуэп-де вошедшего в голос и тело плясуньи, то самое избавление, напрочь и наяву освобождение от мира, которое дивный поэт XVII века Педро Сото де Рохас обретал в семи своих садах, а Иоанн Лествичник - на трепетной лестнице плача. Если свобода достигнута, узнают ее сразу и все: посвященный - по властному преображению расхожей темы, посторонний - по какой-то необъяснимой подлинности. Однажды на танцевальном конкурсе в Хересе-де-ла-Фронтера первый приз у юных красавиц с кипучим, как вода, телом вырвала восьмидесятилетняя старуха - одним лишь тем, как она вздымала руки, закидывала голову и била каблуком по подмосткам. Но все эти музы и ангелы, что улыбались и пленяли, не могли не уступить и уступили полуживому дуэнде, едва влачившему ржавые клинки своих крыльев.
Дуэнде и есть тот фетовский огонь, из-за которого не жаль даже жизни. Лорка задевает опасную тему. И уводит проблему Духа в гностическое русло. Дух полюбил Душу, превратившись из убийцы жизни, материи в защитника оной. Вот как переосмысливает гностические космогонии Томас Манн. Это более историософски и метафизически верная трактовка для людей, коим не чужда именно красная метафизика. Дух защищает жалкую, презренную материю, улучшая ее, помогая ей стать "ПРО-светленной", "О-светленной. Но без Души - Дух уничтожил бы материю и вернул бы Душу в горний мир высшей полноты. Вот что притягает Лорку. Высшая Полнота. Гегелевский Вечный Покой. Плерома.
Вчитаемся в "7 наставлений мертвым" Юнга
Слушайте же: Я начну от ничто. Hичто, по сути, то же, что Полнота. В бесконечности наполненность pавно что пустота. Hичто - пусто и полно. Вы можете сказать pавным обpазом и иное о ничто, к пpимеpу, что оно бело или чеpно, или что его нет. Бесконечное и вечное не имеет свойств, ибо имеет все свойства.
Hичто или Полноту мы наpечем Плеpомой. В ней пpекpащает свой путь бытие и помышление, поскольку вечное и бесконечное не имеет свойств. Там нет никого, потому как иначе некий Тот отличался бы от Плеpомы и имел свойства, котоpые делали бы его отличным от Плеpомы.
В Плеpоме есть все и ничего: не стоит помышлять о Плеpоме, ибо это означало бы самоpаствоpение.
Это Юнг напишет в разгар войны в 1915 году и, по его признанию, ему это было надиктовано свыше.
А вот это вот это Хайдеггер, в 1929 году.
Ужас приоткрывает Ничто.
В ужасе “земля уходит из-под ног”. Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами - вот эти существующие люди - с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Поэтому в принципе жутко делается не “тебе” и “мне”, а “человеку”. Только наше чистое бытие в потрясении этого провала, когда ему не на что опереться, все еще тут.
Ужас перебивает в нас способность речи. Раз сущее в целом ускользает и надвигается прямо-таки Ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его “есть”. То, что, охваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только указывает на присутствие Ничто. Что ужасом приоткрывается Ничто, человек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. В ясновидении, держащемся на свежем воспоминании, нам приходится признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, “собственно”, ничего. Так оно и есть: само Ничто - как таковое - явилось нам.
Ничто как Высшая Полнота... Ее взыскует Лорка. Его дуэнде служит именно этому.
У Сабины Шпильрейн в ее "Деструкции как причине становления" есть такие строки
Картина моря (“матери”) - это одновременно и картина глубины бессознательного, которое живет одновременно в настоящем, прошлом и будущем времени, для которого все места сливаются друг с другом (в месте происхождения) и для которого противоположности означают одно и тоже. В этой праматери (бессознательном) хочет раствориться каждое из нее дифференцированное представление, т.е. оно хочет преобразоваться в недифференцированое состояние.
И все эти апеляции к символам праматери, Плероме, адресуют к глубочайшей древности. Но тут важно другое. И для Лорки, и для Юнга, и для Хайдггера, и для Сабины Шпильрейн существует горний мир Плеромы, к которому и надо стремиться. Который и есть настоящая ценность. Тут вам и Дазайн Хайдеггера, выдвиннутость человека в Ничто, тут и стремление к расстворению в лоне праматери Шпильрейн, тут и Абраксас и Плерома Юнга. Сходство в единой метафизической традиции, которой были причастны все вышеперечисленные.
Фундаментальная скука по горнему миру рождает ненависть к дольнему миру, который надо нещадно истреблять, делая благо для всех. Вот что такое черная метафизика.
Любовь к материи, к дольнему миру, желание "осветлить" ее, симфония Души и Духа - вот что такое красная метафизика.
И пока мы не поймем этого, не расчертим фундаментальных граней, мы ничего не сумеем сделать.
Вот какие мысли посетили меня, когда я читал выступление Лорки.
На шкуре быка, распростертой от Хукара до Гвадалете и от Силя до Писуэрги (не говоря уж о берегах Ла-Платы, омытых водами цвета львиной гривы), часто слышишь: "Это - дуэнде". Великий андалузский артист Мануэль Торрес сказал одному певцу: "У тебя есть голос, ты умеешь петь, но ты ничего не достигнешь, потому что у тебя нет дуэнде".
У тебя нет дуэнде... У тебя нет духа...
По всей Андалузии - от скалы Хаэна до раковины Кадиса - то и дело поминают дуэнде и всегда безошибочно чуют его. Изумительный исполнитель деблы, певец Эль Лебрихапо говорил: "Когда со мной дуэнде, меня не
превзойти". А старая цыганка-танцовщица Ла Малена, услышав, как Брайловский играет Баха, воскликнула: "Оле! Здесь есть дуэнде!" - и заскучала при звуках Глюка, Брамса и Дариуса Мийо. Мануэль Торрес, человек такой врожденной культуры, какой я больше не встречал, услышав в исполнении самого Фальи "Ноктюрн Хепералифе", сказал поразительные слова: "Всюду, где черные звуки, там дуэнде". Воистину так.
Дух как то, что способно изменить все, что способно войти в любую форму и сделать ее непревзойденной.
Итак, дуэнде - это мощь, а не труд, битва, а не мысль. Помню, один старый гитарист говорил: "Дуэнде не в горле, это приходит изнутри, от самых подошв". Значит, дело не в таланте, а в сопричастности, в крови, иными
словами - в древнейшей культуре, в даре творчества.
Лорка говорит, что прикоснуться к дуэнде можно только через родную культуру, только через язык. Именно там берет начало всякая "огненность", всякое горение. Он противопоставляет дуэнде музе и ангелу.
Я выстроил три арки и неловкой рукой возвел на пьедестал музу, ангела и дуэнде. Муза бестрепетна: туника в сборку и коровьи глаза, обращенные к Помпее, на носатом челе, которое учетверил ей добрый друг ее Пикассо. Ангел бередит кудри Антонелло де Мессины, тунику Липпи и скрипку Массолино или Руссо. А дуэнде... Где он? Арка пуста - и мысленный ветер летит сквозь нее над черепами мертвых навстречу новым мирам и неслыханным голосам, ветер с
запахом детской слюны, растертой травы и покрова медузы, вестник вечных крестин всего новорожденного.
Лорка связывает дуэнде со смертью, и говорит, что Испания - "страна, распахнутая смерти". Смерти как того, что лишает форму ее жалкой "форменности" и обусловленности. Дуэнде открывает полную бесформенность, полную свободу от всякой обусловленности. Открывает Плерому.
В арабской музыке, будь то песня, танец или плач, дуэнде встречают неистовым "Алла! Алла!" ("Бог! Бог!"), что созвучно "Оле!" наших коррид и, может быть, одно и то же. А на испанском юге появлению дуэнде вторит крик души: "Жив господь!" - внезапное, жаркое, человеческое, всеми пятью чувствами, ощущение бога, по милости дуэп-де вошедшего в голос и тело плясуньи, то самое избавление, напрочь и наяву освобождение от мира, которое дивный поэт XVII века Педро Сото де Рохас обретал в семи своих садах, а Иоанн Лествичник - на трепетной лестнице плача. Если свобода достигнута, узнают ее сразу и все: посвященный - по властному преображению расхожей темы, посторонний - по какой-то необъяснимой подлинности. Однажды на танцевальном конкурсе в Хересе-де-ла-Фронтера первый приз у юных красавиц с кипучим, как вода, телом вырвала восьмидесятилетняя старуха - одним лишь тем, как она вздымала руки, закидывала голову и била каблуком по подмосткам. Но все эти музы и ангелы, что улыбались и пленяли, не могли не уступить и уступили полуживому дуэнде, едва влачившему ржавые клинки своих крыльев.
Дуэнде и есть тот фетовский огонь, из-за которого не жаль даже жизни. Лорка задевает опасную тему. И уводит проблему Духа в гностическое русло. Дух полюбил Душу, превратившись из убийцы жизни, материи в защитника оной. Вот как переосмысливает гностические космогонии Томас Манн. Это более историософски и метафизически верная трактовка для людей, коим не чужда именно красная метафизика. Дух защищает жалкую, презренную материю, улучшая ее, помогая ей стать "ПРО-светленной", "О-светленной. Но без Души - Дух уничтожил бы материю и вернул бы Душу в горний мир высшей полноты. Вот что притягает Лорку. Высшая Полнота. Гегелевский Вечный Покой. Плерома.
Вчитаемся в "7 наставлений мертвым" Юнга
Слушайте же: Я начну от ничто. Hичто, по сути, то же, что Полнота. В бесконечности наполненность pавно что пустота. Hичто - пусто и полно. Вы можете сказать pавным обpазом и иное о ничто, к пpимеpу, что оно бело или чеpно, или что его нет. Бесконечное и вечное не имеет свойств, ибо имеет все свойства.
Hичто или Полноту мы наpечем Плеpомой. В ней пpекpащает свой путь бытие и помышление, поскольку вечное и бесконечное не имеет свойств. Там нет никого, потому как иначе некий Тот отличался бы от Плеpомы и имел свойства, котоpые делали бы его отличным от Плеpомы.
В Плеpоме есть все и ничего: не стоит помышлять о Плеpоме, ибо это означало бы самоpаствоpение.
Это Юнг напишет в разгар войны в 1915 году и, по его признанию, ему это было надиктовано свыше.
А вот это вот это Хайдеггер, в 1929 году.
Ужас приоткрывает Ничто.
В ужасе “земля уходит из-под ног”. Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами - вот эти существующие люди - с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Поэтому в принципе жутко делается не “тебе” и “мне”, а “человеку”. Только наше чистое бытие в потрясении этого провала, когда ему не на что опереться, все еще тут.
Ужас перебивает в нас способность речи. Раз сущее в целом ускользает и надвигается прямо-таки Ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его “есть”. То, что, охваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только указывает на присутствие Ничто. Что ужасом приоткрывается Ничто, человек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. В ясновидении, держащемся на свежем воспоминании, нам приходится признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, “собственно”, ничего. Так оно и есть: само Ничто - как таковое - явилось нам.
Ничто как Высшая Полнота... Ее взыскует Лорка. Его дуэнде служит именно этому.
У Сабины Шпильрейн в ее "Деструкции как причине становления" есть такие строки
Картина моря (“матери”) - это одновременно и картина глубины бессознательного, которое живет одновременно в настоящем, прошлом и будущем времени, для которого все места сливаются друг с другом (в месте происхождения) и для которого противоположности означают одно и тоже. В этой праматери (бессознательном) хочет раствориться каждое из нее дифференцированное представление, т.е. оно хочет преобразоваться в недифференцированое состояние.
И все эти апеляции к символам праматери, Плероме, адресуют к глубочайшей древности. Но тут важно другое. И для Лорки, и для Юнга, и для Хайдггера, и для Сабины Шпильрейн существует горний мир Плеромы, к которому и надо стремиться. Который и есть настоящая ценность. Тут вам и Дазайн Хайдеггера, выдвиннутость человека в Ничто, тут и стремление к расстворению в лоне праматери Шпильрейн, тут и Абраксас и Плерома Юнга. Сходство в единой метафизической традиции, которой были причастны все вышеперечисленные.
Фундаментальная скука по горнему миру рождает ненависть к дольнему миру, который надо нещадно истреблять, делая благо для всех. Вот что такое черная метафизика.
Любовь к материи, к дольнему миру, желание "осветлить" ее, симфония Души и Духа - вот что такое красная метафизика.
И пока мы не поймем этого, не расчертим фундаментальных граней, мы ничего не сумеем сделать.
Вот какие мысли посетили меня, когда я читал выступление Лорки.