Александр Гутов - по милицейской волне поют то, что стало модным в этом сезоне
Представляю вашему вниманию подборку стихов московского поэта Александра Гутова. Я уже делал когда-то пост касающийся его поэзии, тогда она вызвала не совсем однозначную реакцию. Стихи Гутова мы читали на выездном мероприятии в Михайловском. Что касается его публикаций, то имеется небольшая подборка в журнале «Дружба народов». Скоро, как сказал мне сам поэт, ожидается выход его новых стихов в журнале «Арион». Мне же он разрешил распоряжаться его стихами, как считаю нужным, коей возможностью сейчас и воспользуюсь.
Молчание 2
...так я дошел до чистоты молчания,
все что скажу, не больше чем журчание,
но где же чистота ручья?
За словом слово - все в надежде, паче чаяния,
нащупать смысл, где речь, почти ничья,
сливается с листвой, с машинным гулом,
со звуком городским, с ковром, со стулом,
с любой из тех вещей, в которых я
застыл, как слепок, стал всего лишь тенью,
исчез, забылся, уподобился растенью.
Но плоть все та же власть:
не хочет признавать, не прирастает
к вещам, забывшим формы чистоту;
сидит старик и жизнь свою листает,
и понимает, что прожил не ту.
Левый поворот
зажегся красный движение прямо запрещено
зеленая стрелка - левый поворот
трижды прав Фукуяма трижды но
так хотелось бы чтобы было наоборот
в блоге у Н демонстрация молодые и горячие
ясно видят перед собой цель
а вдруг они все незрячие
с провалами ям вместо глаз на лице
я не знаю я не знаю я не знаю ответ на этот вопрос
а они знают и им кажется что до победы так мало осталось
но может быть среди них притаился матрос
которого позже одолеет усталость
все это рассуждения только слова
а жизнь растет как трава
даже на загаженном газоне
машина делает поворот
дорога наклоняется едва
по милицейской волне поют
то что стало модно в этом сезоне
Бетховен
и я оглох
по-нынешнему недотепа лох
но руки действуют к труду еще способны обе
на планки клавиш пальцы положив
я понимаю раз играю - жив
но глохнет звук в классической утробе
бросаюсь вновь на бело-черный ряд
все помню свои прошлые подряд
еще не изменили пальцы
но словно в плотной вате звука нет
а за стеной приехавший сосед -
позор для немца - пишет вальцы
вид из окна по этой мостовой
куда бежать трясу в припадке головой
сейчас раздастся вой
но волк и лев - не равные натуры
и я сдираю шейный свой платок
грудь обнажив терзаю маленький листок
чтоб превратить его в кусочек партитуры
Где тебя искать?
Измятый снимок теребя,
(я больше не доверюсь цифровому)
Где мне искать тебя и где дорожка к дому,
Которую я, помню, проходил
меж двух приземистых, давно готовых к слому
почти гиперреальных гаражей,
чудовищ, впрочем может и бомжей,
прописанных по ведомству морскому.
Сегодня разве трудно отыскать?
Ты можешь быть в любой из точек мира,
в каких-нибудь немыслимых заботах,
в сверхсложном путешествии в болотах,
где пара тройка клерков ищет гать
укрывшуюся в зарослях аира
ты можешь слушать лесть у стойки барной,
ты может быть в столице кулинарной,
отведав экзотические блюда,
взбираешься неспешно на Мон Ма...
на этого парижского верблюда,
чтоб прямо от подножия холма
смотреть на город средь иного люда.
Но где тебя искать?
Но снимок вял, какой же ты была?
Стараюсь разглядеть, да зрение негоже.
Стал слишком плотным слой того стекла,
На коем наши пишутся дела
И мысли и мечты и крах их тоже.
Но где тебя искать?
Мне быть бы гончей, сразу взял бы след;
станцует лист изысканный балет
к исходу октября. И это было,
и кто-то на углу стоял полдня
чего-то ждал, похожий на меня.
Да, адресок, пожалуй скинь на мыло.
история
Иллион менял напрасно вехи.
Греки взяли Трою, как морпехи,
за какой-то там десяток лет,
несмотря на роскошь эполет.
Выпололи город, словно поле,
лишь старик Эней, уйдя в подполье,
написал роман об этих днях,
чтоб учился глупый молодняк.
Написал про первые обстрелы,
написал как финны и карелы
дрались из-за мелочных обид;
написал и про военный быт.
Как спасали из огня иконы,
как пришел и дал свои законы
некий хитроумный Одиссей,
как открыли в честь него музей.
Тотальное одиночество памятника
I
когда его открывали
толпа восторженно приветствовала своего гения
шляпки и цилиндры заполонили площадь
и казалось он слышит их и радостно улыбается
даже если лицо изваяно угрюмым
а потом умирают поколения
и никто уже не может про себя сказать
что был в той самой толпе
когда он впервые шагнул на эту площадь
и кажется что из-за этого
он становится немного чужд окружающему
а люди приходят посмотреть
на него как на обязательную деталь
так смотрят на впервые открывающееся
перед глазами море
словно не верят что оно и в самом деле существует
он так и стоит на прежнем месте
и когда днем к нему подходят
кажется доволен и даже как-то реагирует
а к вечеру совсем замыкается в себе
и ночью пугающе одинок на своем пьедестале
II
все та же чуть навязчивая арка
в конце дождя в пустой аллее парка
и этот венец вившийся жгутом
в залитом и пустом
он хорохорился держа литую скрипку
тая в устах австрийскую улыбку
словно благую весть
и золотился весь
но был вокруг лишь мокрых листьев шорох
напрасно он взрывался словно порох
напрасно подымался на мысок
дрожали блюдца взрывшие песок
напрасно ждал аплодисментов громких
того с чем жизнь его была в связи
и позолота пальцев его ломких
тускла вблизи