The Russian evil
Как известно, Карл Маркс не допускал возможности пролетарской революции в России, так как Россия была не индустриальной, а аграрной страной: пролетариат составлял в конце XIX века не более 10% населения, 85% составляло крестьянство. Крестьянин-фермер как собственник земли не заинтересован в коммунистической идее, а напротив, склонен всячески ей сопротивляться. И тем не менее, в 1917 году огромная масса российских крестьян не только приняла революцию, но и живо участвовала в ее начальном этапе. Вопрос "почему" в этой ситуации не лишен смысла. Парадоксальный ответ заключается в том, что коммунизм установился в России еще в 1861 году.
Февральский указ Александра II об освобождении крепостных установил общественную собственность на землю. Для того, чтобы наделить землей огромную массу освобожденных, в один момент ставших по сути фермерами, земля была конфискована у поместного дворянства и оплачена по сильно заниженной стоимости пятипроцентными облигациями, за которые крестьяне должны были расплачиваться с казной в рассрочку 49 лет, до 1910 года. Сумма годового платежа была мизерной. Конфискованные площади сильно различались по регионам в зависимости от плодородности почвы. Конфискации не подлежали леса, так как правительство было заинтересовано в их сохранении и потому предпочло оставить их в руках поместных землевладельцев. Вырубка леса разрешалась только при условии его последующего восстановления.
По статистике 1905 года, в европейской части России крестьянству принадлежало в два раза больше земли, чем дворянам. В 1916 году 71% фермерских земель приходился на мелкие владения (меньше 55 гектаров), и только 29% - на крупные. Если исключить площадь лесных угодий, крестьянство владело в Российской империи чуть больше, чем 80% земли - а также 82% скота и 86% лошадей. Учитывая огромную площадь страны и низкую плотность населения, крестьянской проблемы в России не должно было быть - но она была, и стояла очень остро.
Объяснение заключается именно в том, что установленная форма владения крестьянской землей была общественной. Указ 1861 года превратил каждую деревню в самоуправляемую общину, во главе которой стоял избираемый староста. Община обладала исключительной властью над индивидуальным крестьянином, вплоть до возможности подавать в правоохранительные органы документы на депортацию неугодных членов общины в Сибирь. Для того, чтобы оставить свою общину, крестьянин должен был получить паспорт, чему в теории не было препятствий... за исключением, опять же, решения общины или старосты. По этому решению волостной старшина должен был отказать в выдаче паспорта или даже вернуть уже уехавшего крестьянина на прежнее место жительства.
Земля, конфискованная у поместного дворянства, не передавалась крестьянам в индивидуальную собственность, а передавалась общине. Внутри общины каждый мужчина старше 18 лет получал свой надел, который, однако, не являлся конкретным земельным участком, и который нельзя было ни заложить, ни продать. Для более-менее справедливого дележа общинных земель с точки зрения плодородия почвы, каждое поле делилось на полосы по количеству совершеннолетних мужчин. Надел, таким образом, представлял собой несколько участков на разных полях и абстрактную долю в коммунальной собственности общины - лесах и пастбищах. Как замечает автор текста, который я конспектирую, придумать такую систему мог только чисто русский ум.
Но мало того: каждые 4-5 лет собрание общины заново перераспределяло землю в связи со смертью одних членов коммуны и достижением совершеннолетия другими. Поскольку русское крестьянство никогда не практиковало контроля над рождаемостью, тенденция к росту населения была чрезвычайно выраженной, и к началу XX века размеры некоторых наделов, особенно в центральной России и Украине, не достигали уже и гектара. Крестьянин таким образом никогда не был уверен, что через год будет работать на той же земле, и в силу этого не имел заинтересованности в том, чтобы вкладываться в ее грамотное возделывание. Регулярный пересмотр наделов не только урезал их размеры, но и более-менее произвольно перераспределял участки среди соседей. Сын не наследовал надел отца, женщины же, оставаясь без кормильца, и вовсе переходили на коммунальное попечение общины. По этим же причинам крайне медленно происходило внедрение новых технических средств и более эффективных методов работы. Методы культивации земли в 1911 году оставались практически неизменными с 1861-го. Неудивительно, что русское крестьянство было самым бедным в мире. Неудивительно также, что идея частной собственности у него отсутствовала.
Интересным образом, крестьянство как коллективная масса не склонно было винить в своем бедственном положении систему коммунальной собственности, а вместо этого обращало завистливые взгляды на более эффективно возделываемую и более прибыльную поместную землю. Оберегая общинную собственность, правительство даже приняло закон, по которому крестьяне могли покупать новые земли у помещиков, но продать свои земли могли только другим общинам. Однако, опять же, крестьяне не спешили докупать землю у дворянства, а вместо этого задавались вопросом, почему дворянские земли не находятся в общественной собственности и могут быть проданы, заложены и даже завещаны, в том числе дочерям.
Поместные земли хорошо удобрялись, засеивались первосортным зерном и обрабатывались техникой, закупленной, как правило, в США или Австро-Венгрии. Примерно одна пятая плодородной земли в империи производила все зерно, продававшееся в России и на экспорт, тогда как четыре пятых - общинные земли - едва производили достаточно, чтобы прокормить сами общины.
Как случилось, что Александр II освободил крестьян так же, как делается в России все остальное, - через жопу? С трудами Маркса он был не знаком, но ближайший круг его советников состоял из славянофилов, последователей "русской идеи", разглядевших в русском крестьянине "социалистическую душу" - в противоположность, естественно, "индивидуалистской душе" бездуховной Западной Европы. (Тех же славянофилов автор делает ответственными за разработку "русской доктрины Монро", которая в конечном итоге спровоцировала Первую мировую войну, когда Россия посоветовала Сербии отклонить австрийский ультиматум.) Университетские профессора, чье горячечное воображение родило славянофильство в 30-40-е годы XIX века, ни минуты в своей жизни не работали на земле, но были глубоко убеждены, что архаическая община является единственной возможной формой существования русского крестьянства. Коммунизм таким образом не радикален, а реакционен, и есть форма прошлой (первобытной), а не будущей организации общества.
Революционеры-разночинцы, полагает автор, не имели ни малейшего реального представления о распределении собственности на землю в Российской империи и принимали за данность, что большая часть плодородных земель принадлежит поместному дворянству. Правительство, между тем, продолжало увеличивать фонд крестьянских земель за счет самых плодородных районов Сибири, где император (к тому времени Николай II) лично выделил для переселенцев около 4 миллионов гектаров, принадлежавших казне. Специальный банк был создан для того, чтобы облегчить крестьянам приобретение новой земли, и с 1861 по 1905 год более предприимчивая часть крестьянства выкупила у обедневших дворянских семей более 24 миллионов гектаров. Более реакционная - коммунистически настроенная, условно про-ленинская - часть крестьянства между тем продолжала требовать конфискации помещичьих земель в общинную собственность. В 1905 году крестьяне сожгли более 2000 поместий. У них уже был коммунизм, но им было нужно больше коммунизма.
Дворянское сословие между тем хорошо отдавало себе отчет, что ликвидация помещичьего фермерского землевладения приведет к массовому голоду. Мало кто сомневался, что именно в общинном землевладении лежит корень проблемы. Столыпин, заняв пост премьер-министра, немедленно провел закон, разрешающий индивидуальным крестьянам выходить из общины и с этой целью оформлять в собственность конкретный частный надел; фактически, закон, стимулирующий индивидуальные фермерские хозяйства. Первоначально законом решились воспользоваться немногие: основной проблемой крестьяне видели возможную нехватку земли для выпаса. Однако первые смельчаки существенно улучшили свое положение за 1-2 года, и тогда плотину прорвало: были поданы многие тысячи заявок на выход из общин, в России немедленно возник дефицит оценщиков, и ждать очереди на выход приходилось очень долго. Здесь интересно отметить, что в революцию столыпинского закона никто не отменял, и он продолжал действовать в годы НЭПа. Когда после революции немедленно произошла та самая конфискация поместий, прогнозированный голод не заставил себя ждать и в 1918-22 годах выкосил миллионы.
Русское крестьянство поддержало Ленина потому, что общинная собственность вошла в норму, никого не пугала и не воспринималась как корень всех проблем. Помимо этого, Ленин пообещал передать крестьянству удельные владения императорской семьи, земли церкви, государственные земли и т.п. Фокус заключался в том, что значительная часть этих земель состояла из лесов, гор, территорий крайнего Севера и прочих невозделываемых земель; об этом Ильич умолчал. Никакие дополнительные земельные гранты не решали проблем экстенсивного земледелия. Любопытно, что указ 1861 года сделал исключение из норм общинной собственности для Финляндии, Эстонии, Литвы, Латвии и Польши. По странному стечению обстоятельств, ни одна из этих территорий не легла под большевиков в 1917-м.
Все вышеизложенное было частичным конспектом статьи барона Карла фон Врангеля-Рокасовского, написанной в 1951 году для американской аудитории; основной тезис статьи заключается в том, что в силу вышеизложенных обстоятельств коммунизм Америке не грозит.
Февральский указ Александра II об освобождении крепостных установил общественную собственность на землю. Для того, чтобы наделить землей огромную массу освобожденных, в один момент ставших по сути фермерами, земля была конфискована у поместного дворянства и оплачена по сильно заниженной стоимости пятипроцентными облигациями, за которые крестьяне должны были расплачиваться с казной в рассрочку 49 лет, до 1910 года. Сумма годового платежа была мизерной. Конфискованные площади сильно различались по регионам в зависимости от плодородности почвы. Конфискации не подлежали леса, так как правительство было заинтересовано в их сохранении и потому предпочло оставить их в руках поместных землевладельцев. Вырубка леса разрешалась только при условии его последующего восстановления.
По статистике 1905 года, в европейской части России крестьянству принадлежало в два раза больше земли, чем дворянам. В 1916 году 71% фермерских земель приходился на мелкие владения (меньше 55 гектаров), и только 29% - на крупные. Если исключить площадь лесных угодий, крестьянство владело в Российской империи чуть больше, чем 80% земли - а также 82% скота и 86% лошадей. Учитывая огромную площадь страны и низкую плотность населения, крестьянской проблемы в России не должно было быть - но она была, и стояла очень остро.
Объяснение заключается именно в том, что установленная форма владения крестьянской землей была общественной. Указ 1861 года превратил каждую деревню в самоуправляемую общину, во главе которой стоял избираемый староста. Община обладала исключительной властью над индивидуальным крестьянином, вплоть до возможности подавать в правоохранительные органы документы на депортацию неугодных членов общины в Сибирь. Для того, чтобы оставить свою общину, крестьянин должен был получить паспорт, чему в теории не было препятствий... за исключением, опять же, решения общины или старосты. По этому решению волостной старшина должен был отказать в выдаче паспорта или даже вернуть уже уехавшего крестьянина на прежнее место жительства.
Земля, конфискованная у поместного дворянства, не передавалась крестьянам в индивидуальную собственность, а передавалась общине. Внутри общины каждый мужчина старше 18 лет получал свой надел, который, однако, не являлся конкретным земельным участком, и который нельзя было ни заложить, ни продать. Для более-менее справедливого дележа общинных земель с точки зрения плодородия почвы, каждое поле делилось на полосы по количеству совершеннолетних мужчин. Надел, таким образом, представлял собой несколько участков на разных полях и абстрактную долю в коммунальной собственности общины - лесах и пастбищах. Как замечает автор текста, который я конспектирую, придумать такую систему мог только чисто русский ум.
Но мало того: каждые 4-5 лет собрание общины заново перераспределяло землю в связи со смертью одних членов коммуны и достижением совершеннолетия другими. Поскольку русское крестьянство никогда не практиковало контроля над рождаемостью, тенденция к росту населения была чрезвычайно выраженной, и к началу XX века размеры некоторых наделов, особенно в центральной России и Украине, не достигали уже и гектара. Крестьянин таким образом никогда не был уверен, что через год будет работать на той же земле, и в силу этого не имел заинтересованности в том, чтобы вкладываться в ее грамотное возделывание. Регулярный пересмотр наделов не только урезал их размеры, но и более-менее произвольно перераспределял участки среди соседей. Сын не наследовал надел отца, женщины же, оставаясь без кормильца, и вовсе переходили на коммунальное попечение общины. По этим же причинам крайне медленно происходило внедрение новых технических средств и более эффективных методов работы. Методы культивации земли в 1911 году оставались практически неизменными с 1861-го. Неудивительно, что русское крестьянство было самым бедным в мире. Неудивительно также, что идея частной собственности у него отсутствовала.
Интересным образом, крестьянство как коллективная масса не склонно было винить в своем бедственном положении систему коммунальной собственности, а вместо этого обращало завистливые взгляды на более эффективно возделываемую и более прибыльную поместную землю. Оберегая общинную собственность, правительство даже приняло закон, по которому крестьяне могли покупать новые земли у помещиков, но продать свои земли могли только другим общинам. Однако, опять же, крестьяне не спешили докупать землю у дворянства, а вместо этого задавались вопросом, почему дворянские земли не находятся в общественной собственности и могут быть проданы, заложены и даже завещаны, в том числе дочерям.
Поместные земли хорошо удобрялись, засеивались первосортным зерном и обрабатывались техникой, закупленной, как правило, в США или Австро-Венгрии. Примерно одна пятая плодородной земли в империи производила все зерно, продававшееся в России и на экспорт, тогда как четыре пятых - общинные земли - едва производили достаточно, чтобы прокормить сами общины.
Как случилось, что Александр II освободил крестьян так же, как делается в России все остальное, - через жопу? С трудами Маркса он был не знаком, но ближайший круг его советников состоял из славянофилов, последователей "русской идеи", разглядевших в русском крестьянине "социалистическую душу" - в противоположность, естественно, "индивидуалистской душе" бездуховной Западной Европы. (Тех же славянофилов автор делает ответственными за разработку "русской доктрины Монро", которая в конечном итоге спровоцировала Первую мировую войну, когда Россия посоветовала Сербии отклонить австрийский ультиматум.) Университетские профессора, чье горячечное воображение родило славянофильство в 30-40-е годы XIX века, ни минуты в своей жизни не работали на земле, но были глубоко убеждены, что архаическая община является единственной возможной формой существования русского крестьянства. Коммунизм таким образом не радикален, а реакционен, и есть форма прошлой (первобытной), а не будущей организации общества.
Революционеры-разночинцы, полагает автор, не имели ни малейшего реального представления о распределении собственности на землю в Российской империи и принимали за данность, что большая часть плодородных земель принадлежит поместному дворянству. Правительство, между тем, продолжало увеличивать фонд крестьянских земель за счет самых плодородных районов Сибири, где император (к тому времени Николай II) лично выделил для переселенцев около 4 миллионов гектаров, принадлежавших казне. Специальный банк был создан для того, чтобы облегчить крестьянам приобретение новой земли, и с 1861 по 1905 год более предприимчивая часть крестьянства выкупила у обедневших дворянских семей более 24 миллионов гектаров. Более реакционная - коммунистически настроенная, условно про-ленинская - часть крестьянства между тем продолжала требовать конфискации помещичьих земель в общинную собственность. В 1905 году крестьяне сожгли более 2000 поместий. У них уже был коммунизм, но им было нужно больше коммунизма.
Дворянское сословие между тем хорошо отдавало себе отчет, что ликвидация помещичьего фермерского землевладения приведет к массовому голоду. Мало кто сомневался, что именно в общинном землевладении лежит корень проблемы. Столыпин, заняв пост премьер-министра, немедленно провел закон, разрешающий индивидуальным крестьянам выходить из общины и с этой целью оформлять в собственность конкретный частный надел; фактически, закон, стимулирующий индивидуальные фермерские хозяйства. Первоначально законом решились воспользоваться немногие: основной проблемой крестьяне видели возможную нехватку земли для выпаса. Однако первые смельчаки существенно улучшили свое положение за 1-2 года, и тогда плотину прорвало: были поданы многие тысячи заявок на выход из общин, в России немедленно возник дефицит оценщиков, и ждать очереди на выход приходилось очень долго. Здесь интересно отметить, что в революцию столыпинского закона никто не отменял, и он продолжал действовать в годы НЭПа. Когда после революции немедленно произошла та самая конфискация поместий, прогнозированный голод не заставил себя ждать и в 1918-22 годах выкосил миллионы.
Русское крестьянство поддержало Ленина потому, что общинная собственность вошла в норму, никого не пугала и не воспринималась как корень всех проблем. Помимо этого, Ленин пообещал передать крестьянству удельные владения императорской семьи, земли церкви, государственные земли и т.п. Фокус заключался в том, что значительная часть этих земель состояла из лесов, гор, территорий крайнего Севера и прочих невозделываемых земель; об этом Ильич умолчал. Никакие дополнительные земельные гранты не решали проблем экстенсивного земледелия. Любопытно, что указ 1861 года сделал исключение из норм общинной собственности для Финляндии, Эстонии, Литвы, Латвии и Польши. По странному стечению обстоятельств, ни одна из этих территорий не легла под большевиков в 1917-м.
Все вышеизложенное было частичным конспектом статьи барона Карла фон Врангеля-Рокасовского, написанной в 1951 году для американской аудитории; основной тезис статьи заключается в том, что в силу вышеизложенных обстоятельств коммунизм Америке не грозит.