Весна на Женевском озере
По мотивам давешней прогулки по берегу Женевского озера от Лозанны до Шильонского замка через Монтрё.
Глициния, в немецком просторечье "Blauregen"("голубой дождь"). Вот отчего он "голубой"? Бледно-лиловый, нежно-сиреневый, но никак не голубой. Хотя... что с австрийцев возьмешь, у них и в радуге не семь цветов, а шесть. Австрийцы с немцами с пеной у рта будут доказывать, что синий и голубой - это оттенки одного и того же цвета. Опять же и океанов у них только три, и планет в Солнечной системе восемь, и самая большая языковая семья, по их нерушимому убеждению, индогерманская, а не индоевропейская. На мой робкий писк: "А как быть с романскими и славянскими языками? Вы их куда бы отнесли: к индийским или германским языкам?" - получаю сочувственно-снисходительный к моей непроходимой серости взгляд, долженствующий в полной мере подчеркнуть интеллектуальную убогость и врожденную неполноценность каждого, не имеющего счастья принадлежать к истинным арийцам. Что-то я отвлекаюсь. На повестке дня - весна и Женевское озеро.
В парке перед штаб-квартирой Олимпийского комитета.
Над озером, по крутым склонам, между Лозанной, Вё и Монтрё, тянутся бесконечные виноградники.
Волны озера сами по себе, видимо, недостаточно концептуальны и живописны на взгляд швейцарца, даже несмотря на вечно меняющееся над озерной поверхностью небо и снежные пики Альп. Как сказал бы Остап Бендер: "Слишком много шику. Дикая красота. Воображение идиота". Творец был не вполне креативен, создавая этот кусок тверди, но, слава Ему же, это легко поправимо.
Гостиница, где последние годы жил и работал Набоков.
Кстати сказать, на набережной перед отелем - целая толпа обронзовевших знаменитостей, почтивших Монтрё своим краткосрочным визитом. Запомнились Чаплин и Меркьюри. Однако ж Набокова, прожившего в отеле 17 лет, что само по себе необычно, и создавшего там "Аду" и "Бледное пламя" плюс неоконченный роман "Лаура и ее оригинал", там нет. О нем вообще нет никакого упоминания, хотя бы памятной доски. Выразив свое удивление вслух, была в очередной раз щелкнута по носу презрительной репликой свекрови-австрийки: "Кто такой Набоков? Всего лишь русский эмигрант". Как это верно, Ватсон.
Шильонский замок. Вполне идиллическая картинка. А между тем, европейские сентименталисты вкупе с романтиками создали ему репутацию мрачной крепости, внутри и возле коей гибнет все живое и благородное. Руссо возле Шильона утопил свою новую Элоизу, Байрон в скучнейших стихах живописал страдания борца за женевскую независимость Бонивара, 6 лет скучавшего в подземельях замка с прикованными к одному из пилонов руками. Правда, этого мятежному лорду показалось маловато, поэтому для полноты картины и пущего катарсиса читателя он умертвил в том же подвале и двух братьев несчастного узника. Причем, не просто умертвил, но заставил садистов-охранников зарыть их прямо в том же подвале на глазах у несчастного Бонивара. Вооруженная этими знаниями из курса "Зарубежная литература первой трети XIX века", с содроганием спускалась я в замковый подвал, ожидая увидеть земляные полы, стены, сочащиеся водой, и мрачные, низкие своды, куда не проникает ни единый луч солнца. Склеп оказался паче чаяния очень уютным, светлым и сухим и даже с видом на озеро. Полагаю, узники соловецкого и колымских лагерей много бы дали, чтобы оказаться в таких условиях заключения. Недаром байроновский Бонивар, будучи освобожден наконец бернскими солдатами, с грустью покидал свою уютную тюрьму.
Глициния, в немецком просторечье "Blauregen"("голубой дождь"). Вот отчего он "голубой"? Бледно-лиловый, нежно-сиреневый, но никак не голубой. Хотя... что с австрийцев возьмешь, у них и в радуге не семь цветов, а шесть. Австрийцы с немцами с пеной у рта будут доказывать, что синий и голубой - это оттенки одного и того же цвета. Опять же и океанов у них только три, и планет в Солнечной системе восемь, и самая большая языковая семья, по их нерушимому убеждению, индогерманская, а не индоевропейская. На мой робкий писк: "А как быть с романскими и славянскими языками? Вы их куда бы отнесли: к индийским или германским языкам?" - получаю сочувственно-снисходительный к моей непроходимой серости взгляд, долженствующий в полной мере подчеркнуть интеллектуальную убогость и врожденную неполноценность каждого, не имеющего счастья принадлежать к истинным арийцам. Что-то я отвлекаюсь. На повестке дня - весна и Женевское озеро.
В парке перед штаб-квартирой Олимпийского комитета.
Над озером, по крутым склонам, между Лозанной, Вё и Монтрё, тянутся бесконечные виноградники.
Волны озера сами по себе, видимо, недостаточно концептуальны и живописны на взгляд швейцарца, даже несмотря на вечно меняющееся над озерной поверхностью небо и снежные пики Альп. Как сказал бы Остап Бендер: "Слишком много шику. Дикая красота. Воображение идиота". Творец был не вполне креативен, создавая этот кусок тверди, но, слава Ему же, это легко поправимо.
Гостиница, где последние годы жил и работал Набоков.
Кстати сказать, на набережной перед отелем - целая толпа обронзовевших знаменитостей, почтивших Монтрё своим краткосрочным визитом. Запомнились Чаплин и Меркьюри. Однако ж Набокова, прожившего в отеле 17 лет, что само по себе необычно, и создавшего там "Аду" и "Бледное пламя" плюс неоконченный роман "Лаура и ее оригинал", там нет. О нем вообще нет никакого упоминания, хотя бы памятной доски. Выразив свое удивление вслух, была в очередной раз щелкнута по носу презрительной репликой свекрови-австрийки: "Кто такой Набоков? Всего лишь русский эмигрант". Как это верно, Ватсон.
Шильонский замок. Вполне идиллическая картинка. А между тем, европейские сентименталисты вкупе с романтиками создали ему репутацию мрачной крепости, внутри и возле коей гибнет все живое и благородное. Руссо возле Шильона утопил свою новую Элоизу, Байрон в скучнейших стихах живописал страдания борца за женевскую независимость Бонивара, 6 лет скучавшего в подземельях замка с прикованными к одному из пилонов руками. Правда, этого мятежному лорду показалось маловато, поэтому для полноты картины и пущего катарсиса читателя он умертвил в том же подвале и двух братьев несчастного узника. Причем, не просто умертвил, но заставил садистов-охранников зарыть их прямо в том же подвале на глазах у несчастного Бонивара. Вооруженная этими знаниями из курса "Зарубежная литература первой трети XIX века", с содроганием спускалась я в замковый подвал, ожидая увидеть земляные полы, стены, сочащиеся водой, и мрачные, низкие своды, куда не проникает ни единый луч солнца. Склеп оказался паче чаяния очень уютным, светлым и сухим и даже с видом на озеро. Полагаю, узники соловецкого и колымских лагерей много бы дали, чтобы оказаться в таких условиях заключения. Недаром байроновский Бонивар, будучи освобожден наконец бернскими солдатами, с грустью покидал свою уютную тюрьму.