Михаил Михайлович Бахтин. Все же про литературу.
У меня перерыв в языкознании. Видимо, во что бы то ни стало надо мне про Бахтина написать. И напишу о нем здесь, потому что это про литературу, хоть и про жизнь. Это так сложно. Но у меня совершенно иное сознание после того, как я с ним познакомилась. Я вдруг поняла, что литература - это больше про жизнь, чем сама жизнь. Книга его, которую нам надо было читать, называлась скучновато: "Проблемы поэтики Достоевского". Но еще дело было в том, что я сначала читала о Бахтине, а потом самого Бахтина. И меня уже чрезвычайно волновали введенные им понятия "другой", "я-для-себя", "я-для-других". Ну я всегда подозревала, что мы смотрим на себя глазами других людей, пытаемся угадать, что о нас думают, пытаемся соответствовать иногда вымышленным представлениям о представлениях о нас других. Т.е. всегда есть образ других людей в сознании, всегда есть взгляд со стороны, с которым надо как-то сосуществовать: либо бороться, либо пытаться соответствовать, либо пытаться не соответствовать, либо делать вид, что его нет (а делать вид, что нет, и нет на самом деле - это совершенно разные вещи). Это как про голос. Мы его слышим изнутри одним, а так интересно узнать, как же его слышат другие. Так вот, для меня было огромной неожиданностью, что ДОСТОЕВСКИЙ ОБ ЭТОМ! Его Макар Девушкин из "Бедных людей" - это Гоголевский Акакий Акакиевич, умеющий смотреть на себя глазами других и страшно мучающийся от этого, от стыда, что он такой. Он там даже, бывает, забывается, возомнит себя донжуаном, а потом (как обухом по голове) вдруг видит, насколько он смешон и нелеп и жалок. И он уже совсем другой. У Гоголя внешний человечек, мы видим его только снаружи, он не подозревает о нашем существовании, о существовании людей, глядящих на него и судящих о нем. А вот у Достоевского Макар Девушкин вдруг встречает этот оценивающий снисходительный взгляд, ловит его и сам ощущает насколько ничтожным его видят другие, насколько его представления о себе и об образе себя в глазах других отличаются от того, как его на самом деле видят эти другие, как его оценивают. У Достоевского есть эпизод, где Макар Девушкин читает Гоголя, "Шинель". И как ему больно становится от этого овнешнения, насколько он становится вдруг жалким, вдруг в пух и прах разбиваются все его иллюзии, он вдруг понимает, как отличается то, каким он представляет себя от того, какой он на самом деле, но правильнее сказать, от того, как его видят другие.
Я-то думала, что литература - это сюжет, поучения там всякие, что можно размышлять, что, мол, автор хотел сказать, что воровать плохо и т.п., а что литература может быть настолько обо мне, о таком, что я толком не сформулировала, но с чем живу постоянно и в разрешении чего нуждаюсь, чтобы дальше можно было жить, об этом я не знала.
Но что было не менее интересно читать, так это историю такой рефлексирующей личности в культуре. В Античности нет таких мучений вообще. Я наконец-то поняла, что такое целостная личность Античности: личность, которая не разделена на я-для-себя и я-для-других. Так Бахтин объясняет громкий прилюдный плач великих героев Иллиады: все чувства были возможны только в процессе выражения вовне. Я для себя не было. Не было интимного пространства одиночества с самим собой, потому что не было этого раздвоения в личности: у меня горе - и я стенаю на площади, у меня радость - и я радуюсь при всех. Потом впервые в средневековье разговоры с самим собой, но тоже еще не совсем то.
Он очень четко объяснил, что такое объект и субъект, и про внешнюю завершенность и про незавершенность самосознания. Про конечность, ограниченность временем и пространством человека снаружи и про бесконечность и незавершенность самосознания изнутри, и, главное, про конфликт этих двух сущностей.
А еще Бахтин писал про карнавальность. О, это отдельная тема. Тема смеха, смеховой культуры. Но вот разве возможно о смехе писать как о чем-то глобальном и серьезном? А он написал. Да так, что действительно понимаешь, насколько это важное явление в развитии человечества и как важна его роль в жизни каждого и во взрослении. Больше всего мне понравилось, что смех уничтожает страх, что то, что смешно, не может одновременно быть страшным. Страх серьезен. А смех серьезное уничтожает. И поэтому, кстати, тоже в смеховой культуре бесполезно искать положительных персонажей. Они серьезные, они не смешные. Смеховая культура уничтожает серьезное, тоталитарное, принятое за верное, она помогает оттолкнуться от общепринятого, нарушить запреты и границы и пойти дальше. Ренессанс смеется над Средневековьем, преодолевая его запреты и ограничения, и Дон Кихот - это совсем не рыцарский роман, а пародия на рыцарские романы. Каждый следующий период в культуре вырабатывает свои правила, а потом приходит смех, рушит, преодолевает, снижает, избавляется от табу и запретов, и на смену старому приходит новое.
А еще он то и дело в своих работах использует совершенно новые слова, они очень свежие точные, живые и глубокие, рожденные вот прям в этом тексте и специально для него созданные.
Читать его сначала было трудно. Он очень основательно пишет. Мне не хватало мозгов на понимание всего. И я листала, цеплялась за то, что задевало, и выхватывала куски и с удовольствием их усваивала.
Я-то думала, что литература - это сюжет, поучения там всякие, что можно размышлять, что, мол, автор хотел сказать, что воровать плохо и т.п., а что литература может быть настолько обо мне, о таком, что я толком не сформулировала, но с чем живу постоянно и в разрешении чего нуждаюсь, чтобы дальше можно было жить, об этом я не знала.
Но что было не менее интересно читать, так это историю такой рефлексирующей личности в культуре. В Античности нет таких мучений вообще. Я наконец-то поняла, что такое целостная личность Античности: личность, которая не разделена на я-для-себя и я-для-других. Так Бахтин объясняет громкий прилюдный плач великих героев Иллиады: все чувства были возможны только в процессе выражения вовне. Я для себя не было. Не было интимного пространства одиночества с самим собой, потому что не было этого раздвоения в личности: у меня горе - и я стенаю на площади, у меня радость - и я радуюсь при всех. Потом впервые в средневековье разговоры с самим собой, но тоже еще не совсем то.
Он очень четко объяснил, что такое объект и субъект, и про внешнюю завершенность и про незавершенность самосознания. Про конечность, ограниченность временем и пространством человека снаружи и про бесконечность и незавершенность самосознания изнутри, и, главное, про конфликт этих двух сущностей.
А еще Бахтин писал про карнавальность. О, это отдельная тема. Тема смеха, смеховой культуры. Но вот разве возможно о смехе писать как о чем-то глобальном и серьезном? А он написал. Да так, что действительно понимаешь, насколько это важное явление в развитии человечества и как важна его роль в жизни каждого и во взрослении. Больше всего мне понравилось, что смех уничтожает страх, что то, что смешно, не может одновременно быть страшным. Страх серьезен. А смех серьезное уничтожает. И поэтому, кстати, тоже в смеховой культуре бесполезно искать положительных персонажей. Они серьезные, они не смешные. Смеховая культура уничтожает серьезное, тоталитарное, принятое за верное, она помогает оттолкнуться от общепринятого, нарушить запреты и границы и пойти дальше. Ренессанс смеется над Средневековьем, преодолевая его запреты и ограничения, и Дон Кихот - это совсем не рыцарский роман, а пародия на рыцарские романы. Каждый следующий период в культуре вырабатывает свои правила, а потом приходит смех, рушит, преодолевает, снижает, избавляется от табу и запретов, и на смену старому приходит новое.
А еще он то и дело в своих работах использует совершенно новые слова, они очень свежие точные, живые и глубокие, рожденные вот прям в этом тексте и специально для него созданные.
Читать его сначала было трудно. Он очень основательно пишет. Мне не хватало мозгов на понимание всего. И я листала, цеплялась за то, что задевало, и выхватывала куски и с удовольствием их усваивала.