Слом шаблона об колено
Ханука - праздник бытовых чудес. Он не о том, что бывает, если хорошо себя вести, он о том, что вообще бывает. Немножко тут, капельку там, по сусекам поскрести, по подвалам подмести, искоса посмотреть, голову наклонить, добавить масла и размешать. И, конечно, зажечь свечу.
Я хожу по улицам и ловлю глазами праздничную мелочь. Рассовываю по карманам, коплю на черный день. Смотри, смотри. Всю неделю прямо сейчас здесь происходит крошечное домашнее чудо, которое заключается только в том, что нигде другом месте такого нет.
* * *
Молодая религиозная пара зажигает ханукальные свечи. Не в доме, не возле дома, не у подъезда и даже не где-нибудь в парке, а просто на улице, возле дороги. Надеюсь, им просто так захотелось, а не то что бы лучшего места для них не нашлось. Впрочем, место вполне подходящее: здесь до сих пор не горит ни одной свечи.
А теперь вот горят, толстенькие рядком, важно покачивая пламенем.
Мужчина возится вокруг закрытого подсвечника-ханукии, ставя его потверже и поправляя стекло. Мимо быстрым шагом идут прохожие. А женщина, совсем еще юная девочка в высоком платке-тюрбане, тихонько что-то поет - напевает свечкам, ласково и мелодично, чтобы на незнакомой улице им не было страшно. Свечи жмурятся от ее голоса как котята и, кажется, вот-вот заурчат.
* * *
На поле в парке играют две женские футбольные команды. Я застреваю посмотреть: красиво играют.
С краю поля болеют зрители, среди них кудрявый малыш в футболке с надписью «чемпион». Смотрит, не отрываясь.
- Папа, - спрашивает завороженно, - а мальчики тоже могут играть в футбол?
Задерживаю дыхание. Длинный папа, держащий чемпиона на плечах, косится по сторонам и веско отвечает:
- Безусловно, Рони. В футбол могут играть АБСОЛЮТНО ВСЕ.
* * *
В рифму, совершенно в другом городе компания тоже гоняет мяч. Трое смуглых ребят восточного вида, белокурый русский, вратарь с длинными пейсами, двое эфиопов и араб.
- Елена! - кричат игроки высокому русскому, - Елена, бей на правый край!
Я вспоминаю, что в футбол могут играть абсолютно все: у светловолосого нападающего Елены из-под куртки видна помятая юбка. Елена подпрыгивает и бьет, игроки задирают головы и глядят, мяч летит по дуге, отражаясь в лужах. Тут бы появиться пяти разноцветным мамам (две темнокожих, три горбоносых, одна в хиджабе, одна в парике, ну и последняя, видимо, с балалайкой наперевес), но вместо них раздается приятный бас:
- Пончики, пончики! Налетай! - это хабадники несут Слово Божье, воплощенное в калориях и варенье.
Команда распадается и бежит наперегонки. Бородатый податель пончиков покачивает подносом, видит их восьмерых и комментирует:
- О! Ханукия!
Вдоль подноса идет полосатый кот, делая вид, что он тут просто так.
* * *
В районе пабов за уличным столиком сидит компания их трех усталых человек. Отдельно, рядом, стоит их запах. Ленц сказал бы: «Коньяк, ром, вишневая настойка, абсент...» - а еще, подозреваю, стеклоочиститель «Блик два».
Огибая запах, ловлю разговор:
(первый собеседник, с неподдельным удивлением)
- Что? У тебя - сценофобия? Серьезно?
(второй, с прекрасной дикцией, печально)
- Ну да. А у кого ее нет?
Интересно, а сценофобы могут играть в футбол?
* * *
Возле шоссе стоит рекламный щит, разделенный на две части - так, что плакаты на двух половинках щита не связаны между собой. Еду мимо, прищуриваюсь. На верхней - портрет недавно покойного главного сефардского раввина, с посвящением: «Отец, мы продолжаем». На нижней, вплотную к верхней - огнедышащий дракон и подпись: «Наши игры с огнем».
* * *
Двое высоких плечистых парней, переругиваясь, возятся возле открытого автомобиля, широкими спинами загораживая происходящее. «Труп прячут» - мелькает в голове, и я немедленно подхожу поближе.
Вблизи выясняется, что парни деловито и споро собирают на обочине резное деревянное трюмо. Вечерний дождик кропит кокетливый силуэт на гнутых ножках. Трюмо покачивается, волнами отражая улицу, фонари, лужи и горящие свечки в доме напротив.
- Дерево треснуло, сука, - сплевывает один из парней. - Шатается, тля.
- Гонишь, тля, - отвечает второй. - Это, сука, семнадцатый век.
Мимо трюмо идет девчонка, ловит свое отражение и быстро поправляет влажные кудри, приводя их в ей одной заметный порядок. Зеркало семнадцатого века отражает ее расплывчатой и таинственной. Один из парней затихает и тоже во что-то всматривается. Другой закуривает, обволакивая дымом волнистое стекло.
Я любуюсь семнадцатым веком на обочине нового года и тоже машинально что-то на себе поправляю. «Вот бы, - думаю, - они его здесь насовсем оставили». Парни устало курят, и свечки расплываются в старой раме, напоминая, что нигде и ничего не остается насовсем.
Я хожу по улицам и ловлю глазами праздничную мелочь. Рассовываю по карманам, коплю на черный день. Смотри, смотри. Всю неделю прямо сейчас здесь происходит крошечное домашнее чудо, которое заключается только в том, что нигде другом месте такого нет.
* * *
Молодая религиозная пара зажигает ханукальные свечи. Не в доме, не возле дома, не у подъезда и даже не где-нибудь в парке, а просто на улице, возле дороги. Надеюсь, им просто так захотелось, а не то что бы лучшего места для них не нашлось. Впрочем, место вполне подходящее: здесь до сих пор не горит ни одной свечи.
А теперь вот горят, толстенькие рядком, важно покачивая пламенем.
Мужчина возится вокруг закрытого подсвечника-ханукии, ставя его потверже и поправляя стекло. Мимо быстрым шагом идут прохожие. А женщина, совсем еще юная девочка в высоком платке-тюрбане, тихонько что-то поет - напевает свечкам, ласково и мелодично, чтобы на незнакомой улице им не было страшно. Свечи жмурятся от ее голоса как котята и, кажется, вот-вот заурчат.
* * *
На поле в парке играют две женские футбольные команды. Я застреваю посмотреть: красиво играют.
С краю поля болеют зрители, среди них кудрявый малыш в футболке с надписью «чемпион». Смотрит, не отрываясь.
- Папа, - спрашивает завороженно, - а мальчики тоже могут играть в футбол?
Задерживаю дыхание. Длинный папа, держащий чемпиона на плечах, косится по сторонам и веско отвечает:
- Безусловно, Рони. В футбол могут играть АБСОЛЮТНО ВСЕ.
* * *
В рифму, совершенно в другом городе компания тоже гоняет мяч. Трое смуглых ребят восточного вида, белокурый русский, вратарь с длинными пейсами, двое эфиопов и араб.
- Елена! - кричат игроки высокому русскому, - Елена, бей на правый край!
Я вспоминаю, что в футбол могут играть абсолютно все: у светловолосого нападающего Елены из-под куртки видна помятая юбка. Елена подпрыгивает и бьет, игроки задирают головы и глядят, мяч летит по дуге, отражаясь в лужах. Тут бы появиться пяти разноцветным мамам (две темнокожих, три горбоносых, одна в хиджабе, одна в парике, ну и последняя, видимо, с балалайкой наперевес), но вместо них раздается приятный бас:
- Пончики, пончики! Налетай! - это хабадники несут Слово Божье, воплощенное в калориях и варенье.
Команда распадается и бежит наперегонки. Бородатый податель пончиков покачивает подносом, видит их восьмерых и комментирует:
- О! Ханукия!
Вдоль подноса идет полосатый кот, делая вид, что он тут просто так.
* * *
В районе пабов за уличным столиком сидит компания их трех усталых человек. Отдельно, рядом, стоит их запах. Ленц сказал бы: «Коньяк, ром, вишневая настойка, абсент...» - а еще, подозреваю, стеклоочиститель «Блик два».
Огибая запах, ловлю разговор:
(первый собеседник, с неподдельным удивлением)
- Что? У тебя - сценофобия? Серьезно?
(второй, с прекрасной дикцией, печально)
- Ну да. А у кого ее нет?
Интересно, а сценофобы могут играть в футбол?
* * *
Возле шоссе стоит рекламный щит, разделенный на две части - так, что плакаты на двух половинках щита не связаны между собой. Еду мимо, прищуриваюсь. На верхней - портрет недавно покойного главного сефардского раввина, с посвящением: «Отец, мы продолжаем». На нижней, вплотную к верхней - огнедышащий дракон и подпись: «Наши игры с огнем».
* * *
Двое высоких плечистых парней, переругиваясь, возятся возле открытого автомобиля, широкими спинами загораживая происходящее. «Труп прячут» - мелькает в голове, и я немедленно подхожу поближе.
Вблизи выясняется, что парни деловито и споро собирают на обочине резное деревянное трюмо. Вечерний дождик кропит кокетливый силуэт на гнутых ножках. Трюмо покачивается, волнами отражая улицу, фонари, лужи и горящие свечки в доме напротив.
- Дерево треснуло, сука, - сплевывает один из парней. - Шатается, тля.
- Гонишь, тля, - отвечает второй. - Это, сука, семнадцатый век.
Мимо трюмо идет девчонка, ловит свое отражение и быстро поправляет влажные кудри, приводя их в ей одной заметный порядок. Зеркало семнадцатого века отражает ее расплывчатой и таинственной. Один из парней затихает и тоже во что-то всматривается. Другой закуривает, обволакивая дымом волнистое стекло.
Я любуюсь семнадцатым веком на обочине нового года и тоже машинально что-то на себе поправляю. «Вот бы, - думаю, - они его здесь насовсем оставили». Парни устало курят, и свечки расплываются в старой раме, напоминая, что нигде и ничего не остается насовсем.