Элита "Трилистника"
Весна 1918 года. Фейерверк московской «кафешной» поэзии. На Тверской, на Кузнецком открываются литературные кафе. Поэты, писатели, искусствоведы вечерами кочуют из одного кафе в другое.
Художники. Буйство красок, форм, образов находят место на стенах и потолках бывших прачечных и подвалов, превратившихся в кафе. Стихи лавиной обрушиваются с эстрады на головы тех, кто пришел провести вечер за столиком, а не в холодных опустевших квартирах, но в кафе холодно. Это не теплые, светлые рестораны с шампанским времен Николая II, это не жиреющие кабаки НЭПа. В поэтических кафе 1918 года практически нечего есть, люди приходят за впечатлениями.
В это же время открывается еще одно кафе, которое не будет похоже на бунтарские клубы футуристов и имажинистов.
1904-1914
2 апреля 1918 года. Газета "Новости дня" писала:
«ТРИЛИСТНИК» В КАФЕ «ЭЛИТ».
Открытие выступления писателей и композиторов в кафе «Элит» (Петровская линия) состоится завтра, в среду, 3 апреля. В программе вечера - граф А. Н. Толстой, Вл. Ходасевич и А. Могилевский. В четверг читают К. Бальмонт, И. Новиков, в пятницу - Е. Чириков и В.Инбер, в субботу - Г. Чулков, И. Эренбург и Добровейн.
Кафе «Элит» разместилось в первом этаже в одном из домов по Петровской линии. Вся линия была однообразно застроена архитектором Фрейденбергом и соединяет Петровку и Неглинку. Хотя кафе и называлось «Трилистник» по стихотворному циклу Анненского, однако продолжает оставаться «Элитом» или «Элитой» то ли по привычке, то ли название льстило завсегдатаям кафе.
1900-1903
В своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» Эренбург ставит «Трилистник» в ряд с другими поэтическими кафе того времени, по которым они с Маяковским, Толстым и Бальмонтом совершали ежевечерний рейд, и «за тридцать или за пятьдесят рублей читали свои произведения перед шумливыми посетителями, которые слушали плохо, но глядели на нас с любопытством, как посетители зоопарка глядят на обезьян».
Однако кафе «Трилистник» играл в жизни Ильи Эренбурга большую роль, чем какие-либо другие. А молчит он об этом, потому что зачем же выдающемуся советскому писателю вспоминать о том, что он был хозяином заведения, про которое Влад Королевич сказал: кафе "юных разочарованных эсеров-эмигрантов и отступников-эсдеков вроде Инбер и Эренбурга".
Здесь в конце концов осел и граф А.Н.Толстой. Атмосфера кафе вполне отвечала его политической позиции: "кому граф, а кому - гражданин" и не обязывала становиться на сторону кого бы то ни было.
"Красный граф" А.Н.Толстой
Но футуристы, эгофутуристы, имажинисты и символисты обходили это кафе стороной. Левая поэзия, мечтавшая «отделить искусство от государства» предпочитала свои разукрашенные подвалы. Не бывал в «Элите» и настроенный крайне право Бунин, считая ниже своего достоинства эти сборища.
Из-за "Элиты" и презрительного отношения к Эренбургу Бунин окончательно разругался с «полубольшевиком» Толстым. В дневниках 1918 года читаем: "Эренбург опять стал задевать меня - пшютовским, развязным, задирчатым тоном. Шкляр - страстную речь по этому поводу. Я сказал: «Да, это надо бросить». Начался скандал. Толстой, злой на меня за «Элиту», на их тороне. «Эренбург - большой поэт». А как он три месяца назад, после чтения стихов Эренбургом ругал Эренбурга…!"
Пшютовской тон Эренбурга не делает ему чести. Пшют - устаревшее слово, обозначающее пошляк, фат или хлыщ, человек высокомерный и заносчивый с кем можно. Меткая характеристика.
Совершенно не таким тоном сообщала газета «Новости дня» об открытии нового кафе. Кстати тот факт, что вступительную речь на открытии произносил именно Эренбург, еще раз доказывает, что кафе «Трилистник» было эренбурговским.
Так вот газета «Новости дня» писала 5 апреля о его "тихих и таких простых, и таких глубоких» словах: «В самые тяжёлые минуты жизни, - сказал он, - нельзя не молиться. Так же точно нельзя не заниматься искусством, ибо не является ли оно молитвой взволнованного сердца?».
О такой вот стихотворной молитве Эренбурга писал Шершеневич в статье «Поэзия 1918 года» : «Это сборник до тошноты истерических, я бы сказал, бабьих причитаний. (…) "стихи на торжественный случай". Тут самое прелюбопытное комбинирование Маяковского с Некрасовым».
Эх, настало время разгуляться,
Позабыть про давнюю печаль!
Резолюцию, декларацию
Жарь!
Послужи-ка нам, красавица!
Что не нравится?
Приласкаем, рядом не пройдём -
Можно и прикладом,
Можно и штыком!..
Да завоем во мгле
От этой, от вольной воли!..
О нашей родимой земле
Миром Господу помолимся.
(И.Эренбург. Молитва о России, 1917 год)
Притовоположные в своих политических взглядах Шершеневич и Бунин сошлись в отношении к Эренбургу.
Илья Эренбург
Мнения литераторов-современников не помешало Эренбургу стать ему Заслуженным Советским Писателем-Публицистом, лауреатом Сталинских премий, автором военного лозунга «Убей немца» и автором романа «Оттепель» уже при Хрущеве. Конформизм хорошо оплачивался Советами.
Московская публика кафе приняла и своим вниманием не обделяла. Газеты «Новости дня» и «Вечерняя жизнь» наперебой продолжали печатать анонсы и рецензии на «Элитные» вечера (на газеты у новой власти денег хватало, газеты были бесплатные и развешивались как афиши на стенах домов). В них можно было прочесть:
Литературное кафе это новый, более совершенный вид общения автора с читателем. Автор спускается с горы, читатель подымается из долины. На плоскогорье они встречаются, там воздух чист, и легко дышится и тому, и другому… Именно таким духом, нежным и крепким, веяло на первом литературном выступлении в кафе «Элит».
«Вечерняя жизнь». 5 апреля 1918 года.
За короткое время своего существования «Трилистник» познакомил слушателей с целым рядом писателей и поэтов. Успели выступить - граф А.Н. Толстой, Е. Чириков, Георгий Чулков, Андрей Соболь, Вл. Лидин, Бальмонт, Эренбург, Крандиевская, Инбер, Ходасевич и другие.
«Новости дня» 13 апреля 1918 года.
В кафе «Трилистник» публику не эпатировали публику и новых форм не искали.
Спит Россия. За нее кто-то спорит и кличет,
Она только плачет со сна,
И в слезах - былое безразличье,
И в душе - былая тишина.
Молчит. И что это значит?
Светлый крест святой Жены
Или только труп смердящий
Богом забытой страны?
(Илья Эренбург. Осенью 1918 года)
«Здесь, на помосте, между столиками, выступал московские поэты и писатели с чтением последних своих произведений, причем каждые три дня программа менялась». Из воспоминаний Крандиевской-Толстой.
Среди выступавших в кафе были известный скрипач Могилевский А.Я., молодой пианист Добровейн Исай Александрович (Барабейчик Ицхак Зорахович), ставший впоследствии ведущим оперным дирижером в Германии.
Из старого поколения постоянным гостем был Евгений Николаевич Чириков. Наверное, ему посвящены строки в статье Королевича о том, что кафе «Элит» заполнено "седовласыми авторами, читающими монотонными голосами свои рассказы, в 3 печатных листа", и что-то еще про «благоухание седин».
Дон Аминадо в свою очередь вспоминает женские, или «феминистские» вечера: «Кафе «Элит» - это кафе поэтесс. На эстраде только Музы, Аполлоны курят и аплодируют».
Дальше в статье Дон Аминадо перечисляет поэтесс: "В кафе «Элит», на Петровских линиях, молодая, краснощёкая, кровь с молоком, Марина Цветаева чётко скандирует свою московскую поэму, где ещё нет ни скорби, ни отчаяния, и только протест и вызов - хилым и немощным, слабым и сомневающимся. Её называют Царь-Девица."
Марина Цветаева
Сама Цветаева вспоминала потом: «Раз выступаю на вечере поэтесс. Успех - неизменный, особенно - Стенька Разин: «И звенят-звенят, звенят-звенят запястья: - Затонуло ты - Степанове - счастье!»»
Откуда вот только красные щеки и выражение «кровь с молоком». Об этом периоде в жизни Марины Цветаевой сохранилось множество воспоминаний: пропавший без вести муж, нищета, голодные дети, крысы шныряют по дому, ставшему общежитием, дрова из шкафов, стульев и рояля. А тут - успех, аплодисменты:
«И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
- Затонуло ты - Степанове - счастье!»»
1918 год. Военный коммунизм. На Кузнецком раздают махорку по карточкам. А здесь:
"Кузьмина-Караваева воспевает Шарлотту Кордэ. Ещё никто не знает, кто будет российским Маратом, но она его предчувствует, и на подвиг готова. Подвиг её будет иной, и несказанной будет жертва вечерняя", - читаем Дона Аминадо.
1914 год
Елизавета Кузьмина-Караваева - поэтесса, богослов, действующий член партии эсеров. В 1918 году она уедет в Анапу и будет избрана городским головой. Потом Белое движение, эмиграция, Сербия, Париж, постриг. Во время войны она будет укрывать у себя евреев и советских военнопленных, а потом - концлагерь Равенсбрюк. В 2004 году Константинопольская патриархия канонизирует мать Марию (Елизавету Кузьмину-Караваеву).
В ней увидел А.Н.Толстой Дашу Булавину из романа "Хождение по мукам". Все знакомые Кузьминой-Караваевой обсуждали тогда ее первую встречу с Блоком. Елизавета Юрьевна сама рассказывала друзьям, как пришла к нему домой и призналась в любви. Тогда же многих друзей Караваевой и Блока покоробило, что сделал Толстой из их истории, превратив честного и щепетильного в отношениях Блока в липкого и развязного Бессонова. Еще один персонаж романа - Елизавета Киевна - просто оскорбительная пародия на Кузьмину. Ахматова позже говорила: «клеветнический образ Елизаветы Киевны - это Елизавета Кузьмина-Караваева, человек необычайных душевных достоинств (католическая святая). О Бессонове лучше не говорить, его приключения… - это, может быть, приключения Толстого, но не Блока».
«В галерее московских дагерротипов, побледневших от времени, была и Любовь Столица, талантливая поэтесса, выступавшая на той же эстраде в Петровских линиях», - продолжает воспоминания Дон Аминадо
Любовь Столица
Любовь Никитична Столица (урожд. Ершова) - была в 1900-1910 годы московской знаменитостью. Столица - это не псевдоним, а фамилия мужа. Писала она, как тогда говорили, о "языческой Руси". Вердикт Бунина был: "А Столица та была недалеко от села..."
Зачинаю в хороводе я ходить,
Плат мой - белый, синий, синий сарафан,
Зачинает меня юнош мой любить,
Ликом светел, духом буен, силой пьян.
На лице моем святая красота
Рассветает жарким розовым лучом,
А по телу молодая могота
Разливается лазоревым ручьем!
На женских вечерах читала свои стихи Вера Инбер: румяна, катурны, парижские таверны. Говорят, у нее была прекрасная дикция, и она умела ставить ударения.
Милый, милый Вилли! Милый Вилли!
Расскажите мне без долгих дум -
Вы кого-нибудь когда-нибудь любили,
Вилли-Грум?
Вилли бросил вожжи... Кочки. Кручи...
Кэб перевернулся... Сделал бум!
Ах, какой вы скверный, скверный кучер,
Вилли-Грум!"
Потом она станет одним из авторов книги "Канал имени Сталина", лауреатом Сталинской премии.
Вера Инбер.
Среди выступавших был и незаслуженно забытый в годы советской власти писатель Борис Зайцев - офицер, умница. Он тоже уедет в Европу сразу после суда над эсерами, уедет по состоянию здоровья, с разрешения Советского правительства и не вернется. В эмиграции напишет воспоминания «Далекое» о Марине Цветаевой, которой привозил на санках дрова, об Андрее Белом, чтениях в Политехническом музее, о Москве. Тогда он читал в Москве своего «Дон Жуана». «Ах, нельзя теперь о таком и так писать! - вспоминал он потом слова одного молодого писателя, дружившего с ним, - Вот имажинисты - другое дело!»
Борис Зайцев
Невозможно представить в этой компании Маяковского или Мейерхольда. Штаны Васи Каменского, кочевавшие из Кафе футуристов в Кафе «Домино» уж точно никак бы не гармонировали со шляпками Веры Инбер.
Однако Маяковский посетил однажды это тихое поэтическое болотце. 14 апреля 1918 года, Владимир Маяковский нагрянул в "Трилистник" "в костюме апаша, в красном шарфе с подведенными глазами" (В.Королевич). Хотя возможно он пришел в своей постоянной кепке и с папиросой, прилипшей к губе. "Новости дня" так осветили этот момент биографии будущего великого глашатая революции:
«Мирное житие далекого от шумной улицы кафе было нарушено вчера “очередным” выступлением г-на Маяковского. Лишившись трибуны в закрывшемся “Кафе поэтов”, сей неунывающий россиянин, снедаемый страстью к позе и саморекламе, бродит унылыми ночами по улицам Москвы, заходя “на огонек” туда, где можно выступить и потешить публику. Вчера, однако, г-н Маяковский ошибся дверью. Публике, собирающейся в «Трилистнике», оказались чужды трафаретные трюки талантливого поэта. Сорвав все же некоторое количество аплодисментов, г-н Маяковский удалился. Волнение улеглось. Вновь зазвучали прекрасные стихи В. Ходасевича и Эренбурга. С большим вниманием был прослушан новый рассказ И.А. Новикова. «Трилистник» определенно начинает завоевывать симпатии публики".
«Трилистник» переварил и Маяковского.
Надеюсь, он прочитал им «Нате!» и больше туда не заглядывал.
Вся история этого кафе пропитана какой-то фальшью, чем-то липким до чего не хочется дотрагиваться.
Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,
характер - как из кости слоновой точен,
а этому взял бы да и дал по роже:
не нравится он мне очень.
(Маяковский. «Мое к этому отношение»)
В 1919 году кафе «Трилистник» формально принадлежало Московскому центральному рабочему кооперативу, к деятельности которого имел непосредственное отношение Львов-Рогачевский.
Василий Львов-Рогачевский
Львов-Рогачевский, или Василий Львович Рогачевский - бывший меньшевик, революционер, политик и литератор в 1917 "отошел от политической деятельности, занявшись исключительно литературной и преподавательской работой". Марксист по убеждениям, он увлекался поэзией имажинистов, посвятил ему много статей, защищал, поддерживал. В апреле 1919 года по его приглашению выступал в кафе Сергей Есенин. Есенин читал стихи вместе с Ходасевичем. О его выступлениях есть записи в конце апреля и в начале мая 1919 года. Сохранились письма Есенина к Львову-Рогачевскому, автографы на книгах стихов, подаренных Василию Львовичу.
В статье литературной энциклопедии написали о нем, как о беззубом, бесхребетном, типичном мелкобуржуазном критике, никогда не умевшем "правильно находить и бить врагов пролетариата в литературе и очень часто выдававшей врагов революции за ее друзей".
Толстой в этой энциклопедии естественно удостоился совсем другой оценки. Энциклопедия вспоминала его заслуги активного строителя социализма, вспоминала его выступления в 1937 на Конгрессе культуры в Лондоне, "где он рассказал о замечательных людях Советской страны, о смысле Сталинской Конституции и о социалистической культуре». На счету у Толстого больше всего Сталинских премий.
Для Эренбурга в Литературной энциклопедии места не осталось, но Большая биографическая еще при жизни Ильи Геогриевича отмечала, что « За последнее время однако писатель стал больше понимать наше социалистическое строительство и начал разоблачать провокационную деятельность белой озверелой эмиграции».
Рогачевский, Эренбург и Толстой - элита «Трилистника» покоится на Новодевичьем.
«Озверелая эмиграция» в лице Бориса Зайцева лежит на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Любовь Столица умерла в Софии. Кузьмина-Караваева - в лагере Равенсбрюк. Цветаева повесилась в Елабуге. Место ее могилы до сих пор неизвестно. У стены Петропавловского кладбища ее сестра установила крест с надписью: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева».
Кафе просуществовало недолго. Наверное, его тоже съел НЭП. Или после процесса над эсерами в 1922 году кафе побоялись оставлять. Возможно именно оно в 1920-х станет гостиницей и рестораном "Ампир", а потом привычным для нас "Будапештом". Возможно сейчас именно его окна заслонены огромными плаками: "Аврора" - мужской клуб".
"Кафешный" период литературы подошел к концу.
Художники. Буйство красок, форм, образов находят место на стенах и потолках бывших прачечных и подвалов, превратившихся в кафе. Стихи лавиной обрушиваются с эстрады на головы тех, кто пришел провести вечер за столиком, а не в холодных опустевших квартирах, но в кафе холодно. Это не теплые, светлые рестораны с шампанским времен Николая II, это не жиреющие кабаки НЭПа. В поэтических кафе 1918 года практически нечего есть, люди приходят за впечатлениями.
В это же время открывается еще одно кафе, которое не будет похоже на бунтарские клубы футуристов и имажинистов.
1904-1914
2 апреля 1918 года. Газета "Новости дня" писала:
«ТРИЛИСТНИК» В КАФЕ «ЭЛИТ».
Открытие выступления писателей и композиторов в кафе «Элит» (Петровская линия) состоится завтра, в среду, 3 апреля. В программе вечера - граф А. Н. Толстой, Вл. Ходасевич и А. Могилевский. В четверг читают К. Бальмонт, И. Новиков, в пятницу - Е. Чириков и В.Инбер, в субботу - Г. Чулков, И. Эренбург и Добровейн.
Кафе «Элит» разместилось в первом этаже в одном из домов по Петровской линии. Вся линия была однообразно застроена архитектором Фрейденбергом и соединяет Петровку и Неглинку. Хотя кафе и называлось «Трилистник» по стихотворному циклу Анненского, однако продолжает оставаться «Элитом» или «Элитой» то ли по привычке, то ли название льстило завсегдатаям кафе.
1900-1903
В своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» Эренбург ставит «Трилистник» в ряд с другими поэтическими кафе того времени, по которым они с Маяковским, Толстым и Бальмонтом совершали ежевечерний рейд, и «за тридцать или за пятьдесят рублей читали свои произведения перед шумливыми посетителями, которые слушали плохо, но глядели на нас с любопытством, как посетители зоопарка глядят на обезьян».
Однако кафе «Трилистник» играл в жизни Ильи Эренбурга большую роль, чем какие-либо другие. А молчит он об этом, потому что зачем же выдающемуся советскому писателю вспоминать о том, что он был хозяином заведения, про которое Влад Королевич сказал: кафе "юных разочарованных эсеров-эмигрантов и отступников-эсдеков вроде Инбер и Эренбурга".
Здесь в конце концов осел и граф А.Н.Толстой. Атмосфера кафе вполне отвечала его политической позиции: "кому граф, а кому - гражданин" и не обязывала становиться на сторону кого бы то ни было.
"Красный граф" А.Н.Толстой
Но футуристы, эгофутуристы, имажинисты и символисты обходили это кафе стороной. Левая поэзия, мечтавшая «отделить искусство от государства» предпочитала свои разукрашенные подвалы. Не бывал в «Элите» и настроенный крайне право Бунин, считая ниже своего достоинства эти сборища.
Из-за "Элиты" и презрительного отношения к Эренбургу Бунин окончательно разругался с «полубольшевиком» Толстым. В дневниках 1918 года читаем: "Эренбург опять стал задевать меня - пшютовским, развязным, задирчатым тоном. Шкляр - страстную речь по этому поводу. Я сказал: «Да, это надо бросить». Начался скандал. Толстой, злой на меня за «Элиту», на их тороне. «Эренбург - большой поэт». А как он три месяца назад, после чтения стихов Эренбургом ругал Эренбурга…!"
Пшютовской тон Эренбурга не делает ему чести. Пшют - устаревшее слово, обозначающее пошляк, фат или хлыщ, человек высокомерный и заносчивый с кем можно. Меткая характеристика.
Совершенно не таким тоном сообщала газета «Новости дня» об открытии нового кафе. Кстати тот факт, что вступительную речь на открытии произносил именно Эренбург, еще раз доказывает, что кафе «Трилистник» было эренбурговским.
Так вот газета «Новости дня» писала 5 апреля о его "тихих и таких простых, и таких глубоких» словах: «В самые тяжёлые минуты жизни, - сказал он, - нельзя не молиться. Так же точно нельзя не заниматься искусством, ибо не является ли оно молитвой взволнованного сердца?».
О такой вот стихотворной молитве Эренбурга писал Шершеневич в статье «Поэзия 1918 года» : «Это сборник до тошноты истерических, я бы сказал, бабьих причитаний. (…) "стихи на торжественный случай". Тут самое прелюбопытное комбинирование Маяковского с Некрасовым».
Эх, настало время разгуляться,
Позабыть про давнюю печаль!
Резолюцию, декларацию
Жарь!
Послужи-ка нам, красавица!
Что не нравится?
Приласкаем, рядом не пройдём -
Можно и прикладом,
Можно и штыком!..
Да завоем во мгле
От этой, от вольной воли!..
О нашей родимой земле
Миром Господу помолимся.
(И.Эренбург. Молитва о России, 1917 год)
Притовоположные в своих политических взглядах Шершеневич и Бунин сошлись в отношении к Эренбургу.
Илья Эренбург
Мнения литераторов-современников не помешало Эренбургу стать ему Заслуженным Советским Писателем-Публицистом, лауреатом Сталинских премий, автором военного лозунга «Убей немца» и автором романа «Оттепель» уже при Хрущеве. Конформизм хорошо оплачивался Советами.
Московская публика кафе приняла и своим вниманием не обделяла. Газеты «Новости дня» и «Вечерняя жизнь» наперебой продолжали печатать анонсы и рецензии на «Элитные» вечера (на газеты у новой власти денег хватало, газеты были бесплатные и развешивались как афиши на стенах домов). В них можно было прочесть:
Литературное кафе это новый, более совершенный вид общения автора с читателем. Автор спускается с горы, читатель подымается из долины. На плоскогорье они встречаются, там воздух чист, и легко дышится и тому, и другому… Именно таким духом, нежным и крепким, веяло на первом литературном выступлении в кафе «Элит».
«Вечерняя жизнь». 5 апреля 1918 года.
За короткое время своего существования «Трилистник» познакомил слушателей с целым рядом писателей и поэтов. Успели выступить - граф А.Н. Толстой, Е. Чириков, Георгий Чулков, Андрей Соболь, Вл. Лидин, Бальмонт, Эренбург, Крандиевская, Инбер, Ходасевич и другие.
«Новости дня» 13 апреля 1918 года.
В кафе «Трилистник» публику не эпатировали публику и новых форм не искали.
Спит Россия. За нее кто-то спорит и кличет,
Она только плачет со сна,
И в слезах - былое безразличье,
И в душе - былая тишина.
Молчит. И что это значит?
Светлый крест святой Жены
Или только труп смердящий
Богом забытой страны?
(Илья Эренбург. Осенью 1918 года)
«Здесь, на помосте, между столиками, выступал московские поэты и писатели с чтением последних своих произведений, причем каждые три дня программа менялась». Из воспоминаний Крандиевской-Толстой.
Среди выступавших в кафе были известный скрипач Могилевский А.Я., молодой пианист Добровейн Исай Александрович (Барабейчик Ицхак Зорахович), ставший впоследствии ведущим оперным дирижером в Германии.
Из старого поколения постоянным гостем был Евгений Николаевич Чириков. Наверное, ему посвящены строки в статье Королевича о том, что кафе «Элит» заполнено "седовласыми авторами, читающими монотонными голосами свои рассказы, в 3 печатных листа", и что-то еще про «благоухание седин».
Дон Аминадо в свою очередь вспоминает женские, или «феминистские» вечера: «Кафе «Элит» - это кафе поэтесс. На эстраде только Музы, Аполлоны курят и аплодируют».
Дальше в статье Дон Аминадо перечисляет поэтесс: "В кафе «Элит», на Петровских линиях, молодая, краснощёкая, кровь с молоком, Марина Цветаева чётко скандирует свою московскую поэму, где ещё нет ни скорби, ни отчаяния, и только протест и вызов - хилым и немощным, слабым и сомневающимся. Её называют Царь-Девица."
Марина Цветаева
Сама Цветаева вспоминала потом: «Раз выступаю на вечере поэтесс. Успех - неизменный, особенно - Стенька Разин: «И звенят-звенят, звенят-звенят запястья: - Затонуло ты - Степанове - счастье!»»
Откуда вот только красные щеки и выражение «кровь с молоком». Об этом периоде в жизни Марины Цветаевой сохранилось множество воспоминаний: пропавший без вести муж, нищета, голодные дети, крысы шныряют по дому, ставшему общежитием, дрова из шкафов, стульев и рояля. А тут - успех, аплодисменты:
«И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
- Затонуло ты - Степанове - счастье!»»
1918 год. Военный коммунизм. На Кузнецком раздают махорку по карточкам. А здесь:
"Кузьмина-Караваева воспевает Шарлотту Кордэ. Ещё никто не знает, кто будет российским Маратом, но она его предчувствует, и на подвиг готова. Подвиг её будет иной, и несказанной будет жертва вечерняя", - читаем Дона Аминадо.
1914 год
Елизавета Кузьмина-Караваева - поэтесса, богослов, действующий член партии эсеров. В 1918 году она уедет в Анапу и будет избрана городским головой. Потом Белое движение, эмиграция, Сербия, Париж, постриг. Во время войны она будет укрывать у себя евреев и советских военнопленных, а потом - концлагерь Равенсбрюк. В 2004 году Константинопольская патриархия канонизирует мать Марию (Елизавету Кузьмину-Караваеву).
В ней увидел А.Н.Толстой Дашу Булавину из романа "Хождение по мукам". Все знакомые Кузьминой-Караваевой обсуждали тогда ее первую встречу с Блоком. Елизавета Юрьевна сама рассказывала друзьям, как пришла к нему домой и призналась в любви. Тогда же многих друзей Караваевой и Блока покоробило, что сделал Толстой из их истории, превратив честного и щепетильного в отношениях Блока в липкого и развязного Бессонова. Еще один персонаж романа - Елизавета Киевна - просто оскорбительная пародия на Кузьмину. Ахматова позже говорила: «клеветнический образ Елизаветы Киевны - это Елизавета Кузьмина-Караваева, человек необычайных душевных достоинств (католическая святая). О Бессонове лучше не говорить, его приключения… - это, может быть, приключения Толстого, но не Блока».
«В галерее московских дагерротипов, побледневших от времени, была и Любовь Столица, талантливая поэтесса, выступавшая на той же эстраде в Петровских линиях», - продолжает воспоминания Дон Аминадо
Любовь Столица
Любовь Никитична Столица (урожд. Ершова) - была в 1900-1910 годы московской знаменитостью. Столица - это не псевдоним, а фамилия мужа. Писала она, как тогда говорили, о "языческой Руси". Вердикт Бунина был: "А Столица та была недалеко от села..."
Зачинаю в хороводе я ходить,
Плат мой - белый, синий, синий сарафан,
Зачинает меня юнош мой любить,
Ликом светел, духом буен, силой пьян.
На лице моем святая красота
Рассветает жарким розовым лучом,
А по телу молодая могота
Разливается лазоревым ручьем!
На женских вечерах читала свои стихи Вера Инбер: румяна, катурны, парижские таверны. Говорят, у нее была прекрасная дикция, и она умела ставить ударения.
Милый, милый Вилли! Милый Вилли!
Расскажите мне без долгих дум -
Вы кого-нибудь когда-нибудь любили,
Вилли-Грум?
Вилли бросил вожжи... Кочки. Кручи...
Кэб перевернулся... Сделал бум!
Ах, какой вы скверный, скверный кучер,
Вилли-Грум!"
Потом она станет одним из авторов книги "Канал имени Сталина", лауреатом Сталинской премии.
Вера Инбер.
Среди выступавших был и незаслуженно забытый в годы советской власти писатель Борис Зайцев - офицер, умница. Он тоже уедет в Европу сразу после суда над эсерами, уедет по состоянию здоровья, с разрешения Советского правительства и не вернется. В эмиграции напишет воспоминания «Далекое» о Марине Цветаевой, которой привозил на санках дрова, об Андрее Белом, чтениях в Политехническом музее, о Москве. Тогда он читал в Москве своего «Дон Жуана». «Ах, нельзя теперь о таком и так писать! - вспоминал он потом слова одного молодого писателя, дружившего с ним, - Вот имажинисты - другое дело!»
Борис Зайцев
Невозможно представить в этой компании Маяковского или Мейерхольда. Штаны Васи Каменского, кочевавшие из Кафе футуристов в Кафе «Домино» уж точно никак бы не гармонировали со шляпками Веры Инбер.
Однако Маяковский посетил однажды это тихое поэтическое болотце. 14 апреля 1918 года, Владимир Маяковский нагрянул в "Трилистник" "в костюме апаша, в красном шарфе с подведенными глазами" (В.Королевич). Хотя возможно он пришел в своей постоянной кепке и с папиросой, прилипшей к губе. "Новости дня" так осветили этот момент биографии будущего великого глашатая революции:
«Мирное житие далекого от шумной улицы кафе было нарушено вчера “очередным” выступлением г-на Маяковского. Лишившись трибуны в закрывшемся “Кафе поэтов”, сей неунывающий россиянин, снедаемый страстью к позе и саморекламе, бродит унылыми ночами по улицам Москвы, заходя “на огонек” туда, где можно выступить и потешить публику. Вчера, однако, г-н Маяковский ошибся дверью. Публике, собирающейся в «Трилистнике», оказались чужды трафаретные трюки талантливого поэта. Сорвав все же некоторое количество аплодисментов, г-н Маяковский удалился. Волнение улеглось. Вновь зазвучали прекрасные стихи В. Ходасевича и Эренбурга. С большим вниманием был прослушан новый рассказ И.А. Новикова. «Трилистник» определенно начинает завоевывать симпатии публики".
«Трилистник» переварил и Маяковского.
Надеюсь, он прочитал им «Нате!» и больше туда не заглядывал.
Вся история этого кафе пропитана какой-то фальшью, чем-то липким до чего не хочется дотрагиваться.
Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,
характер - как из кости слоновой точен,
а этому взял бы да и дал по роже:
не нравится он мне очень.
(Маяковский. «Мое к этому отношение»)
В 1919 году кафе «Трилистник» формально принадлежало Московскому центральному рабочему кооперативу, к деятельности которого имел непосредственное отношение Львов-Рогачевский.
Василий Львов-Рогачевский
Львов-Рогачевский, или Василий Львович Рогачевский - бывший меньшевик, революционер, политик и литератор в 1917 "отошел от политической деятельности, занявшись исключительно литературной и преподавательской работой". Марксист по убеждениям, он увлекался поэзией имажинистов, посвятил ему много статей, защищал, поддерживал. В апреле 1919 года по его приглашению выступал в кафе Сергей Есенин. Есенин читал стихи вместе с Ходасевичем. О его выступлениях есть записи в конце апреля и в начале мая 1919 года. Сохранились письма Есенина к Львову-Рогачевскому, автографы на книгах стихов, подаренных Василию Львовичу.
В статье литературной энциклопедии написали о нем, как о беззубом, бесхребетном, типичном мелкобуржуазном критике, никогда не умевшем "правильно находить и бить врагов пролетариата в литературе и очень часто выдававшей врагов революции за ее друзей".
Толстой в этой энциклопедии естественно удостоился совсем другой оценки. Энциклопедия вспоминала его заслуги активного строителя социализма, вспоминала его выступления в 1937 на Конгрессе культуры в Лондоне, "где он рассказал о замечательных людях Советской страны, о смысле Сталинской Конституции и о социалистической культуре». На счету у Толстого больше всего Сталинских премий.
Для Эренбурга в Литературной энциклопедии места не осталось, но Большая биографическая еще при жизни Ильи Геогриевича отмечала, что « За последнее время однако писатель стал больше понимать наше социалистическое строительство и начал разоблачать провокационную деятельность белой озверелой эмиграции».
Рогачевский, Эренбург и Толстой - элита «Трилистника» покоится на Новодевичьем.
«Озверелая эмиграция» в лице Бориса Зайцева лежит на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Любовь Столица умерла в Софии. Кузьмина-Караваева - в лагере Равенсбрюк. Цветаева повесилась в Елабуге. Место ее могилы до сих пор неизвестно. У стены Петропавловского кладбища ее сестра установила крест с надписью: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева».
Кафе просуществовало недолго. Наверное, его тоже съел НЭП. Или после процесса над эсерами в 1922 году кафе побоялись оставлять. Возможно именно оно в 1920-х станет гостиницей и рестораном "Ампир", а потом привычным для нас "Будапештом". Возможно сейчас именно его окна заслонены огромными плаками: "Аврора" - мужской клуб".
"Кафешный" период литературы подошел к концу.