(no subject)
Казявка Яська стремительно эволюционирует. Набор звуков, долженствующих означать речь, обретает фонетику, семантику, синтаксис, и вот это всё. В полусне тащу его, очнувшегося в 6 утра, на кухню, на руках. Потому что ножки ещё не проснулись, а аппетит уже, да. На автомате разогреваю кашу, вполглаза досматривая сон, крошу банан, пробую температуру, несу ложку в младенца, думая только о том, как скорее закончить и, может, удастся ещё часочек доспать.
- Стул.
- Что? - говорю.
- Ся! - (садись) - Стул! - повторяет младенец. Ну тоесть если ты планировала на ходу тут чего-то в ребенка запихнуть, то передумай обратно, потому что завтрак, он и в 6 утра еда, и будь добра устроиться по-человечески.
Выдвигаю стул, сажусь рядом.
- Рот открывай!
- Неее.
- ?!
- Ся! - (сам).
Отдаю ложку, юноша начинает энергично ковырять ею в тарелке, треть каши фонтаном летит по кухне, треть успешно попадает в младенца, ещё треть милостиво достаётся матери, в полусне готовой на всё, лишь бы незапланирванный завтрак уже закончился.
Когда в тарелке пустеет, младенец, несытый цыплячьей порцией, нашаманивает себе добавки:
- Сыр! Дай!!
Чуя приближение конца экзекуции, отрезаю сыр, наливаю молока, и, вот оно, достаю казявку из стульчика и резвым галопом транспортирую молотилку в кроватку. В проходе своей спальни я вижу угол кровати, подушку с отпечаком головы с правого края, и ком одеяла, мягким сугробом спадающий на пол.
- А уже весна?
- Что?! - в дверях стоит Артём, пижама набекрень, на голове злой парик (с), одно ухо малиновое и след подушки через всю щёку. - Что? Нет, зима пока. - И я мысленно прощаюсь и с подушкой, и с одеялом, и с остатками сна, мгновенно выскочившими из головы.
- Зима? - разочарованно тянет Тёмыч, - надо было ещё поспать.
- Точно, медвежонок, давай обратно в берлогу.
Тёмыч разворачивается и исчезает в коридоре, шлепая по полу босыми пятками.
Я ложусь, укутываюсь в одеяло, и начинаю вспоминать, что там такое интересное мне показывали в последнем сне. Что-то такое было, ох.
- А я рифму придумал!
- А?! - Темыч сидит в кресле у моей кровати, сна ни в одном глазу, переодетый, на голове - шляпа, на шортах - хвост кота в сапогах.
- Понедельник - рак-отшельник!
- Рак! Рак! - скандирует Яська из своей кроватки.
Доброе утро.
- Стул.
- Что? - говорю.
- Ся! - (садись) - Стул! - повторяет младенец. Ну тоесть если ты планировала на ходу тут чего-то в ребенка запихнуть, то передумай обратно, потому что завтрак, он и в 6 утра еда, и будь добра устроиться по-человечески.
Выдвигаю стул, сажусь рядом.
- Рот открывай!
- Неее.
- ?!
- Ся! - (сам).
Отдаю ложку, юноша начинает энергично ковырять ею в тарелке, треть каши фонтаном летит по кухне, треть успешно попадает в младенца, ещё треть милостиво достаётся матери, в полусне готовой на всё, лишь бы незапланирванный завтрак уже закончился.
Когда в тарелке пустеет, младенец, несытый цыплячьей порцией, нашаманивает себе добавки:
- Сыр! Дай!!
Чуя приближение конца экзекуции, отрезаю сыр, наливаю молока, и, вот оно, достаю казявку из стульчика и резвым галопом транспортирую молотилку в кроватку. В проходе своей спальни я вижу угол кровати, подушку с отпечаком головы с правого края, и ком одеяла, мягким сугробом спадающий на пол.
- А уже весна?
- Что?! - в дверях стоит Артём, пижама набекрень, на голове злой парик (с), одно ухо малиновое и след подушки через всю щёку. - Что? Нет, зима пока. - И я мысленно прощаюсь и с подушкой, и с одеялом, и с остатками сна, мгновенно выскочившими из головы.
- Зима? - разочарованно тянет Тёмыч, - надо было ещё поспать.
- Точно, медвежонок, давай обратно в берлогу.
Тёмыч разворачивается и исчезает в коридоре, шлепая по полу босыми пятками.
Я ложусь, укутываюсь в одеяло, и начинаю вспоминать, что там такое интересное мне показывали в последнем сне. Что-то такое было, ох.
- А я рифму придумал!
- А?! - Темыч сидит в кресле у моей кровати, сна ни в одном глазу, переодетый, на голове - шляпа, на шортах - хвост кота в сапогах.
- Понедельник - рак-отшельник!
- Рак! Рак! - скандирует Яська из своей кроватки.
Доброе утро.