-
Я называю всё в строчку, моя дорогая,
рифма сама заколотит цепочки в столбцы.
Жизнь - это, в общем, всё то, от чего убегают
в небытиё, то есть в вечность, мои мертвецы.
Знаю, моя дорогая, что броши и клипсы,
бусы, хрусталь, золотые изделия и
туфли на чёрной игле, боже, ноженьки иксом
у лягушонка, я помню - богатства твои.
В жизни, где всем мертвецам отведённое место
перед фундаментом, в цирлах жилых этажей,
ты, дорогая моя, служишь сладкой невестой
для батальона слюнявящих глянец мужей.
Жизнь - это, в общем, всё то, что осталось за кадром:
бритвы и вены, отрава, зарезанный брат.
Вот я, убитый, курю и с самим собой в нарды
коротко партию режу. Вокруг меня ад:
бусы, хрусталь, лакированный пол, телевизор,
пахнет тобой, дорогая моя, не спеши.
Медленней, медленней…Я от фундамента, снизу,
сердце твоё разбиваю на радость души.
В жизни, где не удаётся остаться собою,
очень удобно разыгрывать роль мудреца,
лгать, философствовать, корчить улыбки конвою,
маску за маской слезами стирая с лица.
Так я рыдаю, моя дорогая, кривляясь.
И хохочу над рыданьями прочих людей,
чтоб не взорваться. Поэтому просто взрываюсь
в девок, похожих на злобных столичных блядей.
Ты, дорогая моя, в этом стонущем списке
красным подчёркнута. Бусы, помада, хрусталь…
Звонкое, липкое, хрупкое. Фраер тбилисский
выиграл в секу тебя. Мне, поверь, очень жаль.
Жаль, дорогая, что мёртвым печаль безразлична.
Улицы, слёзы, надежда, любовь…Обменять
ангела слюни на жаркую жижу «Столичной»,
вкусом похожей на злую московскую блядь.
рифма сама заколотит цепочки в столбцы.
Жизнь - это, в общем, всё то, от чего убегают
в небытиё, то есть в вечность, мои мертвецы.
Знаю, моя дорогая, что броши и клипсы,
бусы, хрусталь, золотые изделия и
туфли на чёрной игле, боже, ноженьки иксом
у лягушонка, я помню - богатства твои.
В жизни, где всем мертвецам отведённое место
перед фундаментом, в цирлах жилых этажей,
ты, дорогая моя, служишь сладкой невестой
для батальона слюнявящих глянец мужей.
Жизнь - это, в общем, всё то, что осталось за кадром:
бритвы и вены, отрава, зарезанный брат.
Вот я, убитый, курю и с самим собой в нарды
коротко партию режу. Вокруг меня ад:
бусы, хрусталь, лакированный пол, телевизор,
пахнет тобой, дорогая моя, не спеши.
Медленней, медленней…Я от фундамента, снизу,
сердце твоё разбиваю на радость души.
В жизни, где не удаётся остаться собою,
очень удобно разыгрывать роль мудреца,
лгать, философствовать, корчить улыбки конвою,
маску за маской слезами стирая с лица.
Так я рыдаю, моя дорогая, кривляясь.
И хохочу над рыданьями прочих людей,
чтоб не взорваться. Поэтому просто взрываюсь
в девок, похожих на злобных столичных блядей.
Ты, дорогая моя, в этом стонущем списке
красным подчёркнута. Бусы, помада, хрусталь…
Звонкое, липкое, хрупкое. Фраер тбилисский
выиграл в секу тебя. Мне, поверь, очень жаль.
Жаль, дорогая, что мёртвым печаль безразлична.
Улицы, слёзы, надежда, любовь…Обменять
ангела слюни на жаркую жижу «Столичной»,
вкусом похожей на злую московскую блядь.