Бесцельно блуждая глазами по лицам, в ожидании запаздывающего начала концерта Александра Градского, я слушала в наушниках аудиокнигу, и размышляла о том, как некоторые литературные или песенные произведения могут становиться ступеньками в твоем собственном развитии.
Отдельные песни определяют культурные, политические вехи столетия, поэтому их как-то особенно трепетно (покрываясь мурашками от переполняющих тебя чувств) слышать спустя много лет после того, как они из «на злобу дня» превратились в «классику».
Какие-то рассказы/эссе сидят «занозами» в тебе долгое время, пока не проникнут достаточно глубоко, чтобы пронзить одну из управляющих иллюзий - она лопается, словно мыльный пузырь, обдавая брызгами, в самый неожиданный момент. Долгое время я не могла вспомнить, откуда взялась эта картина, полная мутной воды и визга раненных животных, которая часто возникает перед моим внутренним взором. Оказывается, год назад я прочитала рассказ «14 футов воды у меня дома» Аллена Гергенуса и все эти месяцы слышала в нем все больше отзвуков тому, что вижу вокруг. Сегодня я нашла скан поразившего меня отрывка.
Мы услышали душераздирающий визг. Тоскливый, но указывающий, что где-то дерутся. Я оглянулся на своих юных пассажиров. Им явно было страшно даже подумать о том, что же мы увидим, двинувшись на крик.
Я протарахтел через участок Хатчисонов, над Гретиным изящным цветником-арабеской, который скрыла и загадила бурая вода. На углу Картер-стрит и Шейди-серкл-драйв, в палисаднике какого-то нового врача из Нэшевской больницы, мы наткнулись на двух молодых золотистых ретриверов.
Они бились в воде, уже ели держались на плаву. Задыхаясь, работая лапами, двигались по кругу и видели только один путь к спасению: пытались забраться друг к другу на спину. Искусали и раскорябали друг друга до крови. Заметив людей, они громко заскулили и, слабеющие, дрожащие, повернулись мордами к нам.
И вот, что нас особенно поразило: хотя глубина здесь была, самое малое, футов четырнадцать, а неподалеку торчали высокие конструкции, эти желто-кремовые псы, визжа от страха, кружили на маленьком пятачке - в пределах хозяйского двора. А ведь не было не видно ни забора, ни мостовой - только дрейфующие дрова та темные жилы свободных течений, разбегающиеся в разные стороны. И все рано обе собаки держались на месте, как пришитые, и захлебывались водой, окрашенной их собственной кровью.
До детской площадки, где они могли бы спастись и отдохнуть, было футов двадцать. Вместо этого псы, точно заключенные-сокамерники, метались туда-сюда, туда-сюда, изнемогая в этой впадине с солоноватой водой. Мы позвали собак, и, еле высовывая головы из воды, они радостно повернулись и уставились на нас. Но обе, скуля, не трогались с места - жаждали спасения, но боялись устремиться к нему. За моей спиной один из парнишек спросил:
- Мистер, чего они там зависли?
Я толком разобрался, в чем дело, лишь когда начал отвечать:
- Это «невидимая изгородь». Они думают, что ток все еще включен. Так боятся какого-то слабенького удара током, что готовы утонуть - прямо в своем дворе.
Мы пошлепали по воде ладонями: «Сюда, малыши!» Без толку. К ошейникам собак были прикреплены электрошокеры - чтобы не выбегали за ворота. Забор с датчиками, которые включали устройства, скрылся глубоко под водой. Собак держала в ловушке одна лишь мысль об ударе током - а, между прочим, свет с трех часов ночи отключен. Хозяев дома нет, никто не поможет. Я заметил, что одна собака вообще освободилась от своего красного ошейника. И вес равно бедняги - со двора ни ногой. Наверно, когда вода начала подниматься, они вскарабкались по стенам дома на крышу, и, наконец, доплыли до границы участка с тротуаром. И все это время плавали здесь, словно золотые рыбки, нарезая кровавые круги.