Куколка Ева. Выключить маму
Вот говорят, что нельзя свадебные туфли носить, плохая примета. А уж если брак развалился, тем более, нельзя носить. Выброси, сожги, продай недорого. Ева теперь верит в эту примету. Все идет не так. Туфли и на свадьбе-то здорово жали, а после рождения Марки у Евы поменялся размер. И стопа стала шире. И мама уж очень раздражает.
Нет, правда. У Евы уже давно такое чувство, будто мама незримо присутствует на свиданиях с Димой, и как только нужно что-то решать, куда идти, что сказать - лихо берет управление на себя.
Ева будто ковыляет в маминых туфлях, в мамином платье и с "поправдашним" кавалером-куклой. Да еще эти чертовы шпильки поминутно застревают в плитках тротуара. Тогда она ойкает и повисает на Диме. Мама хвалит: молодец, не сказала плохое слово. Писклявого "Ой" - вполне достаточно.
День жаркий. Дима горячий. В ушах шум. Ева как будто в воду погружена. Она говорит с Димой, но ей кажется, что она говорит во сне. Потом они заворачивают в кофейню - мама в голове поправляет: "В НАШУ С ДИМОЙ ЛЮБИМУЮ кофейню, Оля", и после пол литра кофе ей плохеет окончательно.
В кофейне было прохладно, но и там, стоило только Диме обратиться к Еве, как мама схватила джойстик, и вот: Ева сидит - как мама. Гримасничает - как мама. С официантом говорит ласково, как с равным - ну вылитая мама. Лучше отсюда уйти.
Кажется, что маршрут по корявым плиткам под дурацким солнцем будет вечен. Вот лучше бы кроссовки надела.
- Может, ко мне поедем? - говорит ее "поправдашний" кавалер.
Он тоже раздражает. Вспоминается Василиса и зажигательный спич про радости койки без перспектив. Мимо рывками плывут витрины, в них веселые картинки, а так же поплывшая Евина физиономия. Ева решает туда не смотреть, читает рекламу на тумбах.
Еве предлагается менять тариф, смотреть сериал, не вылезать на забитый перекресток.
"Бросит он меня..." - думает она. Да и скорей бы. И вообще ей хочется вырвать свою руку у Димы, встать в пятую позицию и заорать: да я тебе надоела, я это вижу отлично, не надо со мной возиться - иди уже домой. И не звони, понял?
"Оля, как можно! Ты же девочка."
"А он и вправду меня бросит. Нет, домой проводит, и даже скажет "созвонимся", но потом все помножит на ноль, а я ведь не хочу. Мне он нравится. Когда нет мамы в голове, мне с ним уж до того хорошо. Как же ее выгнать?"
Диму-то прогнать куда как проще.
Что обидно: мама иногда выключается. Разницу Ева оценила. И у Димы совсем другое лицо. Ева как-то попыталась разобрать, что же они такое делают и о чем говорят. Но ни о чем таком они не говорят: кино смотрят... Новости обсуждают. Истории рассказывают. Все по-отдельности - ни о чем.
Ключа нет. Как себя вести, чтобы ему было с ней хорошо?
Не дает ответа воображаемая мама.
Вот они проходят мимо магазина со всякой как бы антикварной ерундистикой. И тут Ева зачем-то тащит Диму уже туда: мама опять рулит, Дима, это же старинные вещи, это чудо, давай посмотрим!
Видишь, какой портсигар. Крышка мраморная. Крышка мраморная, говорю! Ой, а картины современные. Нет, я бы за такую не то, что тридцать - и десять тысяч не дала. Что? И ты бы не дал? Ой, я совсем не разбираюсь в живописи, просто мне свет не нравится. Ну, вон тот свет. Где речка.
(Прямо скажем, этот мрак и пятиста рублей не стоит. Я знаю, кто это малевал, и мне тут все не нравится. Но мама велит не умничать).
В витрине среди ювелирных поделок и черненного серебра яичным желтком блестит янтарный кораблик.
Такие брошки - листочки, пауки, кораблики - носили в Союзе, и у мамы Евы такая, само собой, была. И мама сейчас орет на заднем плане, веля ни в коем случае не обращать внимания на эту гадость. Но Ева уже обратила.
- Дима. Смотри, кораблик. Они еще продаются. Купить, что ли?..
Дима думает: "Какая славная брошка. Светлая такая. Ностальгическая вещь. Да, это не портсигар в виде надгробия. К тому же, портсигар-то поддельный, "под старину". А эта штучка настоящая, и вообще..."
И вообще, на Ольге будет смотреться идеально. К золотым волосам. Да, идеально.
- Оль, а можно, я тебе эту брошку подарю?
Когда брошка уже пристегнута к ее платью, Ева от радости хочет сказать Диме что-нибудь хорошее, кроме спасибо. Но, к сожалению, получается только "что-нибудь умное".
- Этот магазин мне напоминает блошиные рынки в городах Европы. Там тоже среди всякой фигни то и дело попадаются поразительные вещи.
- Да, точно, - улыбается Дима.
- Ты тоже читал?
- Да нет. Я... был - отвечает он.
"Господи! Курица! Куда я лезу, перед кем я выделываюсь! Конечно, он был!"
"Ну все. Теперь она вспомнит, что я где-то там был, а она нет, начнет комплексовать, завидовать, и кто меня тянул за язык".
Влюбленная пара выползает из магазина на солнце. Выхода нет. Впереди кафе, снова кафе, о, папин друг выставляется, надо будет потом сходить... И опять же кафе. Ну и фонтан. Чудно время провели!
Ева садится покурить у фонтана. Она все больше старается не курить при некурящем Диме, но сейчас ей уже все равно и наплевать. Туфли жмут, Дима скис, солнце не желает провалиться в тартар. Ева отворачивается от солнца и от Димы, и представляет себе, как обвешенная денискиной цепочкой Василиса колупает ее янтарный кораблик и цедит: "Миленько. У моей бабушки такой же был".
"А подарил он мне его потому, что я выпросила".
Я.
Это все я.
Я все. Я. А я где? Я...
Я сижу. Курю. Мне скучно и туфли жмут. Я не хочу тут сидеть. И гулять с ним не хочу. А что я хочу? Почему я за ним наблюдаю: какое у него лицо, какой у него голос. Да какая блин мне разница. У меня дома дочка имеется: хоть занаблюдайся. А у меня какой голос? Ну, я знаю какой. А вообще, стоит и о себе подумать. Чего я хочу? Картины дяди Саши посмотреть. Папка с ним ездил на этюды, и папкины варианты я видела. Интересненько сравнить, что там дядь Саша изобразил.
Боже мой, коряжка! Моя коряжка с Татышева! Он же ему тогда звонил! Непременно там будет картина с этой коряжкой, потому, что папка уже отстрелялся, а дядя Саша за ним все повторяет. Господи, да чего я тут сижу?"
- Дииим? - говорит Ева, и ее, собственно, уже тянет в сторону тени и выставки. - Тут рядом дядя Саша выставляется, я бы посмотрела. Так что я туда иду. Заодно оклемаюсь от этой жары.
- Дядя Саша? В смысле, почему Александр Литвинов дядя Саша? Вы знакомы?
- А ты что, знаешь наших художников?
- Лично - нет.
- Я про вообще. Работы.
- Кончено. Мне очень нравится. Конечно, пойдем! Я хотел тебе предложить, но... подумал, схожу потом. Конечно, идем.
- А к Литвинову в мастерскую хочешь? - улыбается Ева. - Тут вообще-то рядом.
- Хе! Спросила. Конечно, а это удобно?
- Нормально.
Очень даже это удобно. Александр Семенович обожает рассказывать ценителям, что, где, по какому поводу он написал. Как его жрали комары и мошки. Как он и его лучший друг - "отец этой девчушки, между прочим" - героически штурмовали местные красоты, улещивали старушек, сдающих комнаты, мылись в речных банях и побеждали расписания енисейских "ракет".
А еще у него есть тапки. Мягкие и много.
И пластырь.
Только что Ева и Дима прошли одну из критических точек своего пути.
Мама в голове сообщает:
- Что ж. Он признал в тебе культурную женщину, человека своего круга, и потому...
Ева легко выключает маму, как звук.
Нет, правда. У Евы уже давно такое чувство, будто мама незримо присутствует на свиданиях с Димой, и как только нужно что-то решать, куда идти, что сказать - лихо берет управление на себя.
Ева будто ковыляет в маминых туфлях, в мамином платье и с "поправдашним" кавалером-куклой. Да еще эти чертовы шпильки поминутно застревают в плитках тротуара. Тогда она ойкает и повисает на Диме. Мама хвалит: молодец, не сказала плохое слово. Писклявого "Ой" - вполне достаточно.
День жаркий. Дима горячий. В ушах шум. Ева как будто в воду погружена. Она говорит с Димой, но ей кажется, что она говорит во сне. Потом они заворачивают в кофейню - мама в голове поправляет: "В НАШУ С ДИМОЙ ЛЮБИМУЮ кофейню, Оля", и после пол литра кофе ей плохеет окончательно.
В кофейне было прохладно, но и там, стоило только Диме обратиться к Еве, как мама схватила джойстик, и вот: Ева сидит - как мама. Гримасничает - как мама. С официантом говорит ласково, как с равным - ну вылитая мама. Лучше отсюда уйти.
Кажется, что маршрут по корявым плиткам под дурацким солнцем будет вечен. Вот лучше бы кроссовки надела.
- Может, ко мне поедем? - говорит ее "поправдашний" кавалер.
Он тоже раздражает. Вспоминается Василиса и зажигательный спич про радости койки без перспектив. Мимо рывками плывут витрины, в них веселые картинки, а так же поплывшая Евина физиономия. Ева решает туда не смотреть, читает рекламу на тумбах.
Еве предлагается менять тариф, смотреть сериал, не вылезать на забитый перекресток.
"Бросит он меня..." - думает она. Да и скорей бы. И вообще ей хочется вырвать свою руку у Димы, встать в пятую позицию и заорать: да я тебе надоела, я это вижу отлично, не надо со мной возиться - иди уже домой. И не звони, понял?
"Оля, как можно! Ты же девочка."
"А он и вправду меня бросит. Нет, домой проводит, и даже скажет "созвонимся", но потом все помножит на ноль, а я ведь не хочу. Мне он нравится. Когда нет мамы в голове, мне с ним уж до того хорошо. Как же ее выгнать?"
Диму-то прогнать куда как проще.
Что обидно: мама иногда выключается. Разницу Ева оценила. И у Димы совсем другое лицо. Ева как-то попыталась разобрать, что же они такое делают и о чем говорят. Но ни о чем таком они не говорят: кино смотрят... Новости обсуждают. Истории рассказывают. Все по-отдельности - ни о чем.
Ключа нет. Как себя вести, чтобы ему было с ней хорошо?
Не дает ответа воображаемая мама.
Вот они проходят мимо магазина со всякой как бы антикварной ерундистикой. И тут Ева зачем-то тащит Диму уже туда: мама опять рулит, Дима, это же старинные вещи, это чудо, давай посмотрим!
Видишь, какой портсигар. Крышка мраморная. Крышка мраморная, говорю! Ой, а картины современные. Нет, я бы за такую не то, что тридцать - и десять тысяч не дала. Что? И ты бы не дал? Ой, я совсем не разбираюсь в живописи, просто мне свет не нравится. Ну, вон тот свет. Где речка.
(Прямо скажем, этот мрак и пятиста рублей не стоит. Я знаю, кто это малевал, и мне тут все не нравится. Но мама велит не умничать).
В витрине среди ювелирных поделок и черненного серебра яичным желтком блестит янтарный кораблик.
Такие брошки - листочки, пауки, кораблики - носили в Союзе, и у мамы Евы такая, само собой, была. И мама сейчас орет на заднем плане, веля ни в коем случае не обращать внимания на эту гадость. Но Ева уже обратила.
- Дима. Смотри, кораблик. Они еще продаются. Купить, что ли?..
Дима думает: "Какая славная брошка. Светлая такая. Ностальгическая вещь. Да, это не портсигар в виде надгробия. К тому же, портсигар-то поддельный, "под старину". А эта штучка настоящая, и вообще..."
И вообще, на Ольге будет смотреться идеально. К золотым волосам. Да, идеально.
- Оль, а можно, я тебе эту брошку подарю?
Когда брошка уже пристегнута к ее платью, Ева от радости хочет сказать Диме что-нибудь хорошее, кроме спасибо. Но, к сожалению, получается только "что-нибудь умное".
- Этот магазин мне напоминает блошиные рынки в городах Европы. Там тоже среди всякой фигни то и дело попадаются поразительные вещи.
- Да, точно, - улыбается Дима.
- Ты тоже читал?
- Да нет. Я... был - отвечает он.
"Господи! Курица! Куда я лезу, перед кем я выделываюсь! Конечно, он был!"
"Ну все. Теперь она вспомнит, что я где-то там был, а она нет, начнет комплексовать, завидовать, и кто меня тянул за язык".
Влюбленная пара выползает из магазина на солнце. Выхода нет. Впереди кафе, снова кафе, о, папин друг выставляется, надо будет потом сходить... И опять же кафе. Ну и фонтан. Чудно время провели!
Ева садится покурить у фонтана. Она все больше старается не курить при некурящем Диме, но сейчас ей уже все равно и наплевать. Туфли жмут, Дима скис, солнце не желает провалиться в тартар. Ева отворачивается от солнца и от Димы, и представляет себе, как обвешенная денискиной цепочкой Василиса колупает ее янтарный кораблик и цедит: "Миленько. У моей бабушки такой же был".
"А подарил он мне его потому, что я выпросила".
Я.
Это все я.
Я все. Я. А я где? Я...
Я сижу. Курю. Мне скучно и туфли жмут. Я не хочу тут сидеть. И гулять с ним не хочу. А что я хочу? Почему я за ним наблюдаю: какое у него лицо, какой у него голос. Да какая блин мне разница. У меня дома дочка имеется: хоть занаблюдайся. А у меня какой голос? Ну, я знаю какой. А вообще, стоит и о себе подумать. Чего я хочу? Картины дяди Саши посмотреть. Папка с ним ездил на этюды, и папкины варианты я видела. Интересненько сравнить, что там дядь Саша изобразил.
Боже мой, коряжка! Моя коряжка с Татышева! Он же ему тогда звонил! Непременно там будет картина с этой коряжкой, потому, что папка уже отстрелялся, а дядя Саша за ним все повторяет. Господи, да чего я тут сижу?"
- Дииим? - говорит Ева, и ее, собственно, уже тянет в сторону тени и выставки. - Тут рядом дядя Саша выставляется, я бы посмотрела. Так что я туда иду. Заодно оклемаюсь от этой жары.
- Дядя Саша? В смысле, почему Александр Литвинов дядя Саша? Вы знакомы?
- А ты что, знаешь наших художников?
- Лично - нет.
- Я про вообще. Работы.
- Кончено. Мне очень нравится. Конечно, пойдем! Я хотел тебе предложить, но... подумал, схожу потом. Конечно, идем.
- А к Литвинову в мастерскую хочешь? - улыбается Ева. - Тут вообще-то рядом.
- Хе! Спросила. Конечно, а это удобно?
- Нормально.
Очень даже это удобно. Александр Семенович обожает рассказывать ценителям, что, где, по какому поводу он написал. Как его жрали комары и мошки. Как он и его лучший друг - "отец этой девчушки, между прочим" - героически штурмовали местные красоты, улещивали старушек, сдающих комнаты, мылись в речных банях и побеждали расписания енисейских "ракет".
А еще у него есть тапки. Мягкие и много.
И пластырь.
Только что Ева и Дима прошли одну из критических точек своего пути.
Мама в голове сообщает:
- Что ж. Он признал в тебе культурную женщину, человека своего круга, и потому...
Ева легко выключает маму, как звук.