повседневность неизбывна, всё дело - в человеке ("...незрелые мысли вслух...")
Задумалась я тут: а чего я, собственно, нападаю на повседневность? Нет, конечно, она - тоже хороша, и я нисколько не отказываюсь от того, что писала прежде о ней: и убаюкивает она, и развлекает, и отвлекает, и подсовывает нужные именно ей смыслы. Но ведь она - то единственное, что ведет свое бытование всегда и везде, ибо она - неизбывна. И неважно, что ты часто ощущаешь себя в ней чужой, или вдруг переживаешь всю параллельность вашего с ней существования, ибо дело не в повседневности, а тебе. Дело вообще всегда - в человеке. Потому повседневность сама по себе - не добро и не зло. А вот человек - тот, кто активно или пассивно, сознательно или полубессознательно творит из неё нечто обыденное (обычное) или самобытное. Совершенно неважно что есть повседневность сама по себе, главное - что она есть для конкретного человека, как он в ней живет (по вертикали "высота-глубина" или по горизонтали - в её плоскости) и каким он в результате этого становится. Кто-то укоренен в ней, кто-то скользит по её поверхности, кто-то размазан по ней же, кто-то - вечный странник, экзистирующий универсальное и сущностное.
Повседневность - это совокупность природных и социальных условий жизни человека, которая неизбывна и неискоренима; она есть результат орагнизации культурными практиками пространства общественной жизни человека (функционирование экономики, политики, институтов духовной культуры, группового вида идентичностей) и его индивидуального бытования. Обыденность - это форма восприятия повседневности человеком в качестве "прозы жизни" с её рутинностью и отсутствием переживания себя и чего-либо как ценности.
Укорененность в повседневности возможна только для того, кто самобытен, она всегда - результат пристуствия этой самобытности личности. Укорененность есть присутствие вертикали, тогда как скольжение - всегда только горизонталь. Она переживается как полная погруженность, в которой возможны "метафизические прорывы": когда в пронизанности повседневностью дает о себе знать не ощущение заброшенности в этот мир и чуждости последнего для человека, а ощущение необъяснимой, но вполне осязаемой связанности всего происходящего, какой-то мудро устроенной целесообразности, и потому мир переживается таким человеком как дом.
Одним из важнейших маркеров укорененности является житейская мудрость. Житейская мудрость, в понятие которой входит не только личный опыт управления с этой самой повседневностью, но и глубинное переживание ценностей, смыслов, которые, в свою очередь, не обязательно формулируются и рождены рефлексией, но проявляются в оценочных суждениях и поступках человека. Она есть чувствование жизни в её мелочах (тогда как "вечный странник", например, зрит в её суть, схватывает идеи; для него мелочи жизни не существенны, не важны и потому, он часто выглядит как бы неприспособленным к ней; "как бы" - потому что, если надо, то он сам всё может решить, другое дело, что он редко обращает внимание на тонкости повседневного существования в силу вовлеченности в экзистенциальные состояния).
Укорененной, например, была моя прабаушка, прожившая 95 лет, рядом с которой даже в её старческой немощи чувствовалось невероятное понимание жизни в многообразии её проявлений, которая, кажется, знала всё о том, как обустроить эту повседневность таким образом, чтоб и красиво было, и по правде. И потому до сих пор помню это чувство - абсолютной защищенности, отсуствие ужаса от повседневного характера жизни, ибо - ну, не было в последней ни напрягающей дисгармонии, ни обыденности, ни статичности, но - ощущение бабушки (а через неё и мира) как дома.
Литературный герой - Штольц.
Скольжение по поверхности - это существование только на поверхности повседневности, в её бликах, отзеркаливаниях, которые принимаются за само бытие. Это и есть симулякровое бытие для человека, потому что поверхность всегда либо отражает, либо она закрывает возможность глядеть в глубину (например, тиной), предоставляя себя в качестве как будто бы самостоятельной реальности, либо указывает на потаенное в глубинах. Но сама по себе поверхность не обладает собственным самодостаточным бытием.
Живущие на ней, то удовлетворены ею, то - нет (причем, это более зависит не от них самих, а от повседневности, которая, играя таким образом, запутывает человека в своих сетях), но в любом случае, они считают её своим единственным домом.
Кстати, для детей повседневность - это тоже еще поверхность, только...поверхность, которая не отзеркаливает, как для взрослых, живущих только на ней, а которая прозрачна и сквозь которую просматриваются глубинные смыслы.
Те, кто задержался на поверхности повседневности до более зрелого возраста, для них она зарастает водорослями общепринятых значений и пониманий. Она для них становится текстом и контекстом одновременно: символы уплощаются, смыслы обобщаются. Идея "человек - это текст" - выражает состояние поверхностно живущего человека, ибо для того, чтобы быть больше чем текст, надо быть автором собственного контекста (а это возможно, либо из глубин укрененности, либо - из экзстенциальных, трансцендентных высот). И так как на контекст их не хватает, мы получаем людей, пытающихся создать себя как текст - вот она одержимость предъявлением миру собственной индивидуальности: написать себя как ни на кого не похожий текст из тех знаков, которые содержит эта самая поверхность; хотя бы здесь, да побыть автором.
Литературный герой - Чичиков.
Размазанность по поверхности повседневности является крайней степенью поверхностного существования; это - распыленность по поверхности повседневности, рассредоточенность во множестве ролей с потерей чувства себя в ней. Именно такие люди чаще всего озабочены не столько своей индивидуальностью, сколько поиском своей идентичности (того, что удостоверяет их тождественность себе под разными масками, того, кем они были всегда до возникновения чувства потери) - национальной ли, половой ли, конфессиональной ли, - чтобы "приткнуть" себя куда-то, а потом защищать это изо всех сил. Одержимость самоидентификацией или маниакальность самоутверждения (с сопутствующим этому морализаторством) - вот предельные формы размазанного существования (ибо человек, на то и человек, что, даже будучи оторванным от своей самости, он обладает чуть ли не мышечной памятью на "я", которое и моделирует себя, как может, в этом состоянии).
Литературный герой - Иудушка Головлев.
Вечный странник - это тот, для кого преодоление повседневности - образ жизни в силу того, что экзистенциальные переживания превращают повседневность в чужеродную среду, которая не то чтобы напрягает, но её ценность для человека выхолащивается. Отсюда, он либо игнорирует то, что считается "нормальной" жизнью внутри неё (элементарно, у таких людей нет быта в расхожем смысле этого слова, они по максимуму освобождают себя от него), либо осознанно преодолевает её власть над собой в любых видах творчества или политическом бунтарстве. Это люди, живущие в поле собственных смыслов на свой страх и риск (риск - быть, как минимум, непонятыми, а как максимум - быть отвергнутыми и уничтоженными), а не значений, которые подменяют собой "смысл" на уровне групповых предпочтений. Если те, кто укоренен в повседневности, способны осваивать и транслировать смыслы, то вечные странники - те, кто их открывают, переоткрывают и приращивают (это, кстати, вовсе не означает их практического воплощения ими самими, хотя полное бездействие чревато всё-таки падением на поверхность повседневности).
Литературный герой - Обломов (?).
**********
Укоренение в повседневности всегда сопровождается любовью (выпадение из этого состояния делает повседневность невыносимой для человека) как эмоционально-чувственной открытостью миру и как заботой о том, кем/чем любуешься и/или считаешь своим (укоренению вообще жизненно необходим другой). Эта любовь - уравновешенная, спокойная, уютная; она - итог внутреннего примирения с собой и другими, глубинной со-причастности, она не есть страсть или влюбленность. Последние, наряду с эстетическими переживаниями, - либо приподнимают над поседневностью (для тех, кто живет на поверхности, это позволяет избавляться от "замыленности глаза"), либо они - сродни творческому прорыву сквозь её тенёты в экзистенциальный пласт человеческой жизни (что более характерно для "вечных странников"). Творчество же само по себе и есть состояние тех, кому повседневность чужда (это - вечные странники), потому их дом там и тогда, где и когда они творят. Игра - форма бытования скользящих по поверхности; рассредоточенные по последней живут вне любви, творчества и игры: они - сама серьезность, потому как она - единственное, что позволяет себя время от времени собирать, или, потому что только в серьезности и переживается собственная значимость внутри группы, или, в силу того, что серьезность и есть жизнь (в биологическом смысле), её воля, которой такие люди всецело подчинены.
Думаю, гений - единственный тип человека, бытие которого полноценно метафизично в отношении повседневности (частичная метафизичность есть и укорененных в повседневности, но это потому, что они пронизаны последней насквозь). Напомню: в переводе с греческого "мета" - это "между", "после", "через". Метафизичность гения в том, что это он пронизывает собой человеческую повседневность, все формы её существования, даже - нанизывает её на себя: он одновременно - в ней и вне её; он противостоит ей и считывает её как никто другой; он чувствителен к мельчайшим деталям повседневности и схватывает суть, производя и воплощая идеи; он разрушает повседневность и через себя творит её новые узоры, стягивая мир к себе и извергая его затем из себя. Только он может, наверное, создавать мир из ничего (это ничто не есть небытие, конечно, но - чистый хаос).
Наверное, я описала не все типы, есть, наверняка, какие-нибудь ныряльщики: нырнут - узреют чего-нибудь и живут потом этим впечатлением на поверхности; или, кто-то типа прыгунов, которым достаточно прикосновнения к пограничным состояниям, без проникновения в них: тоже - коснутся и живут потом воспоминаниями, как и ныряльщики...
Ладненько, пока - всё.
P.S. Литературные образы - первые, что пришли в голову, хорошо бы - добавили)))
P.S.* Спасибо всем тем, с кем я в последнее время обсуждала и постмодернизм, и поверхностность/глубинность мира, особенно - двум моим собседницам - Ирине Абдрашитовой и Яне Афанасенко, с которыми я испытываю потрясающие экзистенциальные встречи-пересечения и трансцендентные откровения! А Яне еще и за, как всегда, вскользь брошенную фразу о глубокой укорененности своей подруги в повседневности с выходом в метафизику, ибо именно эта фраза стала тем декартовым основанием, сквозь призму которого удалось увидеть, упорядочить и изложить выше озвученное. И, конечно, тем моим подругам (особенно, Надежде Ширинкиной, жизненная мудрость которой удивляет меня и помогает уже много-много лет), которые сами настолько глубоко укоренены, что рядом с ними мне становится иногда до ужаса (всё-таки съязвила!)), но спокойно, ибо им дано легко различать узоры этой самой повседневности, видеть её тайные ходы.
Но в первую очередь (девушки, извините!) спасибо любови моей))
*напоминаю себе самой ту, которая произносит оскароносную речь, ибо всех благодарю, а на нобелевску речь тянет не очень-то...)))*