"НАДО БЫТЬ ЖИВОТНЫМ, ЧТОБЫ ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ НЕ ПОДУМАТЬ О САМОУБИЙСТВЕ"
Несколько фрагментов из Анатолия Мариенгофа.
Один неглупый старый холостяк сказал мне:
- Жениться еще страшней, чем в первый раз влезть в новые ботинки и отправиться пешком от Пяти Углов на Каменный Остров.
~
- Мама, а бабушка может рожать? - спрашивает шестилетний Кирка.
- Нет.
- Ага! Я же сказал, что она самец.
Дело в том, что у бабушки свисают с верхней губы черные усики.
~
Мы жили в донской станице. Хозяйка, кормя своих уток, каждую называла по имени, и те, поклевывая, откликались.
- Утки умные? - спросил я.
Седоусый казак хмуро ответил:
- Жрать все умные.
Он был философ, а в эту минуту лениво читал роман-газету.
~
Врач рассказал:
- У нас в родильном доме женщина родила китайчонка. И скандалит: "Подменили! Подменили!" Отказывается кормить его грудью. А через несколько дней к подъезду подкатывает в ЗИМе молодой китаец с букетом роз.
Я самодовольно улыбаюсь, так как всегда утверждал, что женщины несравненно лживей нашего брата.
~
Для большей убедительности газетчики пишут: "как всем известно" или еще лучше: "как всему миру известно". Это даже в том случае, когда никому не известно.
И на глупого читателя это действует.
~
Хорошие писатели поступают так: берут живых людей и всаживают их в свою книгу. Потом те вылезают из книги и снова уходят в жизнь, только в несколько ином виде, я бы сказал, менее смертном.
~
Надо быть животным, чтобы хоть раз в жизни не подумать о самоубийстве.
Мне кажется, что это моя мысль. А может быть, и не моя.
~
Коктебельское небо в июле - синяя клеенка, протертая мокрой тряпкой.
Сентябрьский луг в Солнечном словно забрызган хорошим одеколоном.
Моя юношеская любовь - ее звали Танечкой - всегда выскальзывала из рук, как кусок мокрого мыла.
Эти образы мне когда-то казались удачными. А потом я стал их вычеркивать из своих рукописей.
~
Гуляли по Московскому зоологическому саду. К железным клеткам, в которых помещались не слишком благородные животные, иногда были прикреплены металлические дощечки с надписью: "Хорошо переносят неволю".
К сожалению, на мою клетку нельзя повесить дощечку с такой утешительной надписью.
~
Начальник американского генерального штаба Риджуэй рассказывает: было совещание перед крупной операцией; какой-то генерал, согнувшись над картой, сказал: "За эту высоту я бы отдал десять тысяч человек". В комнате стало тихо. И вдруг из глубины раздался спокойный голос: "Щедрый мерзавец".
Вот и Сталин тоже был щедрый мерзавец. Я даже думаю - самый щедрый из тех, кого запомнила история.
~
Со злостью скомкав "Литературку", я вспомнил слова Салтыкова-Щедрина про какую-то газетенку его времени:
"Как принесут ее, так и кажется, что дурак вошел в комнату".
Я бы только добавил: дурак и подлец.
~
Ковыряюсь, канителюсь, потею над словом... Да, к сожалению, я не Достоевский, я не имею права писать плохо.
~
Возобновили старый-престарый фильм "Отец Сергий" по Толстому.
В кино "Аврора", что на Невском возле "Гастронома" N 1, в переполненном зале было так тихо, словно затаил дыхание один человек, а не тысяча.
Вдруг из тишины, из темноты раздался низкий женский голос:
- Ему надо бы не палец рубить!
~
Съезд партии. Троцкий покаялся. Выступает Надежда Константиновна Крупская. Она говорит, что вот-де Лев Давидович признал свои ошибки, и теперь можно прекратить проработку его (смысл выступления).
Сталин в гневе. Насупился. Шевелятся его усы. Бурчит. Но довольно громко, чтобы сидящие поблизости слышали его:
- Еще одно такое ее выступление, и я сделаю Фотиеву вдовой Ленина.
Это мне рассказал Борис Евгеньевич Этингоф. Он сидел в первом ряду и собственными ушами слышал сталинское бурчание.
~
Решил купить себе палку. Захожу в магазин, прошу: "Покажите мне, пожалуйста, вон ту". Работник прилавка протягивает. Пробую, опираюсь.
- Коротковата! Дайте, пожалуйста, подлинней.
- Все палки, гражданин, стандартные.
- Да что вы! А вот Господь Бог делает людей не стандартными.
Поправив на носу очки, работник прилавка спрашивает меня со строгой иронией:
- Не работает ли ваш Господь Бог лучше советской власти?
Храбро отвечаю:
- Чуть-чуть.
При Сталине после такого ответа работник прилавка уже звонил бы в ГПУ, а ночью за мной приехал "черный ворон".
Мой потомок, вероятно, скажет:
- Неправдоподобно! Невероятно!
Поверьте мне, любезный потомок, при Сталине я бы никогда не был столь храбр в магазине.
~
В последней сценической редакции Городничий у Гоголя, как известно, говорит:
"Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор".
Пятнадцать слов.
А в первой редакции было:
"Я пригласил вас, господа... Вот и Антона Антоновича, и Григория Петровича, и Христиана Ивановича, и всех вас для того, чтобы сообщить одно чрезвычайно важное известие, которое, признаюсь вам, чрезвычайно меня потревожило. И вдруг сего дня неожиданное известие, что отправился из Петербурга чиновник с секретным предписанием обревизовать все относящееся по части управления и именно в нашу губернию, что уже выехал десять дней назад тому и с часу на час должен быть, если не действительно уже находится в нашем городе".
То есть 78 слов.
Во второй редакции было - 45.
В третьей - 32.
А в четвертой, как сказано, в беловой - 15.
Ну, а у нас? Где они - эти четвертые редакции? Не приучены. Некогда. Заседания в Союзе писателей, совещания, собрания, партсобрания, бюро, партбюро, секретариат, президиум, правление, выборы, перевыборы... Трудятся товарищи писатели. Запыхались. Вот и результаты!
~
Глядя, как наш сангвиник Юрочка Герман ест или даже говорит об еде, вспоминаю:
"Назначение человека - обедать".
Его жена Танечка говорит:
- Хочу иметь очень много денег. Чтобы класть, класть и класть на сберкнижку.
Отвечаю:
- Я, Танечка, тоже хочу иметь много денег. Чтобы брать, брать и брать со сберкнижки.
~
Кинька довольно реалистично нарисовал трубящего пионера, но с одной рукой.
Спрашиваю:
- Почему у твоего трубача нет второй руки?
- Для чего же она? Ей делать нечего.
Это и есть секрет прекрасного художественного реализма.
~
Куртизанка сказала Жан-Жаку Руссо, принявшемуся изучать ее тело:
- Оставь женщин и займись математикой.
А Рембо овладел несколькими туземными диалектами самым приятным способом - он завел нечто вроде гарема из женщин, принадлежащих различным племенам.
- Я приобрел целую серию словарей, переплетенных в кожу, - говорил он.
Француз!
~
Наша приятельница - крохотная, горбатенькая, сорокалетняя Валечка - доцент, литературовед - неожиданно вышла замуж. Очень уж неожиданно. Стремительно. Где-то познакомилась с солидным немолодым человеком, только что вернувшимся из ссылки, а через несколько дней он (уже в качестве мужа) переехал в ее маленькую комнату с узкой девической кроваткой, застланной белым пикейным одеялом.
И вот Валечка звонит по телефону:
- В понедельник мы с Яковом Захаровичем собираемся к вам... С визитом...
В телефонную трубку слышно, как супруг поправляет ее:
- Не с Яковом Захаровичем, а с Захаром Яковлевичем.
- Прости, милый, я забыла, как тебя зовут, - весело извиняется Валечка.
~
Достоевский писал жене: "Роман Толстого (про Анну Каренину) довольно скучный и уж слишком не бог знает что. Чем они восхищаются, понять не могу".
Вот они - современники. И какие! Достоевский!
~
Не анекдот. Везут покойника; случайный прохожий спрашивает:
- Отчего помер? От рака?
- Нет.
- Инфаркт?
- Нет.
- Туберкулез?
- Нет, от гриппа.
Случайный прохожий машет рукой:
- А! Это пустяки!
~
Терпеть не могу жить на даче. Терпеть не могу даже приезжать в гости на дачу. Заборы, заборы, заборы и малособлазнительные домики уборных.
- Какой красивый закат!
Отвечаю:
- Да. Очень красивый. Розовый, как ветчина.
Очень интеллигентная хозяйка дачи взглянула на меня с ужасом:
- А еще поэт!
~
Виктор Шкловский был человеком благородным, хоть и не слишком мужественным. В жилах его текла кровь революционера. Тем не менее Сталин его почему-то не посадил. В конце тридцатых годов это удивляло и самого непосаженного, и его друзей. Округляя и без того круглые глаза свои, приутихший формалист шепотом говорил:
- Я чувствую себя в нашей стране, как живая чернобурка в меховом магазине.
~
Машенька принесла двойку по арифметике. Мама сделала ей выговор. Машенька прослезилась. Тем не менее через два дня она принесла опять двойку - по русскому языку. На этот раз дома на нее уже покричали. И Машенька вытирала со щек слезы пухлыми кулачками. А под выходной она явилась с третьей двойкой. Мама не выдержала и отхлопала ее. Не больно, конечно, а так - "символически". Плача навзрыд, Машенька горестно повторяла:
- Господи, хоть бы скорее на пенсию выйти!
А племяннику актрисы Ольхиной за какое-то детское "преступление" надавали по попке настоящих звонких шлепков. В полном отчаянии он кричал:
- "Скорую помощь"! Скорей вызовите "скорую помощь"! А то я никогда в жизни не смогу на горшочек садиться!
~
Я люблю и бульварную литературу, и уголовную, при условии, если она "качественная", как теперь говорят. К примеру - "Анну Каренину" Л. Толстого (бульварный роман), "Братья Карамазовы" Достоевского (уголовный).
Один неглупый старый холостяк сказал мне:
- Жениться еще страшней, чем в первый раз влезть в новые ботинки и отправиться пешком от Пяти Углов на Каменный Остров.
~
- Мама, а бабушка может рожать? - спрашивает шестилетний Кирка.
- Нет.
- Ага! Я же сказал, что она самец.
Дело в том, что у бабушки свисают с верхней губы черные усики.
~
Мы жили в донской станице. Хозяйка, кормя своих уток, каждую называла по имени, и те, поклевывая, откликались.
- Утки умные? - спросил я.
Седоусый казак хмуро ответил:
- Жрать все умные.
Он был философ, а в эту минуту лениво читал роман-газету.
~
Врач рассказал:
- У нас в родильном доме женщина родила китайчонка. И скандалит: "Подменили! Подменили!" Отказывается кормить его грудью. А через несколько дней к подъезду подкатывает в ЗИМе молодой китаец с букетом роз.
Я самодовольно улыбаюсь, так как всегда утверждал, что женщины несравненно лживей нашего брата.
~
Для большей убедительности газетчики пишут: "как всем известно" или еще лучше: "как всему миру известно". Это даже в том случае, когда никому не известно.
И на глупого читателя это действует.
~
Хорошие писатели поступают так: берут живых людей и всаживают их в свою книгу. Потом те вылезают из книги и снова уходят в жизнь, только в несколько ином виде, я бы сказал, менее смертном.
~
Надо быть животным, чтобы хоть раз в жизни не подумать о самоубийстве.
Мне кажется, что это моя мысль. А может быть, и не моя.
~
Коктебельское небо в июле - синяя клеенка, протертая мокрой тряпкой.
Сентябрьский луг в Солнечном словно забрызган хорошим одеколоном.
Моя юношеская любовь - ее звали Танечкой - всегда выскальзывала из рук, как кусок мокрого мыла.
Эти образы мне когда-то казались удачными. А потом я стал их вычеркивать из своих рукописей.
~
Гуляли по Московскому зоологическому саду. К железным клеткам, в которых помещались не слишком благородные животные, иногда были прикреплены металлические дощечки с надписью: "Хорошо переносят неволю".
К сожалению, на мою клетку нельзя повесить дощечку с такой утешительной надписью.
~
Начальник американского генерального штаба Риджуэй рассказывает: было совещание перед крупной операцией; какой-то генерал, согнувшись над картой, сказал: "За эту высоту я бы отдал десять тысяч человек". В комнате стало тихо. И вдруг из глубины раздался спокойный голос: "Щедрый мерзавец".
Вот и Сталин тоже был щедрый мерзавец. Я даже думаю - самый щедрый из тех, кого запомнила история.
~
Со злостью скомкав "Литературку", я вспомнил слова Салтыкова-Щедрина про какую-то газетенку его времени:
"Как принесут ее, так и кажется, что дурак вошел в комнату".
Я бы только добавил: дурак и подлец.
~
Ковыряюсь, канителюсь, потею над словом... Да, к сожалению, я не Достоевский, я не имею права писать плохо.
~
Возобновили старый-престарый фильм "Отец Сергий" по Толстому.
В кино "Аврора", что на Невском возле "Гастронома" N 1, в переполненном зале было так тихо, словно затаил дыхание один человек, а не тысяча.
Вдруг из тишины, из темноты раздался низкий женский голос:
- Ему надо бы не палец рубить!
~
Съезд партии. Троцкий покаялся. Выступает Надежда Константиновна Крупская. Она говорит, что вот-де Лев Давидович признал свои ошибки, и теперь можно прекратить проработку его (смысл выступления).
Сталин в гневе. Насупился. Шевелятся его усы. Бурчит. Но довольно громко, чтобы сидящие поблизости слышали его:
- Еще одно такое ее выступление, и я сделаю Фотиеву вдовой Ленина.
Это мне рассказал Борис Евгеньевич Этингоф. Он сидел в первом ряду и собственными ушами слышал сталинское бурчание.
~
Решил купить себе палку. Захожу в магазин, прошу: "Покажите мне, пожалуйста, вон ту". Работник прилавка протягивает. Пробую, опираюсь.
- Коротковата! Дайте, пожалуйста, подлинней.
- Все палки, гражданин, стандартные.
- Да что вы! А вот Господь Бог делает людей не стандартными.
Поправив на носу очки, работник прилавка спрашивает меня со строгой иронией:
- Не работает ли ваш Господь Бог лучше советской власти?
Храбро отвечаю:
- Чуть-чуть.
При Сталине после такого ответа работник прилавка уже звонил бы в ГПУ, а ночью за мной приехал "черный ворон".
Мой потомок, вероятно, скажет:
- Неправдоподобно! Невероятно!
Поверьте мне, любезный потомок, при Сталине я бы никогда не был столь храбр в магазине.
~
В последней сценической редакции Городничий у Гоголя, как известно, говорит:
"Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор".
Пятнадцать слов.
А в первой редакции было:
"Я пригласил вас, господа... Вот и Антона Антоновича, и Григория Петровича, и Христиана Ивановича, и всех вас для того, чтобы сообщить одно чрезвычайно важное известие, которое, признаюсь вам, чрезвычайно меня потревожило. И вдруг сего дня неожиданное известие, что отправился из Петербурга чиновник с секретным предписанием обревизовать все относящееся по части управления и именно в нашу губернию, что уже выехал десять дней назад тому и с часу на час должен быть, если не действительно уже находится в нашем городе".
То есть 78 слов.
Во второй редакции было - 45.
В третьей - 32.
А в четвертой, как сказано, в беловой - 15.
Ну, а у нас? Где они - эти четвертые редакции? Не приучены. Некогда. Заседания в Союзе писателей, совещания, собрания, партсобрания, бюро, партбюро, секретариат, президиум, правление, выборы, перевыборы... Трудятся товарищи писатели. Запыхались. Вот и результаты!
~
Глядя, как наш сангвиник Юрочка Герман ест или даже говорит об еде, вспоминаю:
"Назначение человека - обедать".
Его жена Танечка говорит:
- Хочу иметь очень много денег. Чтобы класть, класть и класть на сберкнижку.
Отвечаю:
- Я, Танечка, тоже хочу иметь много денег. Чтобы брать, брать и брать со сберкнижки.
~
Кинька довольно реалистично нарисовал трубящего пионера, но с одной рукой.
Спрашиваю:
- Почему у твоего трубача нет второй руки?
- Для чего же она? Ей делать нечего.
Это и есть секрет прекрасного художественного реализма.
~
Куртизанка сказала Жан-Жаку Руссо, принявшемуся изучать ее тело:
- Оставь женщин и займись математикой.
А Рембо овладел несколькими туземными диалектами самым приятным способом - он завел нечто вроде гарема из женщин, принадлежащих различным племенам.
- Я приобрел целую серию словарей, переплетенных в кожу, - говорил он.
Француз!
~
Наша приятельница - крохотная, горбатенькая, сорокалетняя Валечка - доцент, литературовед - неожиданно вышла замуж. Очень уж неожиданно. Стремительно. Где-то познакомилась с солидным немолодым человеком, только что вернувшимся из ссылки, а через несколько дней он (уже в качестве мужа) переехал в ее маленькую комнату с узкой девической кроваткой, застланной белым пикейным одеялом.
И вот Валечка звонит по телефону:
- В понедельник мы с Яковом Захаровичем собираемся к вам... С визитом...
В телефонную трубку слышно, как супруг поправляет ее:
- Не с Яковом Захаровичем, а с Захаром Яковлевичем.
- Прости, милый, я забыла, как тебя зовут, - весело извиняется Валечка.
~
Достоевский писал жене: "Роман Толстого (про Анну Каренину) довольно скучный и уж слишком не бог знает что. Чем они восхищаются, понять не могу".
Вот они - современники. И какие! Достоевский!
~
Не анекдот. Везут покойника; случайный прохожий спрашивает:
- Отчего помер? От рака?
- Нет.
- Инфаркт?
- Нет.
- Туберкулез?
- Нет, от гриппа.
Случайный прохожий машет рукой:
- А! Это пустяки!
~
Терпеть не могу жить на даче. Терпеть не могу даже приезжать в гости на дачу. Заборы, заборы, заборы и малособлазнительные домики уборных.
- Какой красивый закат!
Отвечаю:
- Да. Очень красивый. Розовый, как ветчина.
Очень интеллигентная хозяйка дачи взглянула на меня с ужасом:
- А еще поэт!
~
Виктор Шкловский был человеком благородным, хоть и не слишком мужественным. В жилах его текла кровь революционера. Тем не менее Сталин его почему-то не посадил. В конце тридцатых годов это удивляло и самого непосаженного, и его друзей. Округляя и без того круглые глаза свои, приутихший формалист шепотом говорил:
- Я чувствую себя в нашей стране, как живая чернобурка в меховом магазине.
~
Машенька принесла двойку по арифметике. Мама сделала ей выговор. Машенька прослезилась. Тем не менее через два дня она принесла опять двойку - по русскому языку. На этот раз дома на нее уже покричали. И Машенька вытирала со щек слезы пухлыми кулачками. А под выходной она явилась с третьей двойкой. Мама не выдержала и отхлопала ее. Не больно, конечно, а так - "символически". Плача навзрыд, Машенька горестно повторяла:
- Господи, хоть бы скорее на пенсию выйти!
А племяннику актрисы Ольхиной за какое-то детское "преступление" надавали по попке настоящих звонких шлепков. В полном отчаянии он кричал:
- "Скорую помощь"! Скорей вызовите "скорую помощь"! А то я никогда в жизни не смогу на горшочек садиться!
~
Я люблю и бульварную литературу, и уголовную, при условии, если она "качественная", как теперь говорят. К примеру - "Анну Каренину" Л. Толстого (бульварный роман), "Братья Карамазовы" Достоевского (уголовный).