Как Блок с пьедестала упал
Диагностированный графоманский зуд. Однако здравствуйте.
Перечитав кучу всего, я более или менее в курсе кто там кого недолюбливал и обзывал. И это нисколько не влияло на мои литвкусы (если Лосев уважает Солженицына, а я уважаю Лосева, я не могу начать любить Солженицына, например).
Но случилось что-то страшное. Мистическое. Я больше не могу воспримнимать поэзию Блока. Совсем. Никак.
Когда Бродский писал о том, что Блок пошлый, это меня нисколько не коробило. Оговорюсь, что к Блоку я в принципе не питала никаких особых симпатий и раньше. Но Лосев все мне переиначил. Никогда такого со мной не было.
Ну сами посмотрите.
А.Блок "В ресторане":
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре - фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как нёбо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: "И этот влюблён".
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки...
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки...
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка...
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: "Лови!.."
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
Л. Лосев:
В НЬЮ-ЙОРКЕ, ОБЛОКОТЯСЬ О СТОЙКУ
Он смотрел от окна в переполненном баре
за сортирную дверь без крючка,
там какую-то черную Розу долбали
в два не менее черных смычка.
В скандинавской избе начались эти пьянки,
и пошли возвращаться века,
и вернулись пурпуроволосые панки.
Ночь. Реклама аптеки. Река.
А в стекле отражались закаты другие,
взмахи желтых и траурных крыл.
Вспомнил он, что зарыл свой талант теургии,
вспомнил вдруг, что забыл, где зарыл.
Он завыл, точно Гинсберг, читающий "Каддиш",
ибо вновь начиналось отсель
возвращенье вращенья - где слезешь, там сядешь,
желто-красных веков карусель
каруселит себе - не сойти, не свалиться.
Козыряла червями заря,
и слеза на небритой щеке символиста
отражала желток фонаря.
Извините, если кто сильно от слова жопа в обморок падает. Я до того была в восторге, что несколько дней цитировала вприпляску. Происходящее со мной даже напомнило эпидемию смеха в Танганьике. Не знаю, временно ли неприятие Блока, или насовсем. Даже как-то неловко, Блок-то мне ничего плохого не делал.
Перечитав кучу всего, я более или менее в курсе кто там кого недолюбливал и обзывал. И это нисколько не влияло на мои литвкусы (если Лосев уважает Солженицына, а я уважаю Лосева, я не могу начать любить Солженицына, например).
Но случилось что-то страшное. Мистическое. Я больше не могу воспримнимать поэзию Блока. Совсем. Никак.
Когда Бродский писал о том, что Блок пошлый, это меня нисколько не коробило. Оговорюсь, что к Блоку я в принципе не питала никаких особых симпатий и раньше. Но Лосев все мне переиначил. Никогда такого со мной не было.
Ну сами посмотрите.
А.Блок "В ресторане":
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре - фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как нёбо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: "И этот влюблён".
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки...
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки...
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка...
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: "Лови!.."
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
Л. Лосев:
В НЬЮ-ЙОРКЕ, ОБЛОКОТЯСЬ О СТОЙКУ
Он смотрел от окна в переполненном баре
за сортирную дверь без крючка,
там какую-то черную Розу долбали
в два не менее черных смычка.
В скандинавской избе начались эти пьянки,
и пошли возвращаться века,
и вернулись пурпуроволосые панки.
Ночь. Реклама аптеки. Река.
А в стекле отражались закаты другие,
взмахи желтых и траурных крыл.
Вспомнил он, что зарыл свой талант теургии,
вспомнил вдруг, что забыл, где зарыл.
Он завыл, точно Гинсберг, читающий "Каддиш",
ибо вновь начиналось отсель
возвращенье вращенья - где слезешь, там сядешь,
желто-красных веков карусель
каруселит себе - не сойти, не свалиться.
Козыряла червями заря,
и слеза на небритой щеке символиста
отражала желток фонаря.
Извините, если кто сильно от слова жопа в обморок падает. Я до того была в восторге, что несколько дней цитировала вприпляску. Происходящее со мной даже напомнило эпидемию смеха в Танганьике. Не знаю, временно ли неприятие Блока, или насовсем. Даже как-то неловко, Блок-то мне ничего плохого не делал.