Бред и ложь
Или общественные науки в России
Сегодня все чаще можно увидеть, как в России мэтрами общественного мнения становятся ученые, которые, быть может, и не являются невежественными в прямом смысле этого слова, но тем не менее демонстративно отказываются принимать во внимание не только накопленные ранее знания и созданные концепции, но и - чем дальше, тем больше - очевидные факты. Со всех сторон на думающих россиян обрушиваются потоки не столько дезинформации, сколько псевдонаучных измышлений, на которых затем основываются государственные стратегии и программы.
В российской политической и социальной науке давно нарастает кризис, который сейчас приблизился к высшей точке. Предпосылкой для него было советское прошлое, на протяжении которого обществоведы согласовывали каждый свой шаг с единственно правильной марксистской теорией. Затем пришли 1990-е годы. Сторонники марксизма в своем большинстве поспешили откреститься от единственно верного учения и переквалифицироваться из политэкономов в макроэкономисты, из историков партии - в социологов, а из исследователей научного коммунизма - в специалистов по политической науке.
На фоне всеобщего разочарования материалистическим пониманием истории и общественных процессов резко возросла популярность псевдотеорий, проповедовавшихся Львом Гумилевым и Александром Дугиным, Анатолием Фоменко и Глебом Носовским. Не говоря о десятках других исследователей, которые внедрили в практику российской интеллектуальной жизни предельно циничную избирательную работу с фактами. И преследовали прежде всего задачи не исследования реалий, а рекламы самих себя как ученых.
В этот же период сложилась современная система организации обществоведческих исследований, когда ежедневная пресса, радио и телевидение стали полем дискуссий для тех, кто либо никогда не работал в серьезных научных организациях, либо предпочел от них по каким-то причинам отколоться. На слуху оказались люди, выступавшие чаще всего со звучными, но упрощавшими реальность (и потому хорошо воспринимавшимися читателями) концепциями.
Двухтысячные годы принесли новые веяния. С одной стороны, оживился диалог с внешним миром, в Россию зачастили известные иностранные ученые, пошла волна переводов современных обществоведческих исследований. Однако все это происходило в условиях, когда в России политический класс дал установку на "особость", и поэтому характерной чертой данного периода стал очень специфический симбиоз западных концептов с российскими уточнениями.
Самые легко приходящие на память примеры - идеи суверенной демократии Владислава Суркова или реального суверенитета Андрея Кокошина, по форме схожие с продуктами западного дискурса, но по сути полностью извращавшие идеи как демократии, так и суверенитета. Уловив такой тренд, многие политологи, долгое время участвовавшие во вполне адекватных дискуссиях со своими западными коллегами, начали наперебой подчеркивать различия между Россией и остальным миром.
Однако вторая половина 2000-х и последующие годы вывели эту науку на новый уровень, по сути замкнув круг, на который мы встали еще в советские времена. Андраник Мигранян и Наталья Нарочницкая в политических исследованиях, Михаил Делягин и Михаил Хазин в экономических и десятки таких же товарищей в остальных областях обществоведения стали строить теории и излагать гипотезы, вообще не основываясь на фактах. А Кокошин обосновывал наличие у Соединенных Штатов устремлений ослабить Россию в военно-политическом отношении данными социологических опросов россиян, которые в своем большинстве именно так и считали.
В итоге сегодня Россия постепенно, но неуклонно погружается в безумие, что особенно заметно по мере того, как обстановка вокруг России - усилиями ее собственных лидеров прежде всего - становится все больше похожей на ту, которая имела место в позднюю советскую эпоху, откуда вышло много нынешних интеллектуалов, сегодня воспитывающих научные школы.
Начиная с середины 2000-х годов не было практически ни одной сессии Валдайского клуба, в названии которой не фигурировал бы сюжет холодной войны. Наконец, холодная война вернулась в реальную политику - и теперь те же авторы, которые так хотели вновь погрузиться в незабытые ими теоретические глубины, с упоением пишут о новых правилах для игры без правил. Параллельно экономисты рассказывают о скором банкротстве Соединенных Штатов, философы рассуждают о столь же неминуемом распаде их на отдельные государства.
Очевидно, что этот курс, осознанно принятый сегодня за официальный, уже в не слишком отдаленном будущем принесет стране серьезные проблемы. Никакие рассказы о якобы бедственном положении или упадке всего остального мира не делают Россию сильнее - особенно если они насквозь лживы. Никакие апелляции к государственным деятелям прошлого не сделают паровозы и кремниевые ружья конкурентами морским перевозкам или современным беспилотникам. Никакие рассказы о том, что СПИД изобрели на Западе и бороться с ним нужно разве что воздержанием и молитвами, не остановят в стране набирающую темп эпидемию.
Сегодня в стране нет концептуального осмысления мира, а есть нагромождения бреда и лжи, выдаваемые за концепции и теории. Эти бред и ложь невозможно сопрячь ни с какими рациональными научными построениями. И потому за пределами России практически не выходят книги отечественных обществоведов, хотя даже в советское время они появлялись довольно регулярно. Сложно отказаться от предположения о том, что новое столкновение с реальностью, когда оно произойдет, окажется для российских интеллектуалов и для российского народа куда более болезненным, чем для советских людей и советских интеллигентов.