Иван Семёнович так и запомнился - доброжелательный, тихий, с растерянными грустными глазами
24 марта никто не вспомнил некогда обожаемого кумира. Ему исполнилось бы 109 лет.
Выдающийся легендарный тенор Большого театра Иван Семенович Козловский был известен в театрально-музыкальной Москве своим прямолинейным и неуживчивым характером. В вопросах искусства он не терпел никаких компромиссов.
В 1938 году, после очередной ссоры с руководством, дирекция Большого театра Козловского уволила. Примерно через год после этого в Кремле захотели послушать известного тенора. Естественно, Козловского немедленно разыскали и привезли. Иван Семенович в тот вечер был в ударе. Он пел действительно очень хорошо. Особенно понравилась Сталину «Песенка герцога» из «Риголетто» Верди.
- Повторите, пожалуйста, еще раз, - сказал Сталин.
Козловский показывает рукой на горло. Возможно, ему было тяжело вытянуть два раза подряд свое знаменитое заключительное фермато. Сталин очертил пальцем на левой стороне своей груди кружок. Козловский, поняв знак, все же спел еще раз: «Сердце красавицы склонно к измене...» Вскоре это «сердце красавицы» принесло ему торжественное возвращение в Большой театр на небывало выгодных условиях, орден Ленина и звание Народного артиста СССР (1940).
Лирический тенор Большого театра Иван Семенович Козловский родился 11 (24) марта 1900 года в селе Марьяновка Киевской губернии. В деревне все пели, и с детства Иван запомнил множество русских народных песен, которые очень любил петь как для себя самого, так и для слушателей - соседских детей. После ломки голоса у мальчика обнаружился замечательный тенор. Ивану посоветовали серьезно учиться пению. В 1916 году Козловский поступил в Киевский музыкально-драматический институт, в класс педагога по вокалу Е.А. Муравьевой.
В 1919 году Козловский добровольцем ушел в Красную Армию. Служил в Полтаве, где он сразу же стал участвовать в спектаклях Полтавского передвижного музыкального театра. В Полтаве он спел на сцене свою первую крупную партию - Фауста (1922).
В 1924 году на молодого певца обратил внимание дирижер А. Пазовский и пригласил его на сезон в труппу харьковской оперы. С 1924 года Козловский был солистом Харьковского оперного театра. Следующий сезон Козловский пел в Свердловском оперном театре.
Иван Семенович вспоминает: «Свердловский академический театр оперы и балета имени А.В. Луначарского помог мне определиться, найти свое настоящее место в искусстве... Именно здесь я получил настоящую зарядку как артист и оперный певец... Необычайное доверие оказал мне, тогда начинающему певцу, Немирович-Данченко. Это было в двадцатые годы, когда я работал в Свердловской опере. Письмо из Москвы с эмблемой чайки за подписью Немировича-Данченко приглашало меня принять участие в гастролях по странам Европы и Америки с труппой Музыкального театра. От этой поездки я, правда, отказался, но доверие великого режиссера мне было очень дорого».
В 1926 году Козловский дебютировал на сцене филиала Большого театра и вскоре стал одним из ведущих его солистов. «Случилось так, - вспоминает Козловский, - что Собинов на спектакле почувствовал себя плохо. Вызвали меня - допеть спектакль. Великий артист передал мне златокудрый парик. Жутко было петь после Собинова, страшно выходить на аплодисменты: казалось, они принадлежат не мне. А потом мне был подарен Ленский».
Лучшие партии Козловского в Большом театре: Юродивый («Борис Годунов» М.П. Мусоргского, Сталинская премия, 1949), Лоэнгрин («Лоэнгрин» Р. Вагнера), Ленский («Евгений Онегин» П.И. Чайковского), Берендей («Снегурачка» Н.А. Римского -Корсакова), Ромео («Ромео и Джульетта» Ш. Гуно), Альмавива («Севильский цирюльник»), Владимир («Князь Игорь»).
Ненадолго он прерывает работу в Большом театре. В 1938 году Козловский создает Ансамбль оперы, в котором ставит оперные спектакли и выступает как солист.
Любимыми оперными певцами Сталина были солисты Большого - Михайлов и Козловский. Иван Семенович неоднократно пел на плановых и внеплановых банкетах в Кремле. После одного из таких выступлений его стали просить, чтобы еще спел:
- Спойте арию...
- Нет, лучше романс!..
Тут вмешался Сталин:
- Нельзя покушаться на свободу художника. Товарищ Козловский хочет спеть «Я помню чудное мгновенье».
Однажды среди ночи Ивана Семеновича вызвали в Кремль, как всегда на внеплановый банкет. Сталин захотел послушать «Сулико». Козловский, умирая от страха, сказал, что не может петь, что у него болит горло и он боится вообще потерять голос. «Хорошо, - добродушно ответил Сталин, - пусть Козловский бережет свой голос. Пусть тогда послушает, как мы с Берией поем. Иди, Лаврентий, петь будем». Сталин и Берия встали рядом и спели для Козловского «Сулико», причем весьма даже неплохо.
Скандал со знаменитым дирижером Большого театра Николаем Семеновичем Головановым для Козловского был весьма характерен. Принципиальность Ивана Семеновича в вопросах искусства проявилась еще в молодости - с первых шагов работы в Большом театре. Многим был известен резкий характер Голованова и мало кто решался отстаивать перед ним свои принципы. А Козловский, тогда еще молодой, малоизвестный певец, не задумываясь встал на защиту своего актерского «я».
Дело было так. Голованов, который обычно дирижировал оперой «Евгений Онегин», был за границей, и Козловский репетировал этот спектакль в его отсутствие. В день спектакля Н.С. Голованов возвратился и сказал, что будет дирижировать сам. Вечером, когда Козловский был уже одет и загримирован, Николай Семенович Голованов зашел к нему и объявил:
- Сейчас будем репетировать.
Артист ответил, что это совершенно излишне, так как в партии он уверен, а петь на репетиции перед самым спектаклем, да еще полным голосом, утомительно. Но дирижер настоял на своем.
На фразе: «Точно демон коварна и зла» Голованов потребовал сделать форшлаг на слове «ковар-на-а».
- В нотах этого нет! - сказал Козловский.
- Нет в нотах, но есть в традициях, - ответил дирижер.
В другом музыкальном рисунке длительностью в две четверти Голованов добавил восьмую, требуя перетянуть длинноту на другой такт, а на возражение Ивана Семеновича с возмущением воскликнул:
- Это безобразие! Как вы попали в Большой театр?
- Я не вещь, чтобы «попадать»! - ответил Козловский.
Образ Юродивого в «Борисе Годунове» целиком создан только Козловским. Он очень любил эту роль. Но когда через несколько сезонов за пульт встал Голованов, Козловский наотрез отказался петь укрепившуюся за ним партию. И не потому, что не принимал новой трактовки, предложенной дирижером, - просто он хотел остаться верным своему пониманию образа.
«Тогда у нас возник спор, - вспоминает Козловский. - Николай Семенович меня убеждал, что директора меняются, а музыканты остаются, и мы должны найти творческий контакт. Ему было сказано в ответ: «Трудно найти контакт, когда у нас все различное - мышление, темперамент, видение...» Голованов часто говаривал: «Ты думаешь, я не могу тебе аккомпанировать, как ты хочешь?» А я отвечал: «А ты думаешь, я не могу петь, как ты хочешь?» После репетиции мы три часа шагали по сцене... Он уже называл меня на «ты», я его - тоже. Затем мы выходили из театра и бродили по улицам до рассвета, беседуя и споря о всевозможных театральных проблемах...»
Несмотря ни на что, дирижер и певец уважали и ценили друг друга. Однажды на сцене шла репетиция. Дирижировал Голованов. Один из довольно известных теноров слишком задержал фермато. И вдруг послышался голос дирижера:
- Не старайтесь, все равно как у Козловского у вас не выйдет!
Козловский, в свою очередь, часто в присутствии артистов высоко отзывался о дирижерском таланте Голованова:
- Ни один из наших и зарубежных дирижеров, - говорил он, - не ведет так, как Николай Семенович, в таком трепетном пианиссимо канон в «Онегине» - «Враги, враги!» Руки у Голованова живые, выразительные, предельно ясные в ритмическом рисунке... Можно сразу, без объявления, по первым тактам музыки, по интерпретации точно определить, что за пультом стоит мастер и что имя его - Голованов.
Однажды кто-то из артистов назвал Н.С. Голованова человеком с черствым характером.
- Нет, вы не правы, - неожиданно заявил Козловский, который до этого момента почти не принимал участия в общем разговоре. И тут же рассказал случай, как Голованов вступился за лошадь, которую избивал вожжами пьяный извозчик.
Никогда Иван Семенович не стремился выдвинуться за счет других. Заслуженный деятель искусств А.Я. Альтшуллер не раз говорил:
- Ваня, на твоей спине, вернее, на твоем характере многие «шагнули в популярность». Ведь по традиции ты должен петь все премьеры!
Он говорил так потому, что по установившейся в ГАБТе традиции ведущие партии на премьерах обязательно исполнялись определенными артистами. Так, партию Досифея в «Хованщине» пел на премьере только Рейзен, Бориса - Пирогов, Кармен - Максакова, Ивана Сусанина - Михайлов... Козловский же не придавал этому значения.
Был даже такой случай. Ивану Семеновичу предложили петь Дубровского и быть постановщиком этой оперы. Кто из поющих артистов не оставил бы для себя премьеру? А Иван Семенович уступил ее другому певцу.
Как-то на радио записывали оперу «Русалка» и обратились к Козловскому с просьбой спеть партию Князя. Он категорически отказался, зная, что на эту роль уже приглашен другой тенор. Однако телефонные звонки раздавались снова и снова... И только тогда, когда позвонил сам предполагаемый исполнитель и попросил записаться вместо него, Иван Семенович согласился, успокоившись, что не станет коллеге поперек дороги.
Именно такими, чрезвычайно уважительными, были отношения друг к другу двух теноров-конкурентов Большого театра: Ивана Козловского и Сергея Лемешева. И у того и у другого была огромная толпа поклонников и поклонниц, которые составляли своеобразные две «партии»: «козловцев» и «лемешисток».
Свою глубоко принципиальную линию Козловский отстаивал и в кино. С первых же репетиций фильма «Борис Годунов» он вступил в спор с режиссером фильма Строевой, не разрешая видоизменять созданный им образ Юродивого как внутренне, так и внешне. Строева не отступала. Тогда Иван Семенович отказался участвовать в картине...
Козловский никогда не подчеркивал свое превосходство над коллегами по работе. В Полтаве, где он пел ведущие теноровые партии, Козловский отказался от высшей ставки и предложил делить зарплату поровну. Фаготист, работавший в те времена в Полтавской опере, вспоминал: «Козловский из тех людей, которые думают не о том, что они могут взять, а о том, что они могут дать!»
Но характер у Козловского действительно был сложный. Он бывал то весел, то мрачен, то общительный, то нелюдимый. Он мог за день не произнести ни слова. Козловский плакал на драматических спектаклях. Так однажды он плакал, сидя в зрительном зале на спектакле «Три сестры», и ушел после окончания спектакля из зрительного зала последним. Еще не раз его видели на том же спектакле - «Три сестры» - и всегда плачущим.
Во время войны Козловский много ездил с фронтовыми концертными бригадами. «Мне довелось много раз выступать перед фронтовиками, - вспоминает Иван Семенович. - И в госпиталях, и вблизи передовой. К раненым не раз ездил с Алексеем Николаевичем Толстым. Он читал свои рассказы, а я пел... Помню, прилетели в Харьков в день его освобождения. На Холодной горе еще фашисты были. Пою перед бойцами - тишина мертвая, никто не шелохнется, только слышно: самолет в небе стрекочет. Потом оказалось - вражеский самолет. Спокойно мог расстрелять нас из пулемета. Поэтому и сидели не шелохнувшись...»
Концертный репертуар Козловского был просто огромен. Это и камерная лирика русских, и западноевропейских классиков, и старинные романсы, и вокальные миниатюры советских композиторов, украинские и русские народные песни.
Он много гастролировал по стране со своими сольными концертами. После одного такого концерта публика долго не хотела расходиться, даже после того, как в зале и на сцене погасли огни. Уставшие билетеры после затянувшегося концерта умоляли зрителей покинуть зал, но овации не прекращались. Вдруг кто-то в дверях крикнул: «Он идет!» И все бросились на улицу. Несмотря на трескучий мороз, народ терпеливо ждал у подъезда. Один из близких друзей Козловского решил тогда помочь певцу выйти на улицу. Он надел шапку Козловского, повязал сверх воротника шубы шарф, так как это делал Иван Семенович, взял папку с нотами и вышел. Но не успел он сойти со ступенек артистического подъезда (фонари на улице уже были погашены), как раздались аплодисменты. Потом девушки и пожилые дамы окружили «двойника» артиста плотным кольцом и сдавили так, что бедный приятель Козловского чуть было Богу душу не отдал. Затем подхватили на руки и понесли на руках к ожидавшей машине. С треском рвались на сувениры пуговицы от шубы (на память), чья-то рука смело тянулась к галстуку. Как только несчастного наконец усадили в машину, шофер закричал: «Это же не он! Не он!» Толпа оцепенела и увидела хвост другой машины, а в ней отъезжающего Козловского.
В 1954 году Козловский покинул Большой театр, в котором он был солистом почти три десятилетия, и полностью переключился на концертную деятельность.
В 1960 году он вступил в КПСС.
Даже после своего 70-летия Козловский, правда редко, но продолжал давать сольные концерты. И ни одна из его концертных программ не обходилась без интересной новинки. Он пел «Серенаду» Б. Бриттена, цикл Валерия Кикты на стихи японских поэтов и другие современные камерные вокальные произведения.
Козловский написал книгу воспоминаний: «Музыка - радость и боль моя».
В его огромной московской квартире, помимо жены, дочери и пожилой секретарши, в последние десятилетия почти всегда жили и другие, почти незнакомые ему люди. Какие-то дальние родственники, друзья и знакомые дальних родственников и просто земляки из его родной деревни Марьяновки, которую на протяжении всей своей жизни певец не забывал.
Козловский создал детский симфонический оркестр в Марьяновке (преодолеть бюрократические преграды - симфонический оркестр в деревне! - было очень непросто). Иван Семенович выписал для симфонического оркестра из Москвы все инструменты, ноты, организовал обучение детей музыке.
http://teatr-teatr.ru/index.php?artcat=3&see=246
Иван Семёнович Козловский был одним из талисманов Большого зала консерватории - тихонечко сидел за занавеской директорской ложи и не пропустил, кажется, ни одного значительного музыкального события. ИС на месте? можно начинать! Честное слово, первый взгляд неподражаемой Анны Павловны Чеховой, а потом исполнителя, дирижёра, оркестра (да и зрителей первых пяти рядов) был именно туда!
А после концерта они вдвоём с Ниной Феодосьевной (он в "пирожке", а она в неизменной шляпке) медленно, прогуливаясь, под руку, задумчиво, шли домой, на улицу Неждановой... Это был ритуал - можно было их проводить, он с удовольствием общался... Так и остался в памяти - доброжелательный, тихий, с растерянными прозрачными умными глазами. И одновременно - необыкновенно дисциплинированный: сказал, что придёт - значит придёт, и вовремя! а какой элегантный всегда! сказал будет петь - и пел! И пусть Голос не был силён как раньше (хотя никто это не замечал, в голову не приходило!) - красота его фраз, их ослепительная одухотворенность будет жить столько, сколько жива Память о нём. То-есть вечно.
Последнее выступление Ивана Семёновича.
В Доме Композиторов на Вечере Памяти Генриха Густавовича Нейгауза в 90 году.
фото Анатолия Шибанова