Шесть рублей тридцать восемь копеек
В предыдущем посте всплыла квартира на Васильевском острове, которую я снимал первый год жизни в Питере. Это было в 99-ом. А до того комната на Суворовском, где проведено три месяца жизни. Окно выходило на узкий проспект и круглосуточный магазин. Всю ночь, с периодичностью в час, кричал милицейский громкоговоритель: «Ночные бабочки, расходитесь!». А ещё до того, комнатушка на Кораблях. Я снимал её у бабушки знакомой моей бабушки. Потому, когда на Урале мы с ней договаривались об аренде, она с некоторым даже раздражением, твердила, мол, да что там о цене, свои же люди, договоримся. Договариваться стали уже по вселении. Комнатка оказалась вовсе не дешёвая, учитывая, что я не имел права приводить гостей, ведь бабуля жила за стеной во второй комнате. И самое дикое, что я ничего не мог менять в интерьере. Полки, письменный стол, всё вокруг, было заполнено какими-то следами человеческих историй. Тетради, исписанные в старших классах, какие-то сувениры из не далёких поездок, традиционная накидка на телевизор, несмотря на его японское происхождение. Что подкупало, так это количество книг об ацтеках и майя. Судя по дарственным надписям авторов, какой-то родственник старушки был серьёзно в теме. Но Корабли, конечно, не самое прекрасное место, чтобы проникаться духом Питера.
Потому, когда я зашёл в квартиру старого монастырского дома в Тучковом переулке, я был зачарован, как в волшебному прекрасном лесу. На мне была рубашка типа поло, стрижен я был коротко, а хозяин квартиры был моего возраста, но гипертрофированно питерски интеллигентен. Денис учился в духовной семинарии на иконописца, его отец монашествовал в греческом монастыре, а сын зачитывался индуистской литературой, думал о путях спасения грешной своей, несомненно, души, покуривал дурь и, конечно, мой жизнерадостный модный вид вызывал у него чувство, колеблющееся между отвращение и лёгким испугом.
Я увидал видик, причём такой же, какой я оставил в Екатеринбурге. Видик оставался, это было неплохо.
- А кассеты какие-то ты оставишь? - спросил я.
- Боевиков у меня нет,
- подумав секунды ответил он. Это была не шутка, Денис до самого конца наших арендных отношений подозревал меня, хоть мы часто выпивали вместе, когда он приходил за деньгами, причём культурно, в серьёзных философских беседах.
Через год после того, как я съехал, я жил уже в своей квартире на Петроградке, и как-то раз позвонил Денису, напросившись в гости. И вот я пришёл к нему с девушкой и бутылкой какого-то редкого и дико дорогого вина. Мы сидели за столом и разговаривали о чём-то. Вино кончалось, жёлтый свет освешал пыль веков мебели.
Это можно отдельно описать. Вообще, планировка была прямо идеальная. Узкая прихожая, буквой «Г» загибается кухня без окна, но с инсталлированной сбоку на проходе ванной. Кухня проход в большую двадцатидвухметровую комнату с полами из широких полированных временем веков дубовых досок. И полировочка ложилась почти на всю обстановку. Помню перед передачей денег Денис устроил церемонию описи имущества. Вообще-то она смахивала на список известного европейского аукциона: копия иконы Андрея Рублёва работы середины 20 века, диван резной обитый бархатом - середина 19-го века, ковш деревянный, треснутый посередине, предположительно, середина 17-го века… Я не шучу. Там было 19 предметов, единственным новичком в этом мире был видеомагнитофон. Всё остальное было диким антиквариатом, на котором спишь, ешь, сидишь. Сам дом, кстати, был пристроен в середине девятнадцатого века к церкви построенной в 1823 году. Квартира когда-то принадлежала писателю Гарину-Михайловскому (тут обязательно надо добавить, помните, «Гимназисты», «Детство Тёмы»). Из его вещей оставались огромный бархатный диван, больше похожий на трон великана и книжные этажерки. Люстра тоже, вероятно висела ещё при нём.
Но вот мы сидели за вином, тёплый летний вечер, а Денис никак не мог что-то мне сказать. Мешала гипертрофированная до размеров злокачественного образования опухоль интеллигентной порядочности. В таких случаях, я всегда помогал ему, сказать то, что ему трудно произнести. Как-то помог и на этот раз.
- Вы знаете, Алексей, мне очень неудобно, но после вашего отъезда пришёл счёт за межгород. Я, конечно, не настаиваю, - вот в этом он был весь, нет, чтобы просто весело достать счёт и попросить его оплатить.
У меня часто жили гости из других городов, потому я приготовился увидеть сумму. И я её прочёл, не поверил сначала, но пропечатана в квитанции она была чётко:
Шесть рублей тридцать восемь копеек. Это при том, что больше года я платил ему по сотне багсов в месяц, ни разу не задержав оплату. Это при том, что мы дружески провели несколько ночей в клубе Шалтай Болтай, если это самое питерское из всех питерских заведений, которые я видел, можно было назвать клубом. Мы вместе с какой-то пьяной компанией вылазили на соседнюю крышу и я играл на скрипке, какую то дикую импровизацию на фоне разводящегося Тучкова моста.
Шесть рублей тридцать восемь копеек.
Но это было чудесное место. В одно окно блестел шпиль Петропавловки, в другое разводился Тучков мост. Корабли шли по Малой Неве так близко, что занимали сразу оба окна и бесшумно двигали свои детали из одного в другое.
Чудом от того времени осталась одна фотография. И не цифровая, а оцифрованная.
