Вспоминая Бибихина... 80 лет
Подарок Владимира Вениаминовича был в свободе от обыденности. В настроении (важное для него слово) свободы от обыденности. Я имею в виду не житейские дела и заботы - он никогда их не чурался и исполнял с блеском, легко и толково. Плотничал, как плотник, разбирал мотор, как механик. Интеллектуалов, гуманитариев, «творческих людей» вещи, как известно, не любят. Замки у них не открываются, еда подгорает. За это их и называют «не от мира сего». Владимир Вениаминович хотел, чтобы и в этих вещах, как в мысли, всё было точно и успешно (успех - еще одно его важное слово). Вещи любили его как своего. Я думаю, даже деньги бы его любили, если бы он это им позволил.
Все, что делал Владимир Вениаминович - из того, что отнесут к житейскому, - он делал в том же месте, где переводил Хайдеггера или читал «Илиаду» по-гречески (с греческой «Илиадой» я застала его в послеоперационной палате): в бытии, а не в обыденности. В мире, в языке, в своем, в другом начале… Там, где он узнавал себя. Читатели В.В. Бибихина опознают в этом моем перечислении его слова.
Я начала со свободы от обыденности. И Владимир Вениаминович Бибихин, и Сергей Сергеевич Аверинцев совсем не часто говорили об обыденности. Но по силе и неожиданности высказываний, в которых это слово у них появляется, можно догадаться, что оно значило немало. Аверинцев, рассуждая о науке и мистике, заметил, что две эти вещи ничем не близки - кроме одного: они обе противоположны обыденному. В «Языке философии» Бибихина мне встретилась такая: «Возможно, отчаяние принадлежит области обыденного». Ни Бибихин, ни Аверинцев при этом не давали определения обыденного (мне, во всяком случае, такие определения и разъяснения у них не встречались). И мне не хочется на нем долго задерживаться. Обыденное не дается определению, потому что сама его сущность - в отмене всего определенного. И в отмене неизвестного: обыденное полагает, что все, что ему нужно, оно уже знает, а то, чего оно не знает, - этого или не существует, или же оно совершенно несущественно. Существенно в обыденном одно: вынужденность. Существенно то, что нам в данный момент некогда, и ничто нас от этого никогда не оторвет. Это жизнь-обморок, сон беспокойства, не позволяющий глубоко вдохнуть и выдохнуть. Здесь нет места ни большой мысли, ни полному недоумению (любимой бибихинской амехании), ни прямой радости, ни открытому горю - ничему, что сбивает с толку. Никаких «последних вещей». Все это когда-нибудь потом, в другом месте, в других обстоятельствах. Обыденное недовольно собой - и одновременно самодовольно, оно страшно неуверенно и одновременно самоуверенно. Очарования в нем нет, но оно и не претендует на очарование. Обыденное происходит при плохом освещении, при ярком свете оно исчезает. В обыденном ничего нельзя решить - из него нужно выйти, чтобы что-то решить.
Полностью здесь: https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/08/29/77637-svoboda-ot-obydennosti
Все, что делал Владимир Вениаминович - из того, что отнесут к житейскому, - он делал в том же месте, где переводил Хайдеггера или читал «Илиаду» по-гречески (с греческой «Илиадой» я застала его в послеоперационной палате): в бытии, а не в обыденности. В мире, в языке, в своем, в другом начале… Там, где он узнавал себя. Читатели В.В. Бибихина опознают в этом моем перечислении его слова.
Я начала со свободы от обыденности. И Владимир Вениаминович Бибихин, и Сергей Сергеевич Аверинцев совсем не часто говорили об обыденности. Но по силе и неожиданности высказываний, в которых это слово у них появляется, можно догадаться, что оно значило немало. Аверинцев, рассуждая о науке и мистике, заметил, что две эти вещи ничем не близки - кроме одного: они обе противоположны обыденному. В «Языке философии» Бибихина мне встретилась такая: «Возможно, отчаяние принадлежит области обыденного». Ни Бибихин, ни Аверинцев при этом не давали определения обыденного (мне, во всяком случае, такие определения и разъяснения у них не встречались). И мне не хочется на нем долго задерживаться. Обыденное не дается определению, потому что сама его сущность - в отмене всего определенного. И в отмене неизвестного: обыденное полагает, что все, что ему нужно, оно уже знает, а то, чего оно не знает, - этого или не существует, или же оно совершенно несущественно. Существенно в обыденном одно: вынужденность. Существенно то, что нам в данный момент некогда, и ничто нас от этого никогда не оторвет. Это жизнь-обморок, сон беспокойства, не позволяющий глубоко вдохнуть и выдохнуть. Здесь нет места ни большой мысли, ни полному недоумению (любимой бибихинской амехании), ни прямой радости, ни открытому горю - ничему, что сбивает с толку. Никаких «последних вещей». Все это когда-нибудь потом, в другом месте, в других обстоятельствах. Обыденное недовольно собой - и одновременно самодовольно, оно страшно неуверенно и одновременно самоуверенно. Очарования в нем нет, но оно и не претендует на очарование. Обыденное происходит при плохом освещении, при ярком свете оно исчезает. В обыденном ничего нельзя решить - из него нужно выйти, чтобы что-то решить.
Полностью здесь: https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/08/29/77637-svoboda-ot-obydennosti