Продолжение про историческую траву в исполнении Всеволода Крестовского...
Начало здесь: http://naiwen.livejournal.com/1090162.html
А дальше - а дальше интересно. Потому что при всей своей предвзятости Крестовский все-таки внимательный наблюдатель и свидетель эпохи, да и писатель неплохой. И внезапно у него сквозь наносной слой карикатурного памфлета проглядывает совершенно другая реальность, которая опрокидывает его старательно выстраиваемую «верноподданную» концепцию. Правдиво описывая многие события и явления - Бездненский расстрел, произвол властей во время университетских волнений, катастрофическую нищету литовской деревни и варшавских трущоб, бессовестный обман крестьян при осуществлении крестьянской реформы, беспомощность и метания власти перед лицом массового манифестационного движения в Западном крае и многое другое - Крестовский, возможно против своей воли, словно выносит безжалостный приговор Системе - Системе, которая хотя и пытается реформировать саму себя, но слишком запущена для того, чтобы выздороветь от предлагаемых полумер. Особого внимания автора удостаивается Западный край - и здесь предвзятость концепции автора уж слишком явно оборачивается сама против себя.
Так, Крестовский привозит своего героя Хвалынцева в Гродно и устами Хвалынцева рассуждает об «исконно русском крае» - и тут же подробно, на многих листах, описывает, как все противно и гадко Хвалынцеву в этом «исконно русском крае» - люди мерзкие, язык чуждый и нелепый (Крестовский карикатурно пародирует местный смешанный говор и местный польский и еврейский акцент), архитектура отвратительная (кроме развалившегося православного храма), еда жирная и противная. И главное - его, Хвалынцева, тут почему-то ненавидят все: от первого помещика до последнего лакея в гостинице, до последней жидовской торговки - все норовят ему, Хвалынцеву, сделать какую-нибудь гадость за то, что он приезжий «москаль». Единственные родственные души, которых Хвалынцев находит во всем городе - это какой-то отставной русский солдатик, да служащий русский врач - глубоко положительный персонаж по фамилии Холодец, который о местном населении отзывается примерно так: «Это, я вам скажу, вот какой народец: чуть ты к кому по-человечески, он, во-первых, норовит сейчас же оседлать и замундштучить тебя, сделать из твоей персоны свою вьючную скотину, а во-вторых, непременно, как ни на есть, напаскудить тебе».
Еще более мрачное и чуждое впечатление производит на Хвалынцева Варшава - описывая костельную манифестацию, он неожиданно чувствует не просто враждебную силу, а настоящее народное единство. «Как же нам реформировать под себя этот край, где каждый младенец впитывает чуждую и враждебную нам культуру с молоком матери?» - размышляет бедный Хвалынцев (да дустом их, дустом)
Показательны и некоторые мелкие детали: например, в конце романа Крестовский откровенно описывает, что на призыв Муравьева и других властей «возрождать в исконно русском крае русское просвещение и землевладение» отзываются в основном такие откровенные проходимцы, как Полояров и Подхалютин. А один из белорусских крестьян в конце говорит: «-- Дзякуймо, пане, што вы зрабилитоё вашо повстанье! Во каб вы его не зрабили, тоб нам и по век такого ужитку та щастя не бачици» - и правда твоя, батюшка! Когда б не повстание - хрен бы ты получил больше того, что было положено по Манифесту 19 февраля (а так-то власти напугались и дали в этом регионе гораздо больше).
И, наконец, снова про персонажей. Откровенно карикатурно рисуя русских нигилистов и «белое панство» - Крестовский неожиданно с совершенно другим чувством (враждебного уважения, переходящего порою в тайную симпатию) всматривается в «красную сволочь» (именно так сам себя именует Василий Свитка - один из главных героев романа). Поскольку - как я уже сказала выше - в его концепции красным вообще не находится места - то выкручивается Крестовский странно. «Капитан генерального штаба Чарыковский» описан как человек сильный и убежденный - и памфлета тут уже ни разу не получается. Под собственными именами мельком - но с тем же чувством враждебного уважения - упоминаются Падлевский и Бобровский. Ксендз-вешатель Робак (несомненный Антоний Мацкевич) вызывает откровенную ненависть, но и здесь не карикатура, а описание высокоидейного фанатика - сильного, мужественного, жестокого.
«Поручик Бейгуш» - фигура собирательная, без явного прототипа - военспец, генштабист - при таких «вводных» сделать Бейгуша проводником «белой интриги» было бы уж слишком затруднительно. Сочинив Бейгушу вначале неблаговидный поступок - женитьбу на русской женщине ради денег - из всего дальнейшего изложения все-таки видно, что Крестовский Бейгушу симпатизирует: бравый поручик искренне раскаивается и искренне влюбляется в свою жену, но не может отказаться от служения Отчизне - поэтому едет военспецом в партизанский отряд, где ведет себя мужественно и принимает на себя ответственность за весь бардак, организованный бестолковой белой шляхтой, раненым попадает в плен и героически умирает от скоротечной чахотки и отчаяния после того, как уже упомянутый врач Холодец объясняет несчастному Бейгушу историческую правоту русского народа.
Но самая впечатляющая метаморфоза происходит с одним из главных героев романа - таинственным Василием Свиткой, которого Крестовский - сдирая с персонажа ненужный уже псевдоним - в конца романа именует подлинным историческим именем - Константин Калиновский. В момент, когда Свитка, отбросив осторожность, раскрывает карты перед Хвалынцевым - Крестовский уже почти не скрывает своей симпатии к таинственному и страшному литовскому красному диктатору. Василий Свитка играет в свою собственную игру - но эта игра не ради деятелей отеля Лямбер - он и его соратники искренне борются за народное счастье, за настоящую землю и волю. Завершая историю персонажа, Крестовский пишет: «Он знал заранее куда идет и что его ожидает... Не потому ли и умер он с такой твердостью и спокойствием, как могут умирать только глубоко убежденные люди...»
… И вся концепция Крестовского опрокидывается навзничь: так подлинная история пробивает себе дорогу, так истина проступает сквозь надуманную фальшивую мифологию.
А дальше - а дальше интересно. Потому что при всей своей предвзятости Крестовский все-таки внимательный наблюдатель и свидетель эпохи, да и писатель неплохой. И внезапно у него сквозь наносной слой карикатурного памфлета проглядывает совершенно другая реальность, которая опрокидывает его старательно выстраиваемую «верноподданную» концепцию. Правдиво описывая многие события и явления - Бездненский расстрел, произвол властей во время университетских волнений, катастрофическую нищету литовской деревни и варшавских трущоб, бессовестный обман крестьян при осуществлении крестьянской реформы, беспомощность и метания власти перед лицом массового манифестационного движения в Западном крае и многое другое - Крестовский, возможно против своей воли, словно выносит безжалостный приговор Системе - Системе, которая хотя и пытается реформировать саму себя, но слишком запущена для того, чтобы выздороветь от предлагаемых полумер. Особого внимания автора удостаивается Западный край - и здесь предвзятость концепции автора уж слишком явно оборачивается сама против себя.
Так, Крестовский привозит своего героя Хвалынцева в Гродно и устами Хвалынцева рассуждает об «исконно русском крае» - и тут же подробно, на многих листах, описывает, как все противно и гадко Хвалынцеву в этом «исконно русском крае» - люди мерзкие, язык чуждый и нелепый (Крестовский карикатурно пародирует местный смешанный говор и местный польский и еврейский акцент), архитектура отвратительная (кроме развалившегося православного храма), еда жирная и противная. И главное - его, Хвалынцева, тут почему-то ненавидят все: от первого помещика до последнего лакея в гостинице, до последней жидовской торговки - все норовят ему, Хвалынцеву, сделать какую-нибудь гадость за то, что он приезжий «москаль». Единственные родственные души, которых Хвалынцев находит во всем городе - это какой-то отставной русский солдатик, да служащий русский врач - глубоко положительный персонаж по фамилии Холодец, который о местном населении отзывается примерно так: «Это, я вам скажу, вот какой народец: чуть ты к кому по-человечески, он, во-первых, норовит сейчас же оседлать и замундштучить тебя, сделать из твоей персоны свою вьючную скотину, а во-вторых, непременно, как ни на есть, напаскудить тебе».
Еще более мрачное и чуждое впечатление производит на Хвалынцева Варшава - описывая костельную манифестацию, он неожиданно чувствует не просто враждебную силу, а настоящее народное единство. «Как же нам реформировать под себя этот край, где каждый младенец впитывает чуждую и враждебную нам культуру с молоком матери?» - размышляет бедный Хвалынцев (да дустом их, дустом)
Показательны и некоторые мелкие детали: например, в конце романа Крестовский откровенно описывает, что на призыв Муравьева и других властей «возрождать в исконно русском крае русское просвещение и землевладение» отзываются в основном такие откровенные проходимцы, как Полояров и Подхалютин. А один из белорусских крестьян в конце говорит: «-- Дзякуймо, пане, што вы зрабилитоё вашо повстанье! Во каб вы его не зрабили, тоб нам и по век такого ужитку та щастя не бачици» - и правда твоя, батюшка! Когда б не повстание - хрен бы ты получил больше того, что было положено по Манифесту 19 февраля (а так-то власти напугались и дали в этом регионе гораздо больше).
И, наконец, снова про персонажей. Откровенно карикатурно рисуя русских нигилистов и «белое панство» - Крестовский неожиданно с совершенно другим чувством (враждебного уважения, переходящего порою в тайную симпатию) всматривается в «красную сволочь» (именно так сам себя именует Василий Свитка - один из главных героев романа). Поскольку - как я уже сказала выше - в его концепции красным вообще не находится места - то выкручивается Крестовский странно. «Капитан генерального штаба Чарыковский» описан как человек сильный и убежденный - и памфлета тут уже ни разу не получается. Под собственными именами мельком - но с тем же чувством враждебного уважения - упоминаются Падлевский и Бобровский. Ксендз-вешатель Робак (несомненный Антоний Мацкевич) вызывает откровенную ненависть, но и здесь не карикатура, а описание высокоидейного фанатика - сильного, мужественного, жестокого.
«Поручик Бейгуш» - фигура собирательная, без явного прототипа - военспец, генштабист - при таких «вводных» сделать Бейгуша проводником «белой интриги» было бы уж слишком затруднительно. Сочинив Бейгушу вначале неблаговидный поступок - женитьбу на русской женщине ради денег - из всего дальнейшего изложения все-таки видно, что Крестовский Бейгушу симпатизирует: бравый поручик искренне раскаивается и искренне влюбляется в свою жену, но не может отказаться от служения Отчизне - поэтому едет военспецом в партизанский отряд, где ведет себя мужественно и принимает на себя ответственность за весь бардак, организованный бестолковой белой шляхтой, раненым попадает в плен и героически умирает от скоротечной чахотки и отчаяния после того, как уже упомянутый врач Холодец объясняет несчастному Бейгушу историческую правоту русского народа.
Но самая впечатляющая метаморфоза происходит с одним из главных героев романа - таинственным Василием Свиткой, которого Крестовский - сдирая с персонажа ненужный уже псевдоним - в конца романа именует подлинным историческим именем - Константин Калиновский. В момент, когда Свитка, отбросив осторожность, раскрывает карты перед Хвалынцевым - Крестовский уже почти не скрывает своей симпатии к таинственному и страшному литовскому красному диктатору. Василий Свитка играет в свою собственную игру - но эта игра не ради деятелей отеля Лямбер - он и его соратники искренне борются за народное счастье, за настоящую землю и волю. Завершая историю персонажа, Крестовский пишет: «Он знал заранее куда идет и что его ожидает... Не потому ли и умер он с такой твердостью и спокойствием, как могут умирать только глубоко убежденные люди...»
… И вся концепция Крестовского опрокидывается навзничь: так подлинная история пробивает себе дорогу, так истина проступает сквозь надуманную фальшивую мифологию.