Встреча с Н.Цискаридзе в Ст.Петербургском театральном музее 20.03.2006 г. Часть 5
Какие самые трудные моменты были в Вашей артистической биографии? После травмы не было ли страха вообще не вернуться к профессии? Период без сцены и без танца - чем он был для Вас в большей степени - временем переосмысления или тяжелым испытанием?
Я уже говорил, что на самом деле вначале я не думал, что я вернусь. Я много об этом рассказывал, но в двух словах расскажу. Дело в том, что травма, которая со мной случилась - это очень обыкновенная травма, она очень сложная, но она действительно бывает у всех, ее пережили очень многие великие артисты и не великие тоже. Мало того, это может случиться с любым из людей при неудачном падении - например, если поскользнулся, или бежал за троллейбусом. Это называется разрыв крестообразной связки, оперируется все очень быстро, в течение 2,5 часов вам ставят новую связку. Проблема этой связки в том, что она не срастается, ее надо менять. Если вы ее не меняете, то вы не можете дальше продолжать существование в профессии. Но ужас моей ситуации был в том, что у меня возник золотистый стафилококк. И плюс к золотистому стафилококку у меня не было никакой реакции организма на антибиотики, белые тельца в крови не реагировали. У меня начался сепсис, и практически какое-то время сражались не то чтобы за то, чтобы спасти ногу… на самом деле все могло закончиться неважно. Вот, потому это было сложно. Потому, когда я все-таки выжил и стал ходить без капельниц, наступать на ногу, я очень долго хромал.
У меня были потрясающие условия для восстановления - Большой театр мне все оплатил в самом шикарном центре, где действительно находятся самые замечательные специалисты во Франции: в Биаррице есть такой центр по восстановлению спортсменов высшей лиги. И я был вторым балетным артистом, который у них когда-либо был за их практику, а центр уже много лет существует. И они этих связок восстанавливают в год около 2000, у них конвейер по восстановлению. Но мой случай был очень сложен тем, что я приехал с полностью атрофированной ногой. У меня не было никаких мышц на оперированной ноге, потому что я месяц лежал, мне сделали десять операций - операцию по замене связки и девять по спасению, чтобы в суставы не пошла гангрена, чтобы ногу не ампутировали. И мне надо было сначала как-то научиться чувствовать ее. Сложность еще была такая, что у всех спортсменов, которые там лежат, очень определенные способности, им надо восстановить бег и т.д. А задача этого центра - восстановить травмированную сторону по нетравмированной. И когда они стали проверять гибкость моих суставов, растяжку и т.д. - доктор на меня посмотрел и сказал: а вам придется работать утром, днем, вечером и ночью, потому что амплитуда, которую надо восстановить вам, превышает в 25 раз ту амплитуду, которую надо восстановить всем ребятам, а у них нет такой атрофированности. Потому поначалу мне казалось, что на сцену вернуться - это фантастика.
Вообще все было замечательно, сам центр потрясающий, я много о нем рассказывал. Мне знаете, что понравилось - в спорте это очень важно в отличие от искусства. Когда ты прыгаешь, грубо говоря, на четыре метра у тебя есть результат, другой так не прыгает - у них все очень просто, или ты прыгаешь, или ты не прыгаешь (у нас еще есть все-таки какие-то взаимоотношения с руководством, которые на многое влияют). Там потрясающая обстановка в том, что те ребята, которые уже не ходят с костылями, ухаживают за всеми теми, кто ходит с костылями, тебе всегда открывают дверь, подносят поднос и т.д. Там потрясающие санитарки. У меня к тому же был великолепный номер. Сам центр находится в Биаррице на берегу океана, вот прямо под моим окном начинался океан! Просто потрясающе.
Конечно после ада больницы с этими дикими операциями, с тем, что я лежал все время и даже в окно не мог посмотреть, потому что я не вставал - оказаться на берегу океана… Это было замечательное время. Я очень много прочитал книг за это время, я очень много посмотрел фильмов, которые у меня лежали кучей - я туда складывал что-то новое и потом пытался как-то это переработать. И я столько путешествовал! Но самое важное в этом периоде было то, что все люди, которые меня окружали, проявились и показали, что они из себя представляют. К сожалению. Есть такой замечательный романс Алябьева на стихи Беранже «Нищая»:
При счастье все дружатся с нами,
При горе нету тех друзей.
Это надо помнить всегда, к сожалению, что при горе нету тех друзей. Театр, не то что театр, мои коллеги, конечно, я не могу никого винить - кто звонил или не звонил, это ерунда... Но момент, когда я вошел в театр в первый раз и когда я стал читать в их лицах «прощай»… Они сочувствовали, спрашивали, как мое здоровье, но в глазах у них было видно, что боец-то подбитый, всё. И вот тут у меня действительно возникло желание - и я понял, что я на эту сцену выйду, чего бы мне это не стоило. И началась другая жизнь, ужасная.
Я никому не желаю столкнуться с чем-то таким. Потому что ты идешь и не чувствуешь, что под тобой есть половина тела. Потом, когда уже наконец ты ее почувствовал, при усталости она опять отключается, пережать нельзя. Что интересно было, что мне можно было начать прыгать с 13 июня. Так совпало, что в этот день у меня была премьера феи Карабосс. Там есть только один прыжок: у нас так поставлено, что она бежит по лестнице и подпрыгивает. И я все время говорил - вот я побегу и подпрыгну, потому что я не мог даже это попробовать, мне было нельзя. На самом деле в принципе я танцевал одноногий на сцене, я еще половину не чувствовал, я все делал на одной ноге. И прыгнул я впервые, попробовал, что такое прыжок, на сцене Большого театра, прямо во время спектакля. Это было очень приятно - что все-таки я дома и я это попробовал на своей родной сцене. Дальше все уже пошло по накатанному.
Был миллион трудностей. Надо было научиться двигаться так, как двигался Николай Цискаридзе. И это было самое сложное. А сложно было потому, что природа - никакой заслуги моей в этом нет, это мама с папой так сделали - дала мне те данные, которые мужчинам практически не выпадают. И самое важное - мне было все легко, и все что я ни делал, даже какие-то сложные вещи, казалось, что мне это легко. А теперь было все трудно! И трудно было потому, что нету ноги! Я ее не чувствую. В первом балетном спектакле, который я танцевал - Германа в Пиковой даме, есть некоторые места, где нужно пробежать. И Николай Борисович Фадеечев мне говорил: "Коля, не хромай"! Я уже мог не хромать, но психологически привык за это время - еще надо было себя отучить хромать. Была такая ситуация: я попросил сценическую репетицию, мне нужно на сцене себя почувствовать. Я делаю движение и падаю - а мне остался день до спектакля! И мне надо пройти балет, в котором час я на сцене, я только несколько раз ухожу для перемены костюма. В зале было все нормально, а на сцене я падаю. Я сел и, естественно, разрыдался, потому что мне казалось, что всё… И мой педагог Николай Борисович Фадеечев меня заставил, чуть ли не силком заставил просто додвигаться до конца. Конечно, наверное, он боялся, но он так себя вел на всех этих репетициях, что было ощущение, что я - тот прежний. «Что ты меня обманываешь, все у тебя нормально получается, что ты тут?»... И он так себя вел, что я действительно подумал, что все нормально. Это, наверное, такой педагогический трюк - и это меня вывело. А дальше уже потихоньку-потихоньку...
Я еще не танцевал ни разу в «Жизели», не танцевал «Лебединое Озеро», в «Спящую» я вернулся, в «Баядерку». «Баядерка» на самом деле - самый сложный балет для танцовщика. Я имею в виду московскую версию, потому что у нас прибавлена еще одна вариация, а Тени - они просто смертельные для танцовщика. Я буду пытаться танцевать в «Жизели» в апреле, не знаю, что из этого получится. Для меня это очень серьезный спектакль и мне не хочется выходить хуже, чем я когда-то делал. Я не знаю, делал ли я это хорошо, но хуже того, что было - не хочется.
Майя Плисецкая говорила о театре как о бесчеловечной, жестокой машине. Вы согласны с тем, что это механизм, который надо победить?
Абсолютно. Победить надо везде и все. Есть такой замечательный анекдот:
В центре города был общественный туалет. Человек, который мимо шел на работу, туда заходил и видел уборщицу, которая там работала. А однажды ему пришлось поехать на окраину города, ну грубо говоря, туда, где у вас Озерки находятся. Там он опять-таки в общественный туалет зашел и видит ту же Мариванну. Он говорит:
- Мариванна, а что ж такое???
- Интриги, батюшка.
Понимаете, интриги - везде, они среди всех. Но я вообще когда-то шутил, что над театром, над входом в служебный подъезд надо повесить «оставь надежду всяк сюда входящий». Надежду действительно надо оставить! Ни на что и ни на кого не надо надеяться, конечно, если только твой папа не президент и не министр культуры. Но то, что ты должен всё время быть собран - это точно. И всегда надо быть готовым к тому, что надо иногда повернуться и каааак вмазать! Я очень не люблю актеров, которые всегда сидят в такой позе и говорят: понимаете, я вся такая белая и пушистая, я вообще никогда в жизни, ну что вы, это где-то там… Неправда, это все неправда! Белые и пушистые - они как танки обычно. Я честно вам говорю: я умею и интриговать, умею и ругаться, также умею и смеяться, и плакать как и все остальные. У Долиной есть гениальная песня, называется «Стена». Там есть такие слова:
Пока я шла на этот свет большого зала,
Передо мною столько лет стена стояла.
А над стеной была звезда и мне сияла,
И сто преград я как могла одолевала.
Понимаете, это правда, это про жизнь любого человека, который в чем-то себя делает, стена всегда стоит, что-то мы должны доказать самому себе - это самое страшное.
Но по трупам-то идти не надо?
Иногда надо! Нету таких людей, к сожалению - не потому, что я такой плохой - у которых бывают только плюсы. Минусы тоже есть, просто в разной пропорции. Когда-то была такая интересная ситуация. Я получил диплом педагога, Марина Тимофеевна мне говорит - мы должны обмыть это дело! К тому времени уже скончались все мои родные, потому для меня Марина Тимофеевна - это моя вторая мама, и все крупные события в жизни я праздновал в ее доме или с ней, потому что для меня она действительно очень родной человек. Сидим мы с ней, пришла еще одна ее ученица, очень давних лет, и эта дама говорит Марине Тимофеевне: какая вы добрая, хорошая, вы так к Коле относитесь! Марина Тимофеевна говорит: знаешь, интересно, Галька его тоже любит (имелась в виду Галина Сергеевна). Я хочу за нее сейчас выпить. Галька молодец! И дальше Марина Тимофеевна мне говорит: мы с Галькой не просто тебя выбрали. И мы тебе столько уделяем внимания, потому что мы в тебя верим! Но учти: все, что мы тебе дали, ты должен отдать бесплатно! И обязательно, если ты увидишь ребенка, которого нужно будет в дальнейшем защитить, и ты этого не сделаешь - тебе будет плохо.
Действительно, очень многие люди, которые работали в Большом театре, очень удивлялись - потому что когда мне было надо, Марина Тимофеевна и Галина Сергеевна, которые очень много лет иногда даже не встречались в коридоре и могли просто сказать друг другу «здравствуйте» - не потому, что они не дружили, у них жизнь была в разных плоскостях - так вот, они объединялись и в кабинет к худруку шли вместе и за меня воевали - и я солиста получил благодаря им двоим. После трех лет моей работы в театре они пришли, стукнули кулаком и сказали, что Коле надо дать солиста - и меня из самого низшего кордебалета сразу перевели в премьеры. Вот это две эти великие женщины сделали! Потому я и говорю - в театре разное бывает. Но надо быть честным - я и не говорю, что я хороший. Я вот такой.
Перед спектаклем Вам важно побыть одному, чтобы настроиться или предпочтительно, чтобы рядом был кто-то, кому Вы доверяете, кто Вас поддерживает?
Самое замечательное в моей жизни то, что люди, с которыми я работаю и чей труд, к сожалению, остается за кулисами - это потрясающие люди. Я всегда стараюсь о них сказать, потому что без их труда и без их настроения, без их отношения ко мне, никогда бы не было меня на сцене. Даже когда мы выезжаем на гастроли и когда бывает такая ситуация, что мало гримеров, гримеры и костюмеры всегда сидят со мной в раздевалке. Я очень их люблю, я больше всего с ними дружу в театре. Когда у меня было новоселье, они были первыми, кто посетил мой дом, потому что в эти самые страшные минуты, когда ты выходишь на сцену, когда ты выбегаешь со сцены, задыхаясь, и тебе надо перевести дыхание и быстро переодеться, они вокруг тебя бегают, они вокруг тебя скачут, и если честно - они вместе со мной выходят на сцену. Когда я выходил в Карабосс, то не только они, но все старые работники театра: осветители, рабочие сцены, все пришли, даже те, кто не был занят в этом спектакле. Просто потому, что они так относились ко мне. Все стояли, за меня переживали, подходили и просто как-то подбадривали. В этот день танцевал не я один - танцевал весь этот коллектив людей, который, к счастью, работает на нас и, к сожалению, их труд не виден. А побыть одному? Я обычно просто днем сплю, чтобы к спектаклю не очень хотелось спать. Вообще я работать не люблю, я человек очень ленивый.
Продолжение следует...
Я уже говорил, что на самом деле вначале я не думал, что я вернусь. Я много об этом рассказывал, но в двух словах расскажу. Дело в том, что травма, которая со мной случилась - это очень обыкновенная травма, она очень сложная, но она действительно бывает у всех, ее пережили очень многие великие артисты и не великие тоже. Мало того, это может случиться с любым из людей при неудачном падении - например, если поскользнулся, или бежал за троллейбусом. Это называется разрыв крестообразной связки, оперируется все очень быстро, в течение 2,5 часов вам ставят новую связку. Проблема этой связки в том, что она не срастается, ее надо менять. Если вы ее не меняете, то вы не можете дальше продолжать существование в профессии. Но ужас моей ситуации был в том, что у меня возник золотистый стафилококк. И плюс к золотистому стафилококку у меня не было никакой реакции организма на антибиотики, белые тельца в крови не реагировали. У меня начался сепсис, и практически какое-то время сражались не то чтобы за то, чтобы спасти ногу… на самом деле все могло закончиться неважно. Вот, потому это было сложно. Потому, когда я все-таки выжил и стал ходить без капельниц, наступать на ногу, я очень долго хромал.
У меня были потрясающие условия для восстановления - Большой театр мне все оплатил в самом шикарном центре, где действительно находятся самые замечательные специалисты во Франции: в Биаррице есть такой центр по восстановлению спортсменов высшей лиги. И я был вторым балетным артистом, который у них когда-либо был за их практику, а центр уже много лет существует. И они этих связок восстанавливают в год около 2000, у них конвейер по восстановлению. Но мой случай был очень сложен тем, что я приехал с полностью атрофированной ногой. У меня не было никаких мышц на оперированной ноге, потому что я месяц лежал, мне сделали десять операций - операцию по замене связки и девять по спасению, чтобы в суставы не пошла гангрена, чтобы ногу не ампутировали. И мне надо было сначала как-то научиться чувствовать ее. Сложность еще была такая, что у всех спортсменов, которые там лежат, очень определенные способности, им надо восстановить бег и т.д. А задача этого центра - восстановить травмированную сторону по нетравмированной. И когда они стали проверять гибкость моих суставов, растяжку и т.д. - доктор на меня посмотрел и сказал: а вам придется работать утром, днем, вечером и ночью, потому что амплитуда, которую надо восстановить вам, превышает в 25 раз ту амплитуду, которую надо восстановить всем ребятам, а у них нет такой атрофированности. Потому поначалу мне казалось, что на сцену вернуться - это фантастика.
Вообще все было замечательно, сам центр потрясающий, я много о нем рассказывал. Мне знаете, что понравилось - в спорте это очень важно в отличие от искусства. Когда ты прыгаешь, грубо говоря, на четыре метра у тебя есть результат, другой так не прыгает - у них все очень просто, или ты прыгаешь, или ты не прыгаешь (у нас еще есть все-таки какие-то взаимоотношения с руководством, которые на многое влияют). Там потрясающая обстановка в том, что те ребята, которые уже не ходят с костылями, ухаживают за всеми теми, кто ходит с костылями, тебе всегда открывают дверь, подносят поднос и т.д. Там потрясающие санитарки. У меня к тому же был великолепный номер. Сам центр находится в Биаррице на берегу океана, вот прямо под моим окном начинался океан! Просто потрясающе.
Конечно после ада больницы с этими дикими операциями, с тем, что я лежал все время и даже в окно не мог посмотреть, потому что я не вставал - оказаться на берегу океана… Это было замечательное время. Я очень много прочитал книг за это время, я очень много посмотрел фильмов, которые у меня лежали кучей - я туда складывал что-то новое и потом пытался как-то это переработать. И я столько путешествовал! Но самое важное в этом периоде было то, что все люди, которые меня окружали, проявились и показали, что они из себя представляют. К сожалению. Есть такой замечательный романс Алябьева на стихи Беранже «Нищая»:
При счастье все дружатся с нами,
При горе нету тех друзей.
Это надо помнить всегда, к сожалению, что при горе нету тех друзей. Театр, не то что театр, мои коллеги, конечно, я не могу никого винить - кто звонил или не звонил, это ерунда... Но момент, когда я вошел в театр в первый раз и когда я стал читать в их лицах «прощай»… Они сочувствовали, спрашивали, как мое здоровье, но в глазах у них было видно, что боец-то подбитый, всё. И вот тут у меня действительно возникло желание - и я понял, что я на эту сцену выйду, чего бы мне это не стоило. И началась другая жизнь, ужасная.
Я никому не желаю столкнуться с чем-то таким. Потому что ты идешь и не чувствуешь, что под тобой есть половина тела. Потом, когда уже наконец ты ее почувствовал, при усталости она опять отключается, пережать нельзя. Что интересно было, что мне можно было начать прыгать с 13 июня. Так совпало, что в этот день у меня была премьера феи Карабосс. Там есть только один прыжок: у нас так поставлено, что она бежит по лестнице и подпрыгивает. И я все время говорил - вот я побегу и подпрыгну, потому что я не мог даже это попробовать, мне было нельзя. На самом деле в принципе я танцевал одноногий на сцене, я еще половину не чувствовал, я все делал на одной ноге. И прыгнул я впервые, попробовал, что такое прыжок, на сцене Большого театра, прямо во время спектакля. Это было очень приятно - что все-таки я дома и я это попробовал на своей родной сцене. Дальше все уже пошло по накатанному.
Был миллион трудностей. Надо было научиться двигаться так, как двигался Николай Цискаридзе. И это было самое сложное. А сложно было потому, что природа - никакой заслуги моей в этом нет, это мама с папой так сделали - дала мне те данные, которые мужчинам практически не выпадают. И самое важное - мне было все легко, и все что я ни делал, даже какие-то сложные вещи, казалось, что мне это легко. А теперь было все трудно! И трудно было потому, что нету ноги! Я ее не чувствую. В первом балетном спектакле, который я танцевал - Германа в Пиковой даме, есть некоторые места, где нужно пробежать. И Николай Борисович Фадеечев мне говорил: "Коля, не хромай"! Я уже мог не хромать, но психологически привык за это время - еще надо было себя отучить хромать. Была такая ситуация: я попросил сценическую репетицию, мне нужно на сцене себя почувствовать. Я делаю движение и падаю - а мне остался день до спектакля! И мне надо пройти балет, в котором час я на сцене, я только несколько раз ухожу для перемены костюма. В зале было все нормально, а на сцене я падаю. Я сел и, естественно, разрыдался, потому что мне казалось, что всё… И мой педагог Николай Борисович Фадеечев меня заставил, чуть ли не силком заставил просто додвигаться до конца. Конечно, наверное, он боялся, но он так себя вел на всех этих репетициях, что было ощущение, что я - тот прежний. «Что ты меня обманываешь, все у тебя нормально получается, что ты тут?»... И он так себя вел, что я действительно подумал, что все нормально. Это, наверное, такой педагогический трюк - и это меня вывело. А дальше уже потихоньку-потихоньку...
Я еще не танцевал ни разу в «Жизели», не танцевал «Лебединое Озеро», в «Спящую» я вернулся, в «Баядерку». «Баядерка» на самом деле - самый сложный балет для танцовщика. Я имею в виду московскую версию, потому что у нас прибавлена еще одна вариация, а Тени - они просто смертельные для танцовщика. Я буду пытаться танцевать в «Жизели» в апреле, не знаю, что из этого получится. Для меня это очень серьезный спектакль и мне не хочется выходить хуже, чем я когда-то делал. Я не знаю, делал ли я это хорошо, но хуже того, что было - не хочется.
Майя Плисецкая говорила о театре как о бесчеловечной, жестокой машине. Вы согласны с тем, что это механизм, который надо победить?
Абсолютно. Победить надо везде и все. Есть такой замечательный анекдот:
В центре города был общественный туалет. Человек, который мимо шел на работу, туда заходил и видел уборщицу, которая там работала. А однажды ему пришлось поехать на окраину города, ну грубо говоря, туда, где у вас Озерки находятся. Там он опять-таки в общественный туалет зашел и видит ту же Мариванну. Он говорит:
- Мариванна, а что ж такое???
- Интриги, батюшка.
Понимаете, интриги - везде, они среди всех. Но я вообще когда-то шутил, что над театром, над входом в служебный подъезд надо повесить «оставь надежду всяк сюда входящий». Надежду действительно надо оставить! Ни на что и ни на кого не надо надеяться, конечно, если только твой папа не президент и не министр культуры. Но то, что ты должен всё время быть собран - это точно. И всегда надо быть готовым к тому, что надо иногда повернуться и каааак вмазать! Я очень не люблю актеров, которые всегда сидят в такой позе и говорят: понимаете, я вся такая белая и пушистая, я вообще никогда в жизни, ну что вы, это где-то там… Неправда, это все неправда! Белые и пушистые - они как танки обычно. Я честно вам говорю: я умею и интриговать, умею и ругаться, также умею и смеяться, и плакать как и все остальные. У Долиной есть гениальная песня, называется «Стена». Там есть такие слова:
Пока я шла на этот свет большого зала,
Передо мною столько лет стена стояла.
А над стеной была звезда и мне сияла,
И сто преград я как могла одолевала.
Понимаете, это правда, это про жизнь любого человека, который в чем-то себя делает, стена всегда стоит, что-то мы должны доказать самому себе - это самое страшное.
Но по трупам-то идти не надо?
Иногда надо! Нету таких людей, к сожалению - не потому, что я такой плохой - у которых бывают только плюсы. Минусы тоже есть, просто в разной пропорции. Когда-то была такая интересная ситуация. Я получил диплом педагога, Марина Тимофеевна мне говорит - мы должны обмыть это дело! К тому времени уже скончались все мои родные, потому для меня Марина Тимофеевна - это моя вторая мама, и все крупные события в жизни я праздновал в ее доме или с ней, потому что для меня она действительно очень родной человек. Сидим мы с ней, пришла еще одна ее ученица, очень давних лет, и эта дама говорит Марине Тимофеевне: какая вы добрая, хорошая, вы так к Коле относитесь! Марина Тимофеевна говорит: знаешь, интересно, Галька его тоже любит (имелась в виду Галина Сергеевна). Я хочу за нее сейчас выпить. Галька молодец! И дальше Марина Тимофеевна мне говорит: мы с Галькой не просто тебя выбрали. И мы тебе столько уделяем внимания, потому что мы в тебя верим! Но учти: все, что мы тебе дали, ты должен отдать бесплатно! И обязательно, если ты увидишь ребенка, которого нужно будет в дальнейшем защитить, и ты этого не сделаешь - тебе будет плохо.
Действительно, очень многие люди, которые работали в Большом театре, очень удивлялись - потому что когда мне было надо, Марина Тимофеевна и Галина Сергеевна, которые очень много лет иногда даже не встречались в коридоре и могли просто сказать друг другу «здравствуйте» - не потому, что они не дружили, у них жизнь была в разных плоскостях - так вот, они объединялись и в кабинет к худруку шли вместе и за меня воевали - и я солиста получил благодаря им двоим. После трех лет моей работы в театре они пришли, стукнули кулаком и сказали, что Коле надо дать солиста - и меня из самого низшего кордебалета сразу перевели в премьеры. Вот это две эти великие женщины сделали! Потому я и говорю - в театре разное бывает. Но надо быть честным - я и не говорю, что я хороший. Я вот такой.
Перед спектаклем Вам важно побыть одному, чтобы настроиться или предпочтительно, чтобы рядом был кто-то, кому Вы доверяете, кто Вас поддерживает?
Самое замечательное в моей жизни то, что люди, с которыми я работаю и чей труд, к сожалению, остается за кулисами - это потрясающие люди. Я всегда стараюсь о них сказать, потому что без их труда и без их настроения, без их отношения ко мне, никогда бы не было меня на сцене. Даже когда мы выезжаем на гастроли и когда бывает такая ситуация, что мало гримеров, гримеры и костюмеры всегда сидят со мной в раздевалке. Я очень их люблю, я больше всего с ними дружу в театре. Когда у меня было новоселье, они были первыми, кто посетил мой дом, потому что в эти самые страшные минуты, когда ты выходишь на сцену, когда ты выбегаешь со сцены, задыхаясь, и тебе надо перевести дыхание и быстро переодеться, они вокруг тебя бегают, они вокруг тебя скачут, и если честно - они вместе со мной выходят на сцену. Когда я выходил в Карабосс, то не только они, но все старые работники театра: осветители, рабочие сцены, все пришли, даже те, кто не был занят в этом спектакле. Просто потому, что они так относились ко мне. Все стояли, за меня переживали, подходили и просто как-то подбадривали. В этот день танцевал не я один - танцевал весь этот коллектив людей, который, к счастью, работает на нас и, к сожалению, их труд не виден. А побыть одному? Я обычно просто днем сплю, чтобы к спектаклю не очень хотелось спать. Вообще я работать не люблю, я человек очень ленивый.
Продолжение следует...