Мимоза и горные вершины: олимпийская любовь
Сегодня утром я оглядела свою комнату и поняла, что что-то не так. Чуть задумавшись, я сразу поняла, что именно: ровно месяц на моём прикроватном столике лежат олимпийская аккредитация и папка с комментариями и интервью, а на письменном столе - тетрадь с цитатами. Лежат эти вещи ровно так, как я выложила их из сумки в первый вечер после возвращения домой. Сегодня ровно месяц с моего возвращения, и я так и не нашла сил просто прикоснуться к ним. Я обхожу их стороной, стараясь даже не задерживать на них взгляд. Потому что просто не могу.
В моей голове - белый шум от сливающихся воедино эмоций самого разного характера, словно ползунки, отвечающие за их интенсивность, выкрутили на максимум. Когда я закрываю глаза и пытаюсь понять, что я чувствую, то мне представляется огромный спутанный клубок разноцветных ниток. Весь этот месяц я ходила вокруг этого клубка, пытаясь найти ниточку, за которую можно начать его распутывать. Наконец она нашлась, и я вытягиваю нить за нитью, распутывая её, разматывая медленно и неторопливо весь клубок.
Написать про Сочи - значит подвести итог, поставить точку и закрыть все гештальты. Ровно месяц, ровно, чёрт возьми, месяц я пытаюсь вернуться в реальность и начать жить дальше, и, кажется, только сейчас мне удалось заставить себя осознать, что нужно открыть ноутбук и начать делать единственную вещь, которую я умею сносно: рассказывать истории. Сегодняшняя история будет длинной.
Одиссей вернулся на Итаку
Когда в окне самолёта показались белёсые вершины гор, а из другого окна салон пронзили яркие лучи солнца, такого, которое бывает только на юге, на сердце сразу потеплело. В который уже раз попадаю я в этот чудесный, чудесный южный город и в который раз я с первой же секунды чувствую себя как дома. Даже два года назад, когда в центральном Сочи и тем более в Адлере было трудно дышать от строительной пыли, а вокруг, куда ни посмотришь, были строительные краны, заборы и рабочие в цветастых жилетах.
Ты выходишь из аэропорта и оглядываешь глазами залитую солнцем долину. С одной стороны от тебя - красивые, изящные горы. С другой - бликующее на свету море. Ты вдыхаешь полной грудью воздух, пахнущий морской солью и какими-то цветами (даже в феврале воздух всё равно пахнет цветами) и понимаешь, что вернулся туда, куда тебя тянуло всё это время.
Адлер преобразился до неузнаваемости. Ровно год назад я впервые попала в Нижнеимеретинскую низменность, и то, что я там увидела, было сложно назвать даже проектом города: это была огромная, бесконечная стройка без конца и края, монотонная, тянущая какой-то безысходностью в духе платоновского «Котлована». Серая пыль въедалась в кожу, приставала к одежде, покрывала все слизистые так, что сложно было прокашляться. Посреди этой колоссальной стройки цвела мимоза, словно предвестник будущей жизни, которая наполнит все эти рытвины и бетонные блоки через год. Мимоза зимой, в феврале, среди грязи и пыли, среди разворованных миллионов, среди потоков ругани и критики, среди сотен улыбающихся редкими зубами гастарбайтеров и исполинских экскаваторов - с этого для меня начался Адлер год назад.
Сейчас Олимпийский парк и его окрестности захватывают дух. За двенадцать месяцев, словно грибы после дождя, появились гигантские стадионы, строения разного назначения, отели, развязки, хорошие дороги. Всё это возникло почти из ниоткуда, за невозможно короткие сроки. И всё это действительно удобно для использования и жилья. И окружающая часть Адлера тянется вверх, стараясь соответствовать заданному тону, с привычной русской неуклюжестью и небрежностью, которая не вызывает повода критиковать и ругаться, а больше заставляет улыбнуться без тени снисходительности. То увидишь смешные ошибки в названии магазина, переведённого на английский, но тут же одёрнешь себя, вспомнив, как здесь было с языками раньше, то заметишь, что красивая обочина маршрута для журналистов в какой-то момент заканчивается и начинается строительная свалка, но смеяться перестаёшь, задумавшись о том, что это свалок мало, а отлично отделанного пространства гораздо больше.
#SochiProblems, или Безудержное веселье в селе Весёлое
Жильё - тема веселая. Волонтёров селили в пять локаций: одна в горах, две в Адлере, одна в Хосте и ещё одна вообще в Лоо (бедные, бедные ребята). Мне, как и всем переводчикам, колоссально повезло, и нас разместили в Адлере в отельный комплекс «Омега» на территории Екатерининского квартала, изначально предназначенного для проживания пишущей прессы, поскупившейся на дорогие отели в Олимпийском парке, и части делегаций. Место, на мой взгляд, самое удачное из всех: до Олимпийского парка десять минут на автобусе, море в семи минутах пешком и либеральные правила проживания (никакого комендантского часа и смешная логика охраны: зачем отбирать у всех проходящих на территорию деревни алкоголь, если в двадцати метрах от входа внутри есть магазин с роскошным ассортиментом, а ещё в ста метрах прелестный круглосуточный бар под названием «Самогон»? Только если отката ради.)
Многострадальная Омега
Правда, это именно то место, откуда пошёл великий хэштег #SochiProblems. Мы и журналисты жили в абсолютно идентичных многоквартирных домиках, поэтому этот хэштег мне не чужд. После долгих поисков четырёхместного номера и борьбы с экселевским файлом базы данных, каким-то удивительным образом весившим 500 мегабайт и отказывавшемся из-за этого хоть как-то функционировать, нас заселили в квартиру, которая в базе была отмечена красным с припиской «НЕ ЗАСЕЛЯТЬ». Зайдя туда, мы быстро поняли, что к чему: обе комнаты были захламлены сваленной в кучу мебелью, а многих благ цивилизации не доставало. Впрочем, урны, занавеска для ванной, насадка для душа и прочие необходимые для проживания вещи магическим образом появились после первой недели. С дырой в стене в ванной мы даже сроднились, а то, что электрическая сеть такая корявая, что чайник с литром воды грелся четверть часа, - ну и что, экая невидаль. Не было у нас и занавесок, но день на восьмой у нас появился рабочий с занавеской в руках. Он пришёл, встал посреди комнаты, задумчиво оглянул помещение и протянул: «Так у вас и карниза нет…». И удалился. Больше мы не видели ни его, ни занавеску, ни карниза. Но, признаться честно, это было неважно: с началом работы дома я появлялась глубокой ночью, падала на кровать едва раздевшись и отодвинув растущую с каждым днём гору вещей на вторую половину кровати, и отрубалась на законные часа четыре сна.
Говорят, в других деревнях было ещё хуже. Подруга, заехавшая на несколько дней раньше меня, выложила в первый день фотографию в Инстаграм с припиской, которая стала отличным описанием самого крупного поселения волонтёров в селе Весёлом, оно же село Унылое: «Хорошая новость: у нас есть чашки. Плохая новость: в них цемент».
И всё же условия жизни были не такими уж и плохими
Отдельной строкой нужно упомянуть еду. Благодаря моему странному графику работы, приёмы пищи у меня были несколько перепутаны: завтрак в деревне - ужин в деревне - обед на объекте. Велика беда, правда. Завтрак и ужин при этом были, мягко говоря, несъедобными: эти полуфабрикатные блинчики снились мне неделю. Благодаря голодным бунтам в других деревнях (наша была более аморфной из-за более приличных условий жизни; другим терять было нечего) под конец качество чуть-чуть улучшилось, и даже начали давать слойки и сухофрукты, которыми я и питалась, однако в целом после этого мне никакая еда не страшна. Минус два размера и пять килограмм за три недели - олимпийская диета в действии. Моя прекрасная спутница всю дорогу шутила, что под конец Игр наша фигура позволит нам самим пойти прыгать на наш трамплин, и была недалека от правды.
Красная поляна
Но каким бы красивым, впечатляющим и современным ни был Олимпийский парк, Красная поляна гораздо уютнее. Может, это связано с тем, что я слишком люблю горы или что я эмоционально привязана именно к Поляне за все эти полтора года, но дом там, в долине, между хребтами, когда рядом плещется Мзымта, а мягкое горное солнце рисует жёлтые узоры на склонах гор. Роза Хутор, наполнившаяся жизнью, действительно напоминает набережную Инсбрука, только ещё уютнее, ещё нежнее и роднее. Снующие туда-сюда люди, магазинчики, кафе и бары, жужжащие канатные дороги - туда, где не было ничего ещё год назад, пришла настоящая жизнь, кипящая, бурлящая, заполняющая собой всё пространство. А Макдональдс с верандой с видом на горы - настоящее чудо. Сама долина преобразилась до неузнаваемости, и сейчас это современный горный город, красивый и обжитой (кроме, конечно, сбербанковской Горной карусели, стоящей с отделанными фасадами и пустой внутри, словно потёмкинские деревни).
Прекрасная, прекрасная Мзымта
В последнее время все голосят и вопят по поводу экологической обстановки в Красной поляне и в особенности про «убитую экосистему Мзымты». Когда я увидела Мзымту в этот раз, я её не узнала. Вода в ней настолько кристально чистая, что виден каждый камешек на её дне. Даже альпийские реки, которые я видела в Австрии, не настолько прозрачны. Вот вам и загубленная экология.
Внизу и наверху, в Поляне, царит особая атмосфера. Когда ты задерживаешься хотя бы на секунду, чтобы задуматься об этом, то понимаешь, что будто бы находишься в альтернативной реальности. Вокруг тебя - приятные, красивые люди со всех концов планеты, причём их общительности и доброжелательность никак не связана со степенью их известности, и ты ничуть уже не удивляешься, встретив известного ведущего с центрального телеканала или столь любимого тобой спортивного фотографа, работами которого спамишь во всех соцсетях не первый год. Вокруг тебя не существует времени, потому что работа кипит круглыми сутками, и искажено пространство, потому что кажется, что в мире не существует ничего, кроме Адлера и Красной поляны. Вокруг тебя полная безопасность и нет ни одного лишнего человека. Вокруг тебя всё то, что ты так любишь и благодаря чему чувствуешь себя по-настоящему живой.
Наш филиал Инсбрука
Родной трамплинчик
«Русские горки» - место поистине легендарное. Перед тем, как я впервые попала на трамплин в декабре 2012 года, на тренинге нас усиленно пугали тем, что все мы автоматически нарушаем правила безопасности, и по-хорошему посетители и сотрудники обязаны носить там строительные каски, но всем, как всегда, всё равно. Это оказалось не преувеличением, но где наша не пропадала. На тестовых мы с родным трамплинчиком прошли и огонь, и воду, и селевые потоки. Поэтому сейчас меня не могло напугать ничего.
Однако когда я в первый раз приехала на трамплин (по-королевски, по роскошной канатной дороге, а не по грязному серпантину, хлюпая по колено в глинистой жиже; впрочем, её уже разбирают, так что это было эксклюзивное счастье на две недели), я не поверила своим глазам: как же всё изменилось!.. Знаете, это чувство сродни тому, когда видишь человека, которого когда-то любил, спустя много лет, и приходится вглядываться в изменившиеся черты, чтобы вспомнить под ними то, что вызывало тёплые чувства когда-то. Исчезли кашеобразные дороги, сменившиеся чистеньким асфальтом. Исчез пресс-центр с протекавшей крышей прямо напротив зоны выката. Исчезла картонная лабиринтоподобная «четвёрка», в которой можно было пробить внешнюю стену локтём и в которой были лестницы, идущие по синусоиде, - её снесли и отстроили заново, красивую, аккуратную, с огромными окнами и просторными коридорами, в которых стены докрашены полностью, а не кусками и кляксами, но нет тех трогательных фотографий, закрывавших дыры в стенах. Исчезла до неприличия короткая зона выката, а вместе с ней и доска лидерства с пальмами в кадках. Исчезла палатка для официальных лиц, а с ней исчезла и лучшая точка для просмотра соревнований, на которой я в декабре вцеплялась замёрзшими пальцами в пластиковый стаканчик с чаем, влюбляясь с каждой минутой в мужчин на лыжах, туманы и горы.
Теперь трамплин - это бесконечная череда лестниц, постоянное монотонное восхождение по которым начинает восприниматься как священный ритуал испытания силы воли и концентрации духа. Многоуровневые железные конструкции на сваях, огромный просторный пресс-центр, железные трибуны, которые не прогибаются под ногами и не покачиваются опасно, когда жалкая кучка зрителей срывается с места в перерыве, асфальт и бетон - вот что пришло на смену царившей там несколько лет горной грязи. Однако вместе с лужами и глиной он потерял частичку своего обаяния и уюта. Правда, так думалось мне в первые пару минут, пока я чуть было не наступила в огромную лужу незастывшего цемента: добро пожаловать домой, Аннушка, здесь всё по-прежнему.
Тяжела и неказиста жизнь простого переводчика микст-зоны
История о том, как я добилась назначения именно на родные «Русские горки», заслуживает отдельной простыни не меньшего объема. С моей роскошной языковой парой «английский-испанский» мне самое место на одном из наиболее немецкоговорящих объектов всех Олимпийских игр, поэтому процесс уговаривания всех ответственных лиц поставить меня на, пожалуй, самый не избалованный вниманием объект напоминал мне сказку про братца Кролика, который вопил, что с ним можно делать всё, что угодно, только не бросать его в терновый куст. Терновый куст - мой дом родной, и в случае с грязненьким, кривеньким и никому не сдавшимся трамплином это именно так. Тем не менее, я - одна из немногих счастливцев, кто попал туда, куда хотел больше всего.
Правда, у меня были определённые опасения по поводу работы. Если на тестовых мы, переводчики, по большей части занимались сопровождением спортсменов и официальных лиц, а не чистым переводом, то теперь это отобрали другие функции, а мы остались с носом. И работы на большинстве объектов было, откровенно говоря, мало. Но только не у нас. Несмотря на то, что первые несколько дней Олимпийских игр нам с подругой катастрофически не везло в мелочах, и мы так и не установили, за что это была такая кармическая компенсация или даже предоплата, в глобальных вещах наше везение сложно недооценить.
Все Олимпийские игры я фактически проработала сотрудником Олимпийской службы новостей, прекрасной группы людей, чья основная обязанность - приставать к только что выступившим спортсменам, спрашивать у них, что да как, а потом вывешивать их «всё зашибись» и «пошли вы к чёрту» в онлайн-систему для журналистов. Моими коллегами чудесные люди со всех концов света, от Америки до Польши, от Великобритании до Франции. Поначалу моей главной обязанностью был перевод интервью с русскоговорящими спортсменами, но быстро стало понятно, что от них много эксклюзива не получишь, и спектр расширился до непосредственных интервью и подслушивания цитат из чужих комментариев, а также помощи русскоязычным журналистам, не сильно владеющим языками. Так что удалось посмотреть, послушать и пообщаться с абсолютно всеми интересными мне персонажами - а неинтересных у нас и не водится.
Примерно так выглядело моё рабочее место
Работы было достаточно много, и приличный процент публикуемых цитат проходил через мои руки. Каждый день начинался и заканчивался просмотром «свежей прессы»: мы выуживали свеженапечатанные цитаты из специальных ящиков и, пожалуй, чуть более шумно, чем требуется, обсуждали написанное, пугая замученных журналистов и привлекая к себе хмурые взгляды. Толстенная пачка этих цитат до сих пор лежит у меня на прикроватном столике.
И, знаете, за все мои несколько лет попыток работать в журналистике я никогда не испытывала большего удовлетворения, чем когда находишь сделанную тобой цитату в СМИ самых разных стран или когда слышишь, как комментатор по телевизору зачитывает интервью, которое ты брал накануне. Вот она, работа мечты.
Безусловно, это всё не было бы так приятно, если бы меня отправили на какой-нибудь другой вид спорта, в котором я ничего не смыслю. Здесь же, когда ко всем нашим мальчикам и девочкам относишься как к родным, когда окончательно осознаёшь, что ты в месте, которое любишь всем сердцем, только когда мимо тебя с великолепной почти военной выправкой проходит Юрий Тепеш, а за ним семенит тренер Симона Амманна, навьюченный костюмами, - именно в таких условиях можно работать без выходных и перерывов на такие мелочи, как сон и еда. И, в общем-то, мы на них и не прерывались. Я не пропустила ни одной тренировки мужских прыжков за всё время Олимпийских игр. Когда они стояли в мои смены, было прекрасно. Когда мои смены выпадали на другое время, было не менее прекрасно, поскольку я приходила на трамплин и всё равно смотрела их. Двоеборья и женских прыжков в моей жизни было, к сожалению, чуть меньше, но проводить каждый день по 15 часов на трамплине было бы выше моих сил. Изредка - можно. Не убудет.
Остальная Олимпиада прошла мимо меня. Я чуть-чуть зацепила краем глаза фигурное катание, однажды посмотрела на большом экране биатлон и упорно залипла на санный спорт (ох, Армин Цоггелер, гроза Скайклуба! ох, Феликс Лох!). И всё. Но ничуть не жалею об этом - мне и моих прыжков хватало.
Так как подавляющее большинство соревнований и тренировок начиналось в районе девяти вечера, мой распорядок дня выглядел душераздирающе: подъём в 9:30, полчаса-час на работу (надо и совесть иметь), завтрак, затем, в дни, когда с утра не было интересных тренировок, дырка в расписании до 16:00, которая каждый раз заполнялась какой-либо чепухой вроде попытки пойти и уснуть на море, лёжа на твёрдой едва прогревшейся гальке, или дотащиться до Олимпийского парка. Далее следовала попытка запихнуть в себя жалкое подобие ужина и отправление на смену к 18:00. В девять стартовали соревнования или тренировки. Тянулись они до полуночи, над чем посмеивались изнеженные атлеты, повально публикуя в соцсетях фоточки себя с любыми большими часами, остроумными, как им казалось, подписями и извечным хэштегом #latenightsession. Ишь, слабаки! Мы лишь фыркали на подобные проявления избалованности, поскольку наш день не спешил заканчиваться, когда последний из ребят допрыгивал и топал переодеваться с лыжами наперевес. Пока закончишь сдавать собранные цитаты, пока провозишься с макулатурой, пока вспомнишь обо всех вещах, которые распихал в разные части пресс-центра и соберёшь их все воедино, не раз спросив себя «а голову ты свою, Аннушка, не забыла?», пока пропустишь всех журналистов на нашу жалкую маршруточку ТМ11 (мы, переводчики, имели доступ к транспортной системе для журналистов, но при одном условии: журналисты вперёд, а мы - как влезем; в случае с газелью на маршруте «Горный медиацентр-Русские горки» в дни соревнований ожидание свободного места могло затянуться на час), уже время тянется к двум, а то и трём часам ночи. Затем ты обязательно застрянешь в какой-либо части своего маршрута домой, попав в часовой интервал движения автобусов, и ладно если с тобой смелые и наглые журналисты, способные взять штурмом транспортное бюро и потребовать дополнительный автобус (правда, из-за всех проверок он нередко приезжал позднее товарища по расписанию). Но часто это заканчивалось на самом дне олимпийской жизни: в полпятого утра в Богом забытой части Олимпийского парка, пытаясь заснуть на транспортном еже, потому что нужный автобус будет через 55 минут. #latenightsession, говорите?
Никаких личных отношений в микст-зоне
Впрочем, если предыдущий абзац вы по доброте душевной приняли за жалобы, то выбросите это из головы. Пустое хроникёрство и констатация факта, не более того. Потому что все лишения, все мучения, весь недосып, всё недоедание и вся боль в ногах от постоянной беготни по лестницам стоили тех эмоций, которые нахлынули на меня в первый же день и не отпускают до сих пор.
На всех тренингах нам в голос твердили: Вы не должны иметь никакого отношения ко всему происходящему. Вы должны соблюдать нейтральность. Вы - сторонние наблюдатели. Никаких личных отношений в микст-зоне, чёрт возьми. Но оказалось проще доказать теорему Ферма, чем соблюсти это правило.
Наш вид спорта, оба наших вида спорта отличаются удивительной атмосферой. У нас есть конкуренция, но нет негатива и желания перегрызть друг другу глотки. У нас есть лидеры и ведомые, но всё строится на взаимном уважении и, если хотите, любви. У нас есть свои конфликты, но они в большинстве своём решаются тихо и мирно, без выволакивания оппонентов в грязи и устраивания публичных сцен. Здесь всё строится на кипящей, бурлящей жизненной энергии, которая исходит ото всех, кто имеет какое-либо отношение к этому спорту. Здесь каждый, даже самый, казалось бы, незначительный человек становится частью большой семьи. И это ощущается в каждом шаге, действии и жесте окружающих. Да даже в том, как рейс-директор Вальтер Хофер со своей неизменной по-австрийски мягкой улыбкой прикалывает на ленту твоей аккредитации значок Международной лыжной федерации со словами «Мы же теперь коллеги».
Все, с кем приходится сталкиваться, невероятные люди, такие, которых, наверное, один на миллион. Всех и не перечислишь, а так хочется, да слова застревают в горле и комом встают, как только начинаешь перебирать в памяти стоп-кадры и милые твоему сердцу портреты. Как невыразимо прекрасна медиа-координатор двоеборья Сильке, по забавному стечению обстоятельств ставшая моей начальницей на время Игр! Как прекрасны все члены FIS, с которыми удаётся взаимодействовать, от контролёра оборудования двоеборья, у которого всегда припасён чайник и печеньки, до того же Вальтера, заражающего своим мягким спокойствием даже в самые нервные минуты. А рейс-директору двоеборья Лассе Оттесену я на страницах этого блога столько уже раз признавалась в любви, что, кажется, пора заводить для него отдельный тег, но я никогда, никогда не устану это повторять, потому что человека столь открытого, столь светлого душой, столь полного жизненной энергией нельзя не полюбить с первого взгляда и навсегда.
Чтобы рассказать, насколько прекрасны наши спортсмены, не хватит слов всех языков, на которых я говорю. Все они без исключения - интереснейшие, умнейшие люди, на которых нельзя смотреть без восторга и обожания. Общаешься с ними и впитываешь в себя их энергетику, учишься их отношению к жизни, их простоте, их целеустремлённости, их любви к тому, что они делают.
Человеком всех Олимпийских игр, безо всякого сомнения, для меня и всех остальных стал Томас Моргенштерн. Весь сезон это имя не слезало с газетных передовиц: феноменальное возвращение после тяжёлого прошлого сезона, первая победа за несколько лет, сразу после неё падение, выход на Турне четырёх трамплинов с синяками и сломанным пальцем, второе место в общем зачёте Турне - и новое падение, гораздо более страшное. Больница, черепно-мозговая травма, десять дней тишины. И приезд в Сочи в составе олимпийской сборной через три недели после падения. Невозможный, невозможный Томас. Феникс, восставший из пепла.
Томас - это личность невероятного масштаба. Он - звезда, герой, всеобщий любимец. Журналисты вцепляются в него и не отпускают по полчаса. Все вокруг в него влюблены, все зачарованы и заворожены. Он стоит рядом, рассказывает что-то очередному журналисту, а у тебя захватывает дух просто от той атмосферы, которая создается вокруг него. Нужно видеть и слышать, с каким придыханием все о нём говорят, пусть даже и рассказывая о похождениях в ночном клубе. Нужно ощущать, как электризуется воздух рядом с ним. Колоссальная сила личности чувствуется в каждом его слове и в каждом жесте. Ему всё по плечу, и нет ничего, что было бы для него недостижимым. Он здесь, он стоит перед тобой на расстоянии метра, он улыбается тебе, ты видишь его усталые глаза, и у тебя пересыхает в горле от волны смешанных чувств, которые вызывает этот невозможный человек.
Говоря обо мне, не может не всплыть имя Грегора Шлиренцауэра. Легенда с ремнём и в целом моим отношением к этому долговязому австрийцу так просто меня не оставила, и я даже не удивилась, когда на первой планёрке при звучании этого имени коллеги из оргкомитета захихикали и начали кидать на меня многозначительные взгляды, а после каждого медального розыгрыша спрашивали меня «ну как там этот твой австриец?». А с медальными розыгрышами было плохо. Грегор мечтал об индивидуальном золоте больше, чем о чём бы то ни было. Целый год подготовки. Рассказы о том, как он об этом мечтает, в каждом интервью. Целеустремлённость и невероятное желание. И спад формы. Ещё в начале этого года было понятно, что если бы Игры были в прошлом году, он был выиграл всё, но в этом так просто ничего не пройдёт. Перед Сочи все понимали, что никакого золота не будет, но не произносили это вслух. И только сам Грегор верил до последнего - пока не проиграл с треском первый медальный розыгрыш. Видеть, как он ловил воздух ртом, словно рыба, вытащенная из воды, перед телекамерами, а после десятого вопроса про причины проигрыша от пишущей прессы утыкается лицом в ладони и тихо шепчет «Если бы я знал, что всё так будет…» - зрелище совершенно душераздирающее. Как и полное опустошение после второй проигранной медали. Как и сорванный решающий прыжок в командном соревновании. Говорить об этом сложно, очень сложно. Остаётся только вздыхать, вспоминая светло-ореховые смотрящие в никуда глаза и два флажка, русский и австрийский, на шлеме.
Множество других невыносимо прекрасных людей было у нас. И невероятный тренер австрийцев Алекс Пойнтнер, открытый, прямой, любящий своих ребят словно собственных сыновей и принимающий всё близко к сердцу - так, как, наверное, и надо. И нечеловечески великий Нориаки Касаи, «камикадзе, вернувшийся в полнолуние» по словам одного японского журналиста, чуть не выигравший индивидуальное золото в 41 год с травмой колена. И прекрасные юные немцы, смотря на которых не можешь не улыбаться во всю широту рта, как мягко и по-доброму всегда улыбается Маринус Краус. И великолепные словенцы: героически державшийся и шутивший сквозь боль Роберт Краньец, очаровательный Петер Превц с его прямотой, математическим складом ума и лекциями по физике снега в интервью, по-нездешнему красивый и изящный Юрий Тепеш с военной выправкой и элегантными эвфемизмами в интервью. И спокойный, рассудительный Михаэль Хайбёк, рядом с которым заражаешься его твёрдой уверенностью в себе. И заразительно улыбающийся Аннеш Якобсен с красивым синяком под глазом, шутящий про схватку с трамплином. И не попавший в основные соревнования Андреас Кофлер, весь сезон воюющий сам с собой, отчаянно обнимающий себя за колени после очередного неудавшегося прыжка. И красивый-красивый Аннеш Фаннемель, нервно хватающий себя за запястья, когда видит падение Краньца. И Симон Амманн, которого я видела в самых разных ипостасях, от лучезарно улыбающегося, помолодевшего лет на десять и всё больше похожего на того смешного мальчишку в круглых нелепых очках, выигравшего две золотые медали много лет назад, до борющегося с подступающими к горлу слезами. Все, все, все абсолютно прекрасны, и описать всех просто невозможно. В каждого из них влюбляешься так, что теперь видишь их по телевизору, и сердце щемит от нежности.
Прыжковых девочек в моей жизни было крайне мало; нельзя получить сразу всё, что хочешь. На первом в истории розыгрыше олимпийских медалей по прыжкам с трамплина среди женщин я была простым зрителем. Поймала себя на мысли о том, что при всём огромном количестве соревнований по прыжкам и двоеборью, на которых я была, эти были первыми, которые я смотрела с трибуны. И ощущения, конечно, интересные. Вечер был прекрасным, и он не мог быть иным: начался он с того, что я встретила маму одной из двух моих любимых прыгуний, и мы вместе смотрели первый раунд, а закончился он серебром Даниэлы Ирашко, второй моей любимой прыгуньи. Я хлопала в ладоши как дурочка, прыгала на месте и кричала вместе с толпой от радости. Надо бы почаще опускаться до статуса «просто зрителя» - это гораздо интереснее, чем кажется.
Первый в истории розыгрыш олимпийских медалей по прыжкам с трамплина среди женщин
Зато в моей жизни было много двоеборья, хотя двоеборья много не бывает, потому что оно фантастически прекрасно. Если прыжки приносят эмоции сильные, но разнообразные, то двоеборье - это концентрация чистого счастья. Счастье, которым светится трогательный краснощёкий худенький Эрик Френцель, как никто другой заслуживший своё золото. Счастье, с которым покрасившийся в норвежский триколор Магнус Крог рассказывает, что глупые вещи приносят удачу, и вот она - первая олимпийская медаль в его жизни. Счастье, с которым добровольно отдавший последний в жизни шанс получить олимпийское золото Магнус Моан кидается обнимать лежащего на снегу и не способного поверить в происходящее новоиспечённого золотого медалиста Йоргена Гробака, в жизни не выигрывавшего даже на этапах Кубка мира. Счастье, с которым тот же Магнус Моан вопит «Jaaaaaaaaa!» на весь конференц-зал от переполняющих его эмоций.
Прекрасные норвежские двоеборцы катаются на пузе с трамплина
Всё лыжное двоеборье - одно сплошное счастье. И даже ложки дёгтя вроде душераздирающей картины, когда исхудавшего, с заострившимися скулами, нервно хватающегося за собственные запястья Джейсона Лами-Шапюи доводят почти до слёз французские журналисты с гаденькими улыбками, или когда не попавший в команду Микко Кокслиен грустно ждёт товарищей после соревнования, не перекрывают этот поток невероятного счастья, заполняющего собой всё пространство.
Олимпийские игры - это любовь
Я не знаю, о чём ещё можно рассказать. Мне хочется бесконечно писать о людях, невыразимо прекрасных людях, окружавших меня все три недели. Но если я дам волю себе, то потоки моего сознания просто заполонят всё пространство.
Очень хочется признаться в любви ещё одному прекрасному человеку, несмотря на то, что весь этот текст и есть сплошная череда признаний в любви. Чудесная, чудесная девочка, которую подарили мне краснополянские горы больше года назад, снова прошла всё это вместе со мной. И её невозможно не любить. За то, что единственная действительно понимает весь этот водоворот эмоций без слов. За то, что мирилась с моим беспорядком, занимавшим все плоские пространства нашей комнаты. За то, что терпела мои приступы залипания на разных красивых людей и одного вполне конкретного такого юношу, и мои нестерпимые позывы обниматься, накрывавшие в моменты, когда эмоции любого характера переполняли меня до края. За пешие прогулки в глубине ночи в Красной поляне и катание на канатной дороге в темноте. За смех и постоянные шутки надо мной. За тихие разговоры в бесконечных автобусах. За стоическое спокойствие по отношению к моими странным кулинарным пристрастиям и периодическим попыткам напиться нервной разрядки ради. И просто за то, что была рядом всё это время.
Все Олимпийские игры - это любовь. Чистая, бесконечная любовь всех ко всем, всего ко всему. Любовь, витающая в воздухе на фоне прекрасных горных пейзажей, - ничего лучше в этой вселенной нет и быть не может. Любовь, отражающаяся в объективах телекамер. Любовь в стаканах мерзкой Балтики и в стробоскопах единственного в Красной поляне ночного клуба. Любовь в улыбках счастливых коллег и в морщинках вокруг глаз спортсменов на медальных церемониях. Любовь на лице подруги, плачущей от переполняющих эмоций, когда под проливным дождём награждают её любимого биатлониста. Любовь, бликующая на сверкающем от солнца снеге. Любовь в ворохах открыток с неровным почерком, разлетающихся по всей стране. Любовь на фоне шипения горящего олимпийского факела. Любовь в молочных коктейлях из Макдональдса и на лицах уставших журналистов, забегающих за десятой кружкой кофе в день. Любовь неисчислимая, не измеряющаяся количеством значков на аккредитации, медалями и статусом. Безграничная и вселенская, всепоглощающая, возведённая в абсолют Любовь. Её я увезла из Сочи и храню в сердце как главную драгоценность.
В последний день, когда все начали осознавать, что конец близок, мой прекрасный французский коллега спросил меня о дальнейших планах. «Домой», - тихо ответила я. «А дом - это где?», - спросил он меня в ответ, и я еле сдержалась, чтобы не сказать, что дом здесь, среди этого драгоценного снега, среди людей в смешных шапках с наполненным счастьем глазами, среди горных вершин и флагов всех стран, на этом неказистом трамплине с незавидной судьбой. Нет жизни вдали от побережья Чёрного моря, показалось мне в ту минуту.
Меня прорвало в самолёте, и эмоциональный белый шум зашкалил настолько, что обняв мою чудесную спутницу на прощание, я не выдержала и по-глупому, по-простому, по-светлому разревелась. И так до самой Москвы, не желая понимать, что олимпийская сказка закончилась, и у меня осталась только пара сотен фотографий, священная тетрадка с цитатами да горсть воспоминаний в сердце.
Закрытие я смотрела уже дома. Олимпийские игры закончились для всего мира тем же, с чего они начались больше года назад для меня - с мимозы. Я смотрела последние минуты церемонии, невидящими глазами уткнувшись в экран, и отчётливо ощущала, как в моей комнате пахнет мимозой. На самом деле из окна пахло только сыростью, душным городом и выхлопными газами. Но я закрывала глаза и ощущала сладкий, чуть приторный запах мимозы. На душе от него становилось чуть спокойнее.
В моей голове - белый шум от сливающихся воедино эмоций самого разного характера, словно ползунки, отвечающие за их интенсивность, выкрутили на максимум. Когда я закрываю глаза и пытаюсь понять, что я чувствую, то мне представляется огромный спутанный клубок разноцветных ниток. Весь этот месяц я ходила вокруг этого клубка, пытаясь найти ниточку, за которую можно начать его распутывать. Наконец она нашлась, и я вытягиваю нить за нитью, распутывая её, разматывая медленно и неторопливо весь клубок.
Написать про Сочи - значит подвести итог, поставить точку и закрыть все гештальты. Ровно месяц, ровно, чёрт возьми, месяц я пытаюсь вернуться в реальность и начать жить дальше, и, кажется, только сейчас мне удалось заставить себя осознать, что нужно открыть ноутбук и начать делать единственную вещь, которую я умею сносно: рассказывать истории. Сегодняшняя история будет длинной.
Одиссей вернулся на Итаку
Когда в окне самолёта показались белёсые вершины гор, а из другого окна салон пронзили яркие лучи солнца, такого, которое бывает только на юге, на сердце сразу потеплело. В который уже раз попадаю я в этот чудесный, чудесный южный город и в который раз я с первой же секунды чувствую себя как дома. Даже два года назад, когда в центральном Сочи и тем более в Адлере было трудно дышать от строительной пыли, а вокруг, куда ни посмотришь, были строительные краны, заборы и рабочие в цветастых жилетах.
Ты выходишь из аэропорта и оглядываешь глазами залитую солнцем долину. С одной стороны от тебя - красивые, изящные горы. С другой - бликующее на свету море. Ты вдыхаешь полной грудью воздух, пахнущий морской солью и какими-то цветами (даже в феврале воздух всё равно пахнет цветами) и понимаешь, что вернулся туда, куда тебя тянуло всё это время.
Адлер преобразился до неузнаваемости. Ровно год назад я впервые попала в Нижнеимеретинскую низменность, и то, что я там увидела, было сложно назвать даже проектом города: это была огромная, бесконечная стройка без конца и края, монотонная, тянущая какой-то безысходностью в духе платоновского «Котлована». Серая пыль въедалась в кожу, приставала к одежде, покрывала все слизистые так, что сложно было прокашляться. Посреди этой колоссальной стройки цвела мимоза, словно предвестник будущей жизни, которая наполнит все эти рытвины и бетонные блоки через год. Мимоза зимой, в феврале, среди грязи и пыли, среди разворованных миллионов, среди потоков ругани и критики, среди сотен улыбающихся редкими зубами гастарбайтеров и исполинских экскаваторов - с этого для меня начался Адлер год назад.
Сейчас Олимпийский парк и его окрестности захватывают дух. За двенадцать месяцев, словно грибы после дождя, появились гигантские стадионы, строения разного назначения, отели, развязки, хорошие дороги. Всё это возникло почти из ниоткуда, за невозможно короткие сроки. И всё это действительно удобно для использования и жилья. И окружающая часть Адлера тянется вверх, стараясь соответствовать заданному тону, с привычной русской неуклюжестью и небрежностью, которая не вызывает повода критиковать и ругаться, а больше заставляет улыбнуться без тени снисходительности. То увидишь смешные ошибки в названии магазина, переведённого на английский, но тут же одёрнешь себя, вспомнив, как здесь было с языками раньше, то заметишь, что красивая обочина маршрута для журналистов в какой-то момент заканчивается и начинается строительная свалка, но смеяться перестаёшь, задумавшись о том, что это свалок мало, а отлично отделанного пространства гораздо больше.
#SochiProblems, или Безудержное веселье в селе Весёлое
Жильё - тема веселая. Волонтёров селили в пять локаций: одна в горах, две в Адлере, одна в Хосте и ещё одна вообще в Лоо (бедные, бедные ребята). Мне, как и всем переводчикам, колоссально повезло, и нас разместили в Адлере в отельный комплекс «Омега» на территории Екатерининского квартала, изначально предназначенного для проживания пишущей прессы, поскупившейся на дорогие отели в Олимпийском парке, и части делегаций. Место, на мой взгляд, самое удачное из всех: до Олимпийского парка десять минут на автобусе, море в семи минутах пешком и либеральные правила проживания (никакого комендантского часа и смешная логика охраны: зачем отбирать у всех проходящих на территорию деревни алкоголь, если в двадцати метрах от входа внутри есть магазин с роскошным ассортиментом, а ещё в ста метрах прелестный круглосуточный бар под названием «Самогон»? Только если отката ради.)
Многострадальная Омега
Правда, это именно то место, откуда пошёл великий хэштег #SochiProblems. Мы и журналисты жили в абсолютно идентичных многоквартирных домиках, поэтому этот хэштег мне не чужд. После долгих поисков четырёхместного номера и борьбы с экселевским файлом базы данных, каким-то удивительным образом весившим 500 мегабайт и отказывавшемся из-за этого хоть как-то функционировать, нас заселили в квартиру, которая в базе была отмечена красным с припиской «НЕ ЗАСЕЛЯТЬ». Зайдя туда, мы быстро поняли, что к чему: обе комнаты были захламлены сваленной в кучу мебелью, а многих благ цивилизации не доставало. Впрочем, урны, занавеска для ванной, насадка для душа и прочие необходимые для проживания вещи магическим образом появились после первой недели. С дырой в стене в ванной мы даже сроднились, а то, что электрическая сеть такая корявая, что чайник с литром воды грелся четверть часа, - ну и что, экая невидаль. Не было у нас и занавесок, но день на восьмой у нас появился рабочий с занавеской в руках. Он пришёл, встал посреди комнаты, задумчиво оглянул помещение и протянул: «Так у вас и карниза нет…». И удалился. Больше мы не видели ни его, ни занавеску, ни карниза. Но, признаться честно, это было неважно: с началом работы дома я появлялась глубокой ночью, падала на кровать едва раздевшись и отодвинув растущую с каждым днём гору вещей на вторую половину кровати, и отрубалась на законные часа четыре сна.
Говорят, в других деревнях было ещё хуже. Подруга, заехавшая на несколько дней раньше меня, выложила в первый день фотографию в Инстаграм с припиской, которая стала отличным описанием самого крупного поселения волонтёров в селе Весёлом, оно же село Унылое: «Хорошая новость: у нас есть чашки. Плохая новость: в них цемент».
И всё же условия жизни были не такими уж и плохими
Отдельной строкой нужно упомянуть еду. Благодаря моему странному графику работы, приёмы пищи у меня были несколько перепутаны: завтрак в деревне - ужин в деревне - обед на объекте. Велика беда, правда. Завтрак и ужин при этом были, мягко говоря, несъедобными: эти полуфабрикатные блинчики снились мне неделю. Благодаря голодным бунтам в других деревнях (наша была более аморфной из-за более приличных условий жизни; другим терять было нечего) под конец качество чуть-чуть улучшилось, и даже начали давать слойки и сухофрукты, которыми я и питалась, однако в целом после этого мне никакая еда не страшна. Минус два размера и пять килограмм за три недели - олимпийская диета в действии. Моя прекрасная спутница всю дорогу шутила, что под конец Игр наша фигура позволит нам самим пойти прыгать на наш трамплин, и была недалека от правды.
Красная поляна
Но каким бы красивым, впечатляющим и современным ни был Олимпийский парк, Красная поляна гораздо уютнее. Может, это связано с тем, что я слишком люблю горы или что я эмоционально привязана именно к Поляне за все эти полтора года, но дом там, в долине, между хребтами, когда рядом плещется Мзымта, а мягкое горное солнце рисует жёлтые узоры на склонах гор. Роза Хутор, наполнившаяся жизнью, действительно напоминает набережную Инсбрука, только ещё уютнее, ещё нежнее и роднее. Снующие туда-сюда люди, магазинчики, кафе и бары, жужжащие канатные дороги - туда, где не было ничего ещё год назад, пришла настоящая жизнь, кипящая, бурлящая, заполняющая собой всё пространство. А Макдональдс с верандой с видом на горы - настоящее чудо. Сама долина преобразилась до неузнаваемости, и сейчас это современный горный город, красивый и обжитой (кроме, конечно, сбербанковской Горной карусели, стоящей с отделанными фасадами и пустой внутри, словно потёмкинские деревни).
Прекрасная, прекрасная Мзымта
В последнее время все голосят и вопят по поводу экологической обстановки в Красной поляне и в особенности про «убитую экосистему Мзымты». Когда я увидела Мзымту в этот раз, я её не узнала. Вода в ней настолько кристально чистая, что виден каждый камешек на её дне. Даже альпийские реки, которые я видела в Австрии, не настолько прозрачны. Вот вам и загубленная экология.
Внизу и наверху, в Поляне, царит особая атмосфера. Когда ты задерживаешься хотя бы на секунду, чтобы задуматься об этом, то понимаешь, что будто бы находишься в альтернативной реальности. Вокруг тебя - приятные, красивые люди со всех концов планеты, причём их общительности и доброжелательность никак не связана со степенью их известности, и ты ничуть уже не удивляешься, встретив известного ведущего с центрального телеканала или столь любимого тобой спортивного фотографа, работами которого спамишь во всех соцсетях не первый год. Вокруг тебя не существует времени, потому что работа кипит круглыми сутками, и искажено пространство, потому что кажется, что в мире не существует ничего, кроме Адлера и Красной поляны. Вокруг тебя полная безопасность и нет ни одного лишнего человека. Вокруг тебя всё то, что ты так любишь и благодаря чему чувствуешь себя по-настоящему живой.
Наш филиал Инсбрука
Родной трамплинчик
«Русские горки» - место поистине легендарное. Перед тем, как я впервые попала на трамплин в декабре 2012 года, на тренинге нас усиленно пугали тем, что все мы автоматически нарушаем правила безопасности, и по-хорошему посетители и сотрудники обязаны носить там строительные каски, но всем, как всегда, всё равно. Это оказалось не преувеличением, но где наша не пропадала. На тестовых мы с родным трамплинчиком прошли и огонь, и воду, и селевые потоки. Поэтому сейчас меня не могло напугать ничего.
Однако когда я в первый раз приехала на трамплин (по-королевски, по роскошной канатной дороге, а не по грязному серпантину, хлюпая по колено в глинистой жиже; впрочем, её уже разбирают, так что это было эксклюзивное счастье на две недели), я не поверила своим глазам: как же всё изменилось!.. Знаете, это чувство сродни тому, когда видишь человека, которого когда-то любил, спустя много лет, и приходится вглядываться в изменившиеся черты, чтобы вспомнить под ними то, что вызывало тёплые чувства когда-то. Исчезли кашеобразные дороги, сменившиеся чистеньким асфальтом. Исчез пресс-центр с протекавшей крышей прямо напротив зоны выката. Исчезла картонная лабиринтоподобная «четвёрка», в которой можно было пробить внешнюю стену локтём и в которой были лестницы, идущие по синусоиде, - её снесли и отстроили заново, красивую, аккуратную, с огромными окнами и просторными коридорами, в которых стены докрашены полностью, а не кусками и кляксами, но нет тех трогательных фотографий, закрывавших дыры в стенах. Исчезла до неприличия короткая зона выката, а вместе с ней и доска лидерства с пальмами в кадках. Исчезла палатка для официальных лиц, а с ней исчезла и лучшая точка для просмотра соревнований, на которой я в декабре вцеплялась замёрзшими пальцами в пластиковый стаканчик с чаем, влюбляясь с каждой минутой в мужчин на лыжах, туманы и горы.
Теперь трамплин - это бесконечная череда лестниц, постоянное монотонное восхождение по которым начинает восприниматься как священный ритуал испытания силы воли и концентрации духа. Многоуровневые железные конструкции на сваях, огромный просторный пресс-центр, железные трибуны, которые не прогибаются под ногами и не покачиваются опасно, когда жалкая кучка зрителей срывается с места в перерыве, асфальт и бетон - вот что пришло на смену царившей там несколько лет горной грязи. Однако вместе с лужами и глиной он потерял частичку своего обаяния и уюта. Правда, так думалось мне в первые пару минут, пока я чуть было не наступила в огромную лужу незастывшего цемента: добро пожаловать домой, Аннушка, здесь всё по-прежнему.
Тяжела и неказиста жизнь простого переводчика микст-зоны
История о том, как я добилась назначения именно на родные «Русские горки», заслуживает отдельной простыни не меньшего объема. С моей роскошной языковой парой «английский-испанский» мне самое место на одном из наиболее немецкоговорящих объектов всех Олимпийских игр, поэтому процесс уговаривания всех ответственных лиц поставить меня на, пожалуй, самый не избалованный вниманием объект напоминал мне сказку про братца Кролика, который вопил, что с ним можно делать всё, что угодно, только не бросать его в терновый куст. Терновый куст - мой дом родной, и в случае с грязненьким, кривеньким и никому не сдавшимся трамплином это именно так. Тем не менее, я - одна из немногих счастливцев, кто попал туда, куда хотел больше всего.
Правда, у меня были определённые опасения по поводу работы. Если на тестовых мы, переводчики, по большей части занимались сопровождением спортсменов и официальных лиц, а не чистым переводом, то теперь это отобрали другие функции, а мы остались с носом. И работы на большинстве объектов было, откровенно говоря, мало. Но только не у нас. Несмотря на то, что первые несколько дней Олимпийских игр нам с подругой катастрофически не везло в мелочах, и мы так и не установили, за что это была такая кармическая компенсация или даже предоплата, в глобальных вещах наше везение сложно недооценить.
Все Олимпийские игры я фактически проработала сотрудником Олимпийской службы новостей, прекрасной группы людей, чья основная обязанность - приставать к только что выступившим спортсменам, спрашивать у них, что да как, а потом вывешивать их «всё зашибись» и «пошли вы к чёрту» в онлайн-систему для журналистов. Моими коллегами чудесные люди со всех концов света, от Америки до Польши, от Великобритании до Франции. Поначалу моей главной обязанностью был перевод интервью с русскоговорящими спортсменами, но быстро стало понятно, что от них много эксклюзива не получишь, и спектр расширился до непосредственных интервью и подслушивания цитат из чужих комментариев, а также помощи русскоязычным журналистам, не сильно владеющим языками. Так что удалось посмотреть, послушать и пообщаться с абсолютно всеми интересными мне персонажами - а неинтересных у нас и не водится.
Примерно так выглядело моё рабочее место
Работы было достаточно много, и приличный процент публикуемых цитат проходил через мои руки. Каждый день начинался и заканчивался просмотром «свежей прессы»: мы выуживали свеженапечатанные цитаты из специальных ящиков и, пожалуй, чуть более шумно, чем требуется, обсуждали написанное, пугая замученных журналистов и привлекая к себе хмурые взгляды. Толстенная пачка этих цитат до сих пор лежит у меня на прикроватном столике.
И, знаете, за все мои несколько лет попыток работать в журналистике я никогда не испытывала большего удовлетворения, чем когда находишь сделанную тобой цитату в СМИ самых разных стран или когда слышишь, как комментатор по телевизору зачитывает интервью, которое ты брал накануне. Вот она, работа мечты.
Безусловно, это всё не было бы так приятно, если бы меня отправили на какой-нибудь другой вид спорта, в котором я ничего не смыслю. Здесь же, когда ко всем нашим мальчикам и девочкам относишься как к родным, когда окончательно осознаёшь, что ты в месте, которое любишь всем сердцем, только когда мимо тебя с великолепной почти военной выправкой проходит Юрий Тепеш, а за ним семенит тренер Симона Амманна, навьюченный костюмами, - именно в таких условиях можно работать без выходных и перерывов на такие мелочи, как сон и еда. И, в общем-то, мы на них и не прерывались. Я не пропустила ни одной тренировки мужских прыжков за всё время Олимпийских игр. Когда они стояли в мои смены, было прекрасно. Когда мои смены выпадали на другое время, было не менее прекрасно, поскольку я приходила на трамплин и всё равно смотрела их. Двоеборья и женских прыжков в моей жизни было, к сожалению, чуть меньше, но проводить каждый день по 15 часов на трамплине было бы выше моих сил. Изредка - можно. Не убудет.
Остальная Олимпиада прошла мимо меня. Я чуть-чуть зацепила краем глаза фигурное катание, однажды посмотрела на большом экране биатлон и упорно залипла на санный спорт (ох, Армин Цоггелер, гроза Скайклуба! ох, Феликс Лох!). И всё. Но ничуть не жалею об этом - мне и моих прыжков хватало.
Так как подавляющее большинство соревнований и тренировок начиналось в районе девяти вечера, мой распорядок дня выглядел душераздирающе: подъём в 9:30, полчаса-час на работу (надо и совесть иметь), завтрак, затем, в дни, когда с утра не было интересных тренировок, дырка в расписании до 16:00, которая каждый раз заполнялась какой-либо чепухой вроде попытки пойти и уснуть на море, лёжа на твёрдой едва прогревшейся гальке, или дотащиться до Олимпийского парка. Далее следовала попытка запихнуть в себя жалкое подобие ужина и отправление на смену к 18:00. В девять стартовали соревнования или тренировки. Тянулись они до полуночи, над чем посмеивались изнеженные атлеты, повально публикуя в соцсетях фоточки себя с любыми большими часами, остроумными, как им казалось, подписями и извечным хэштегом #latenightsession. Ишь, слабаки! Мы лишь фыркали на подобные проявления избалованности, поскольку наш день не спешил заканчиваться, когда последний из ребят допрыгивал и топал переодеваться с лыжами наперевес. Пока закончишь сдавать собранные цитаты, пока провозишься с макулатурой, пока вспомнишь обо всех вещах, которые распихал в разные части пресс-центра и соберёшь их все воедино, не раз спросив себя «а голову ты свою, Аннушка, не забыла?», пока пропустишь всех журналистов на нашу жалкую маршруточку ТМ11 (мы, переводчики, имели доступ к транспортной системе для журналистов, но при одном условии: журналисты вперёд, а мы - как влезем; в случае с газелью на маршруте «Горный медиацентр-Русские горки» в дни соревнований ожидание свободного места могло затянуться на час), уже время тянется к двум, а то и трём часам ночи. Затем ты обязательно застрянешь в какой-либо части своего маршрута домой, попав в часовой интервал движения автобусов, и ладно если с тобой смелые и наглые журналисты, способные взять штурмом транспортное бюро и потребовать дополнительный автобус (правда, из-за всех проверок он нередко приезжал позднее товарища по расписанию). Но часто это заканчивалось на самом дне олимпийской жизни: в полпятого утра в Богом забытой части Олимпийского парка, пытаясь заснуть на транспортном еже, потому что нужный автобус будет через 55 минут. #latenightsession, говорите?
Никаких личных отношений в микст-зоне
Впрочем, если предыдущий абзац вы по доброте душевной приняли за жалобы, то выбросите это из головы. Пустое хроникёрство и констатация факта, не более того. Потому что все лишения, все мучения, весь недосып, всё недоедание и вся боль в ногах от постоянной беготни по лестницам стоили тех эмоций, которые нахлынули на меня в первый же день и не отпускают до сих пор.
На всех тренингах нам в голос твердили: Вы не должны иметь никакого отношения ко всему происходящему. Вы должны соблюдать нейтральность. Вы - сторонние наблюдатели. Никаких личных отношений в микст-зоне, чёрт возьми. Но оказалось проще доказать теорему Ферма, чем соблюсти это правило.
Наш вид спорта, оба наших вида спорта отличаются удивительной атмосферой. У нас есть конкуренция, но нет негатива и желания перегрызть друг другу глотки. У нас есть лидеры и ведомые, но всё строится на взаимном уважении и, если хотите, любви. У нас есть свои конфликты, но они в большинстве своём решаются тихо и мирно, без выволакивания оппонентов в грязи и устраивания публичных сцен. Здесь всё строится на кипящей, бурлящей жизненной энергии, которая исходит ото всех, кто имеет какое-либо отношение к этому спорту. Здесь каждый, даже самый, казалось бы, незначительный человек становится частью большой семьи. И это ощущается в каждом шаге, действии и жесте окружающих. Да даже в том, как рейс-директор Вальтер Хофер со своей неизменной по-австрийски мягкой улыбкой прикалывает на ленту твоей аккредитации значок Международной лыжной федерации со словами «Мы же теперь коллеги».
Все, с кем приходится сталкиваться, невероятные люди, такие, которых, наверное, один на миллион. Всех и не перечислишь, а так хочется, да слова застревают в горле и комом встают, как только начинаешь перебирать в памяти стоп-кадры и милые твоему сердцу портреты. Как невыразимо прекрасна медиа-координатор двоеборья Сильке, по забавному стечению обстоятельств ставшая моей начальницей на время Игр! Как прекрасны все члены FIS, с которыми удаётся взаимодействовать, от контролёра оборудования двоеборья, у которого всегда припасён чайник и печеньки, до того же Вальтера, заражающего своим мягким спокойствием даже в самые нервные минуты. А рейс-директору двоеборья Лассе Оттесену я на страницах этого блога столько уже раз признавалась в любви, что, кажется, пора заводить для него отдельный тег, но я никогда, никогда не устану это повторять, потому что человека столь открытого, столь светлого душой, столь полного жизненной энергией нельзя не полюбить с первого взгляда и навсегда.
Чтобы рассказать, насколько прекрасны наши спортсмены, не хватит слов всех языков, на которых я говорю. Все они без исключения - интереснейшие, умнейшие люди, на которых нельзя смотреть без восторга и обожания. Общаешься с ними и впитываешь в себя их энергетику, учишься их отношению к жизни, их простоте, их целеустремлённости, их любви к тому, что они делают.
Человеком всех Олимпийских игр, безо всякого сомнения, для меня и всех остальных стал Томас Моргенштерн. Весь сезон это имя не слезало с газетных передовиц: феноменальное возвращение после тяжёлого прошлого сезона, первая победа за несколько лет, сразу после неё падение, выход на Турне четырёх трамплинов с синяками и сломанным пальцем, второе место в общем зачёте Турне - и новое падение, гораздо более страшное. Больница, черепно-мозговая травма, десять дней тишины. И приезд в Сочи в составе олимпийской сборной через три недели после падения. Невозможный, невозможный Томас. Феникс, восставший из пепла.
Томас - это личность невероятного масштаба. Он - звезда, герой, всеобщий любимец. Журналисты вцепляются в него и не отпускают по полчаса. Все вокруг в него влюблены, все зачарованы и заворожены. Он стоит рядом, рассказывает что-то очередному журналисту, а у тебя захватывает дух просто от той атмосферы, которая создается вокруг него. Нужно видеть и слышать, с каким придыханием все о нём говорят, пусть даже и рассказывая о похождениях в ночном клубе. Нужно ощущать, как электризуется воздух рядом с ним. Колоссальная сила личности чувствуется в каждом его слове и в каждом жесте. Ему всё по плечу, и нет ничего, что было бы для него недостижимым. Он здесь, он стоит перед тобой на расстоянии метра, он улыбается тебе, ты видишь его усталые глаза, и у тебя пересыхает в горле от волны смешанных чувств, которые вызывает этот невозможный человек.
Говоря обо мне, не может не всплыть имя Грегора Шлиренцауэра. Легенда с ремнём и в целом моим отношением к этому долговязому австрийцу так просто меня не оставила, и я даже не удивилась, когда на первой планёрке при звучании этого имени коллеги из оргкомитета захихикали и начали кидать на меня многозначительные взгляды, а после каждого медального розыгрыша спрашивали меня «ну как там этот твой австриец?». А с медальными розыгрышами было плохо. Грегор мечтал об индивидуальном золоте больше, чем о чём бы то ни было. Целый год подготовки. Рассказы о том, как он об этом мечтает, в каждом интервью. Целеустремлённость и невероятное желание. И спад формы. Ещё в начале этого года было понятно, что если бы Игры были в прошлом году, он был выиграл всё, но в этом так просто ничего не пройдёт. Перед Сочи все понимали, что никакого золота не будет, но не произносили это вслух. И только сам Грегор верил до последнего - пока не проиграл с треском первый медальный розыгрыш. Видеть, как он ловил воздух ртом, словно рыба, вытащенная из воды, перед телекамерами, а после десятого вопроса про причины проигрыша от пишущей прессы утыкается лицом в ладони и тихо шепчет «Если бы я знал, что всё так будет…» - зрелище совершенно душераздирающее. Как и полное опустошение после второй проигранной медали. Как и сорванный решающий прыжок в командном соревновании. Говорить об этом сложно, очень сложно. Остаётся только вздыхать, вспоминая светло-ореховые смотрящие в никуда глаза и два флажка, русский и австрийский, на шлеме.
Множество других невыносимо прекрасных людей было у нас. И невероятный тренер австрийцев Алекс Пойнтнер, открытый, прямой, любящий своих ребят словно собственных сыновей и принимающий всё близко к сердцу - так, как, наверное, и надо. И нечеловечески великий Нориаки Касаи, «камикадзе, вернувшийся в полнолуние» по словам одного японского журналиста, чуть не выигравший индивидуальное золото в 41 год с травмой колена. И прекрасные юные немцы, смотря на которых не можешь не улыбаться во всю широту рта, как мягко и по-доброму всегда улыбается Маринус Краус. И великолепные словенцы: героически державшийся и шутивший сквозь боль Роберт Краньец, очаровательный Петер Превц с его прямотой, математическим складом ума и лекциями по физике снега в интервью, по-нездешнему красивый и изящный Юрий Тепеш с военной выправкой и элегантными эвфемизмами в интервью. И спокойный, рассудительный Михаэль Хайбёк, рядом с которым заражаешься его твёрдой уверенностью в себе. И заразительно улыбающийся Аннеш Якобсен с красивым синяком под глазом, шутящий про схватку с трамплином. И не попавший в основные соревнования Андреас Кофлер, весь сезон воюющий сам с собой, отчаянно обнимающий себя за колени после очередного неудавшегося прыжка. И красивый-красивый Аннеш Фаннемель, нервно хватающий себя за запястья, когда видит падение Краньца. И Симон Амманн, которого я видела в самых разных ипостасях, от лучезарно улыбающегося, помолодевшего лет на десять и всё больше похожего на того смешного мальчишку в круглых нелепых очках, выигравшего две золотые медали много лет назад, до борющегося с подступающими к горлу слезами. Все, все, все абсолютно прекрасны, и описать всех просто невозможно. В каждого из них влюбляешься так, что теперь видишь их по телевизору, и сердце щемит от нежности.
Прыжковых девочек в моей жизни было крайне мало; нельзя получить сразу всё, что хочешь. На первом в истории розыгрыше олимпийских медалей по прыжкам с трамплина среди женщин я была простым зрителем. Поймала себя на мысли о том, что при всём огромном количестве соревнований по прыжкам и двоеборью, на которых я была, эти были первыми, которые я смотрела с трибуны. И ощущения, конечно, интересные. Вечер был прекрасным, и он не мог быть иным: начался он с того, что я встретила маму одной из двух моих любимых прыгуний, и мы вместе смотрели первый раунд, а закончился он серебром Даниэлы Ирашко, второй моей любимой прыгуньи. Я хлопала в ладоши как дурочка, прыгала на месте и кричала вместе с толпой от радости. Надо бы почаще опускаться до статуса «просто зрителя» - это гораздо интереснее, чем кажется.
Первый в истории розыгрыш олимпийских медалей по прыжкам с трамплина среди женщин
Зато в моей жизни было много двоеборья, хотя двоеборья много не бывает, потому что оно фантастически прекрасно. Если прыжки приносят эмоции сильные, но разнообразные, то двоеборье - это концентрация чистого счастья. Счастье, которым светится трогательный краснощёкий худенький Эрик Френцель, как никто другой заслуживший своё золото. Счастье, с которым покрасившийся в норвежский триколор Магнус Крог рассказывает, что глупые вещи приносят удачу, и вот она - первая олимпийская медаль в его жизни. Счастье, с которым добровольно отдавший последний в жизни шанс получить олимпийское золото Магнус Моан кидается обнимать лежащего на снегу и не способного поверить в происходящее новоиспечённого золотого медалиста Йоргена Гробака, в жизни не выигрывавшего даже на этапах Кубка мира. Счастье, с которым тот же Магнус Моан вопит «Jaaaaaaaaa!» на весь конференц-зал от переполняющих его эмоций.
Прекрасные норвежские двоеборцы катаются на пузе с трамплина
Всё лыжное двоеборье - одно сплошное счастье. И даже ложки дёгтя вроде душераздирающей картины, когда исхудавшего, с заострившимися скулами, нервно хватающегося за собственные запястья Джейсона Лами-Шапюи доводят почти до слёз французские журналисты с гаденькими улыбками, или когда не попавший в команду Микко Кокслиен грустно ждёт товарищей после соревнования, не перекрывают этот поток невероятного счастья, заполняющего собой всё пространство.
Олимпийские игры - это любовь
Я не знаю, о чём ещё можно рассказать. Мне хочется бесконечно писать о людях, невыразимо прекрасных людях, окружавших меня все три недели. Но если я дам волю себе, то потоки моего сознания просто заполонят всё пространство.
Очень хочется признаться в любви ещё одному прекрасному человеку, несмотря на то, что весь этот текст и есть сплошная череда признаний в любви. Чудесная, чудесная девочка, которую подарили мне краснополянские горы больше года назад, снова прошла всё это вместе со мной. И её невозможно не любить. За то, что единственная действительно понимает весь этот водоворот эмоций без слов. За то, что мирилась с моим беспорядком, занимавшим все плоские пространства нашей комнаты. За то, что терпела мои приступы залипания на разных красивых людей и одного вполне конкретного такого юношу, и мои нестерпимые позывы обниматься, накрывавшие в моменты, когда эмоции любого характера переполняли меня до края. За пешие прогулки в глубине ночи в Красной поляне и катание на канатной дороге в темноте. За смех и постоянные шутки надо мной. За тихие разговоры в бесконечных автобусах. За стоическое спокойствие по отношению к моими странным кулинарным пристрастиям и периодическим попыткам напиться нервной разрядки ради. И просто за то, что была рядом всё это время.
Все Олимпийские игры - это любовь. Чистая, бесконечная любовь всех ко всем, всего ко всему. Любовь, витающая в воздухе на фоне прекрасных горных пейзажей, - ничего лучше в этой вселенной нет и быть не может. Любовь, отражающаяся в объективах телекамер. Любовь в стаканах мерзкой Балтики и в стробоскопах единственного в Красной поляне ночного клуба. Любовь в улыбках счастливых коллег и в морщинках вокруг глаз спортсменов на медальных церемониях. Любовь на лице подруги, плачущей от переполняющих эмоций, когда под проливным дождём награждают её любимого биатлониста. Любовь, бликующая на сверкающем от солнца снеге. Любовь в ворохах открыток с неровным почерком, разлетающихся по всей стране. Любовь на фоне шипения горящего олимпийского факела. Любовь в молочных коктейлях из Макдональдса и на лицах уставших журналистов, забегающих за десятой кружкой кофе в день. Любовь неисчислимая, не измеряющаяся количеством значков на аккредитации, медалями и статусом. Безграничная и вселенская, всепоглощающая, возведённая в абсолют Любовь. Её я увезла из Сочи и храню в сердце как главную драгоценность.
В последний день, когда все начали осознавать, что конец близок, мой прекрасный французский коллега спросил меня о дальнейших планах. «Домой», - тихо ответила я. «А дом - это где?», - спросил он меня в ответ, и я еле сдержалась, чтобы не сказать, что дом здесь, среди этого драгоценного снега, среди людей в смешных шапках с наполненным счастьем глазами, среди горных вершин и флагов всех стран, на этом неказистом трамплине с незавидной судьбой. Нет жизни вдали от побережья Чёрного моря, показалось мне в ту минуту.
Меня прорвало в самолёте, и эмоциональный белый шум зашкалил настолько, что обняв мою чудесную спутницу на прощание, я не выдержала и по-глупому, по-простому, по-светлому разревелась. И так до самой Москвы, не желая понимать, что олимпийская сказка закончилась, и у меня осталась только пара сотен фотографий, священная тетрадка с цитатами да горсть воспоминаний в сердце.
Закрытие я смотрела уже дома. Олимпийские игры закончились для всего мира тем же, с чего они начались больше года назад для меня - с мимозы. Я смотрела последние минуты церемонии, невидящими глазами уткнувшись в экран, и отчётливо ощущала, как в моей комнате пахнет мимозой. На самом деле из окна пахло только сыростью, душным городом и выхлопными газами. Но я закрывала глаза и ощущала сладкий, чуть приторный запах мимозы. На душе от него становилось чуть спокойнее.