О буднях и утратах
Время тает, словно мороженое в микроволновке, которым меня кормили в детстве во избежание простуд. Мечусь между злобным монстром по имени Сессия, халтурной писаниной, от которой невыносимо тошно, и исполнением обещаний, которые я опять понараздавала, ни на секунду не задумавшись о последствиях.
Сдала вчера философию, наверное, теперь можно жениться/выходить замуж/да что угодно. Будем считать, что это такой аналог сопромата из знаменитой поговорки про технарей. Во время подготовки и сдачи познала экзистенциальный ужас и все уровни кьеркегоровского отчаяния. Жизнь трагична и полна абсурда.
Впрочем, есть вещи и поважнее. Честно собиралась написать что-то про главную новость прошлой недели, но слова комом стояли в горле. Да и до сих пор, если честно, не знаю, что говорить. Рэй Дуглас Брэдбери был последним и, в общем, единственным ныне живущим писателем, кто по-настоящему что-то значил для меня. В голове - один рой воспоминаний. Помню десятилетнюю себя, читающую «451 градус по Фаренгейту» под одеялом с фонариком. Помню одиннадцатилетнюю себя, прочитавшую «Марсианские хроники» восемь раз подряд, переворачивая с последней страницы на первую. Помню, как спорила с кем-то, чье лицо не сохранило в памяти время, о цвете волос марсиан - мне всегда казалось, что они обязательно должны быть рыжими. Помню пятнадцатилетнюю себя, вставшую ни свет ни заря, чтобы посмотреть в прямом эфире, как он с улыбкой рассказывает о том, что мы, земляне, и есть первые марсиане, на пятилетнем юбилее марсоходов. Помню такую же пятнадцатилетнюю себя, мнившую себя в то время лишенной эмоций и сентиментальности, разревевшейся в три ручья над «Кошкиной пижамой». И много, много других воспоминаний осиротели в одночасье. Только и остается, как в ночь шестого июня, беспомощно обнимать краснокожий советский кирпич «О скитаниях вечных и о Земле», который, кажется, есть в каждой домашней библиотеке. Прощайте, Рэй. Я так и не обняла вас, как мечтала с детства.
Сдала вчера философию, наверное, теперь можно жениться/выходить замуж/да что угодно. Будем считать, что это такой аналог сопромата из знаменитой поговорки про технарей. Во время подготовки и сдачи познала экзистенциальный ужас и все уровни кьеркегоровского отчаяния. Жизнь трагична и полна абсурда.
Впрочем, есть вещи и поважнее. Честно собиралась написать что-то про главную новость прошлой недели, но слова комом стояли в горле. Да и до сих пор, если честно, не знаю, что говорить. Рэй Дуглас Брэдбери был последним и, в общем, единственным ныне живущим писателем, кто по-настоящему что-то значил для меня. В голове - один рой воспоминаний. Помню десятилетнюю себя, читающую «451 градус по Фаренгейту» под одеялом с фонариком. Помню одиннадцатилетнюю себя, прочитавшую «Марсианские хроники» восемь раз подряд, переворачивая с последней страницы на первую. Помню, как спорила с кем-то, чье лицо не сохранило в памяти время, о цвете волос марсиан - мне всегда казалось, что они обязательно должны быть рыжими. Помню пятнадцатилетнюю себя, вставшую ни свет ни заря, чтобы посмотреть в прямом эфире, как он с улыбкой рассказывает о том, что мы, земляне, и есть первые марсиане, на пятилетнем юбилее марсоходов. Помню такую же пятнадцатилетнюю себя, мнившую себя в то время лишенной эмоций и сентиментальности, разревевшейся в три ручья над «Кошкиной пижамой». И много, много других воспоминаний осиротели в одночасье. Только и остается, как в ночь шестого июня, беспомощно обнимать краснокожий советский кирпич «О скитаниях вечных и о Земле», который, кажется, есть в каждой домашней библиотеке. Прощайте, Рэй. Я так и не обняла вас, как мечтала с детства.