Константин Павлович - храбрец и самодур
Младший брат императора Александра Павловича известен, в основном, тем, что отказался от престола ради большой любви, был сложной личностью. Его яркий портрет дал в своих воспоминаниях Константин Павлович Колзаков.
Мой отец (Павел Андреевич Колзаков) служил все кампании 1812, 1813 и 1814 годов в том полку, которого великий князь был тогда непосредственным начальником и, кроме того, корпусным командиром.
Отец мой находился под его командою молодым корнетом еще в 1805 году, в Аустерлицком сражении
При Аустерлице Наполеон, зорким глазом увидев наш промах, ударил всеми силами на наш центр и разгромил нас в полчаса времени. Пехота обязана была спасением распорядительности и отваге великого князя. Гвардейская пехота и кавалерия, находившаяся под его командой, спасли в этот день армию от совершенного поражения и плена.
Великий князь, видя все силы Наполеона устремлённые на наш центр, задержал сильнейший натиск французов и повел лично свой другой полк, Уланский, поддерживаемый лейб-гусарами и после Кавалергардами и Конно-гвардейцами, которые, как известно, отбили даже знамя у одного французского пехотного полка.
Это знамя хранится до сих пор (1887) в Конногвардейской церкви в Петербурге, - единственный трофей "пагубного" для нас дня. Тут великий князь, по свидетельству очевидцев, обнаружил личную храбрость наравне с полками гвардейской пехоты и кавалерии, произведя сильные атаки на французскую пехоту и кавалерию под начальством знаменитых маршалов Наполеоновских; равно и при отступлении или скорее бегстве нашей пехоты они задержали общее расстройство и совершенный погром.
Полки гвардейские спасли в этот день армию от неминуемой гибели, благодаря распорядительности и личной храбрости великого князя Константина Павловича ( это к вопросу о том, сражались ли члены царской фамилии, который любят задавать сами знаете, кто - моё примечание)
Он не любил шутить дисциплиной и формой одежды. Всю кампанию 1813 и 1814 годов он сам шел со своими полками, и всего чаще находился при Конногвардейском любимом полку своем. Все время похода носил он холодную не на вате шинель; тогда и помину не было о меховых и бобровых воротниках: чур меня!
Он не позволял и офицерам других шинелей, даже не допускал для себя фуфаек и курток шерстяных под мундир и другим не любил позволять такой поблажки, а офицерам запрещал строго. О калошах и долгих, подбитых байкою сапогах, также помину не было. За ним ехала в экипаже одна особа женского пола, которая всегда останавливалась в его квартире; на дневках и ночевках.
Курить во время похода позволялось; впрочем, тогда курили только солдаты, а офицерское курение было в моде только в легкой кавалерии, а кирасиры были франты чопорные и чистенькие. Сам великий князь курил сигары уже после, в Варшаве, и то только дома.
Как-то раз в Варшаве, в Бельведере, пригласил он к себе обедать всех офицеров своего полка (если не ошибаюсь, на возвратном пути гвардии в 1815 году и когда гвардия отправлялась назад по вторичном низвержении Наполеона). Обед почему-то не удался и был дурно приготовлен. Повар был у него француз. Он приказал адъютанту своему раздеть повара, вывести на двор и поставить его нагого в кадку, в которую текла вода с крыш дворца; а время было холодное и шел проливной дождь.
Повар простоял около двух или трех часов в кадке, и часовой стоял неотлучно при нем. Вот еще его забава. Он велит пустить целую стаю бульдогов, которых у него было много разных пород и малых, и больших; в то же время целую стаю кошек и огромных крыс, которых нарочно выкармливал в подвалах дворца, и все это вместе разом пускалось в огромную залу. Можете себе представить что происходило! Зрители потешались этим концертом, глядя в стеклянное окно из другой залы.
Но при всей своей строптивости и чудачествах, великий князь был любим своими близкими, особенно Конногвардейцами. Он тайно помогал своим офицерам закутившимся, испрашивал им хорошие места по службе.
Когда он скончался, о нем очень жалели в его полках, и я знаю, наверное, что 14-го декабря 1825 года многие из офицеров Конной гвардии были за него, и только убедительные просьбы и увещания тогдашнего командира этого полка Алексея Фёдоровича Орлова заставили многих офицеров и полковников выехать на Дворцовую площадь. Целых три эскадрона (половина тогдашнего полка) были за него.
Мой отец (Павел Андреевич Колзаков) служил все кампании 1812, 1813 и 1814 годов в том полку, которого великий князь был тогда непосредственным начальником и, кроме того, корпусным командиром.
Отец мой находился под его командою молодым корнетом еще в 1805 году, в Аустерлицком сражении
При Аустерлице Наполеон, зорким глазом увидев наш промах, ударил всеми силами на наш центр и разгромил нас в полчаса времени. Пехота обязана была спасением распорядительности и отваге великого князя. Гвардейская пехота и кавалерия, находившаяся под его командой, спасли в этот день армию от совершенного поражения и плена.
Великий князь, видя все силы Наполеона устремлённые на наш центр, задержал сильнейший натиск французов и повел лично свой другой полк, Уланский, поддерживаемый лейб-гусарами и после Кавалергардами и Конно-гвардейцами, которые, как известно, отбили даже знамя у одного французского пехотного полка.
Это знамя хранится до сих пор (1887) в Конногвардейской церкви в Петербурге, - единственный трофей "пагубного" для нас дня. Тут великий князь, по свидетельству очевидцев, обнаружил личную храбрость наравне с полками гвардейской пехоты и кавалерии, произведя сильные атаки на французскую пехоту и кавалерию под начальством знаменитых маршалов Наполеоновских; равно и при отступлении или скорее бегстве нашей пехоты они задержали общее расстройство и совершенный погром.
Полки гвардейские спасли в этот день армию от неминуемой гибели, благодаря распорядительности и личной храбрости великого князя Константина Павловича ( это к вопросу о том, сражались ли члены царской фамилии, который любят задавать сами знаете, кто - моё примечание)
Он не любил шутить дисциплиной и формой одежды. Всю кампанию 1813 и 1814 годов он сам шел со своими полками, и всего чаще находился при Конногвардейском любимом полку своем. Все время похода носил он холодную не на вате шинель; тогда и помину не было о меховых и бобровых воротниках: чур меня!
Он не позволял и офицерам других шинелей, даже не допускал для себя фуфаек и курток шерстяных под мундир и другим не любил позволять такой поблажки, а офицерам запрещал строго. О калошах и долгих, подбитых байкою сапогах, также помину не было. За ним ехала в экипаже одна особа женского пола, которая всегда останавливалась в его квартире; на дневках и ночевках.
Курить во время похода позволялось; впрочем, тогда курили только солдаты, а офицерское курение было в моде только в легкой кавалерии, а кирасиры были франты чопорные и чистенькие. Сам великий князь курил сигары уже после, в Варшаве, и то только дома.
Как-то раз в Варшаве, в Бельведере, пригласил он к себе обедать всех офицеров своего полка (если не ошибаюсь, на возвратном пути гвардии в 1815 году и когда гвардия отправлялась назад по вторичном низвержении Наполеона). Обед почему-то не удался и был дурно приготовлен. Повар был у него француз. Он приказал адъютанту своему раздеть повара, вывести на двор и поставить его нагого в кадку, в которую текла вода с крыш дворца; а время было холодное и шел проливной дождь.
Повар простоял около двух или трех часов в кадке, и часовой стоял неотлучно при нем. Вот еще его забава. Он велит пустить целую стаю бульдогов, которых у него было много разных пород и малых, и больших; в то же время целую стаю кошек и огромных крыс, которых нарочно выкармливал в подвалах дворца, и все это вместе разом пускалось в огромную залу. Можете себе представить что происходило! Зрители потешались этим концертом, глядя в стеклянное окно из другой залы.
Но при всей своей строптивости и чудачествах, великий князь был любим своими близкими, особенно Конногвардейцами. Он тайно помогал своим офицерам закутившимся, испрашивал им хорошие места по службе.
Когда он скончался, о нем очень жалели в его полках, и я знаю, наверное, что 14-го декабря 1825 года многие из офицеров Конной гвардии были за него, и только убедительные просьбы и увещания тогдашнего командира этого полка Алексея Фёдоровича Орлова заставили многих офицеров и полковников выехать на Дворцовую площадь. Целых три эскадрона (половина тогдашнего полка) были за него.