Marshmallows and chain reactions-5
30.
- Я всегда могу вернуться и поговорить с ней опять, - подумала М., выйдя на улицу. -Хотя, надо признать, я немного узнала. Не считая того очевидного факта, что в данный момент Тома там нет. Хотя это, конечно, не исключает того, что он вышел погулять, а она врет. Зачем ей говорить мне правду? Жаль не спросила, она здесь постоянно или на время, в командировке. Потому что если в командировке, мне не удастся прийти к ней еще раз. Зато хоть посмотрела, какие они, эти брокерские девицы. Ну и ну. Хотя, может быть, этим она не исчерпывается... М. всегда была склонна признать, что люди не исчерпываются тем, что можно увидеть, как говорится, невооруженным глазом, with a naked eye, как они выражаются. Может, не стоило предполагать во всех и каждом таких вот неизведанных глубин...
- Том нуждался во мне! - Бэтти высунулась из окна второго этажа и кричала ей вслед.
- Почему? - спросила М. Она поняла, что Бэтти не слышит ее, и опять зашла в подъезд и поднялась по ступенькам, чтобы быть поближе. - Почему? - повторила она.
- На самом деле, он нуждался в ком-то, кто контролировал бы его, - объяснила Бэтти. - По-настоящему. Вот вы этого не делали, и посмотрите, к чему это привело.
- К чему?
Бэтти не ответила. Может, она думала, что это и так ясно. К чему, в самом деле, это привело? К депрессии? Не настоящей, от которой люди выбрасываются из окна, а какой-то такой маленькой, тлеющей... Черт, как она называется? К безработице? Но Том был - что значит был, есть - свободный художник, и безработным в обычном смысле его нельзя было назвать. Он был настоящий художник, тем не менее. К чему еще? К все более радикальному, яркому, какому-то выходящему за рамки дозволенного бунтарству? Неужели Бэтти все это понимает? Впрочем, зачем ей понимать все?
- То есть вы его контролировали? - спросила М. - И что же? Если он и нуждался в контроле, не всякий мужчина смирится с тем, что об этом говорят таким вот образом. Ему было все равно?
М. впервые за долгое время почувствовала себя - в чем-то виноватой - во всяком случае, не до конца правой. Предоставленный сам себе Том - очевидно, не всегда делал самый лучший выбор. Он не то чтобы зачах - хотя и так можно сказать - но и не вполне расцвел. Может у него оставалось еще много скрытого, как его, potential? И вот кто-то научился его эффективно контролировать, когда нужно, поддерживать, а когда нужно - удерживать. Может даже подсказывать следующий шаг? И стало намного лучше. Что тут невозможного?
М. чувствовала даже не ревность - а что-то доселе ей абсолютно незнакомое. Вообще-то она придерживалась той точки зрения, что в паре муж-жена жена всегда права, и ей не нужно ничего ни делать, ни доказывать, для того чтоб это было правдой. Пока Том творил и искал себя, она тянула семью, ежедневно, как ломовая лошадь работала на работе, а потом еще дома. Может, Том устал от того, что она всегда права? Утомительно иметь дело с всегда правым человеком, перед которым ты вечно виноват.
А что же в случае с Бэтти? Иметь с ней близкие отношения не было тяжело и утомительно? Может ли это быть как-то иначе, когда кто-то тебя ежедневно контролирует и даже не скрывает этого? Может быть, она просто застала все это на самой ранней стадии развития. Если, конечно, здесь будут какие-то стадии. А вообще-то, - она неожиданно переключилась с Тома на себя, - меня бы кто поддержал. Кажется, это просто никогда не приходило Тому в голову. Хотя, конечно - этого не отнять - детьми-то занимался в основном он. В школу, из школы, дома, пока она на работе. Похоже, это его успокаивало. Он как-то находил в этом себя и даже, может быть, самоутверждался таким образом.
Вслух она сказала:
- Том не ребенок, он не нуждался в том, чтобы кто-то проверял его карманы.
- Причем тут карманы, - возразила Бэтти. Она выглядела обиженной. - Просто то, чем он занимался - как бы это ни оценивать - не совсем золотая жила. Денежное дерево и тому подобное. А я ему помогала. Иначе он бы совсем не выжил.
- То, чем занимался Том, может быть очень выгодно, - возразила М. Это нередко бывает очень выгодно для художников. Я имею в виду стрит-арт, - зачем-то добавила она.
- Бывает, бывает, - передразнила Бэтти. - Но ведь не было!
- Дело в том, - начала М. Но тут у Бэтти зазвонил телефон. Она ответила и отодвинулась от двери, потом ушла в другую комнату. М. спустилась по ступенькам и вышла на улицу.
31.
Значит, Тома не было у Бэтти. Теперь это было известно точно. М. бродила по улицам Бухареста и думала о том, что делать дальше. Скорее даже не думала. Воображала неприятную физиономию Бэтти и пыталась сосредоточиться. Она думала, где бы еще поискать. Облазить весь Бухарест? Самые удаленные его закоулки? Можно, наверно, но зачем бы он выбрал самый удаленный закоулок? Впрочем, зачем вообще он выбрал Бухарест? Бродила она довольно бесцельно, но почему-то было чувство, что она на верном пути.
- Надо посмотреть в метро, - внезапно подумала она. Она знала, что поезда, точнее, стены вагонов, часто служат фоном, холстом для графитти, нарисованных из распылителя с краской. Том, если он приехал сюда, наверняка захотел попробовать! Она помнила, что что-то подобное он делал и дома. Правда, говорят что графитти на стенах вагонов - особенно тех, что еще не вышли из употребления, - уже совсем не модны. В конце концов, это наказуемо - по меньшей мере, крупным штрафом, - и потому опасно. Ей нужно найти поезда - или хотя бы вагоны, которые уже вышли из употребления и не ходят по рельсам. Где-то может быть целый склад, или кладбище таких вагонов. Вот на них-то, наверно, хорошо рисовать из распылителя! Если, конечно, старые вагоны для кого-то еще представляют интерес. Наверно представляют. Это лучше, потому что не так опасно. Вот только как найти место, где они хранят вагоны? Она найдет его - и что тогда? Может быть, начать рисовать - и кто-нибудь захочет составить ей компанию? Может быть, она найдет людей, знакомых с Томом? М. смутно подумала, что должно быть спутницы художников в самые разные времена лелеяли подобные замыслы. Дора Марр, например. Габриэль Мюнтер. Наталья Гончарова? Им, правда, не нужно было искать выброшенные вагоны - но в целом жизнь, может быть, была похожа? Она повертела ситуацию в голове и так, и эдак. Пожалуй, не стоит надеяться, что таким образом она что-то узнает. Но куда пойти? Надо найти место, где собираются люди, рисующие графитти. Наверняка такое место есть. Она найдет его, и тогда...
М. всегда считала, что Мельбурнское метро - одно из самых худших в мире. Так уж сложилось, что она пользовалась им ежедневно. Все эти отмененные поезда, которые почему-то, должно быть, чтобы было страшнее, называются disruptions. Изуродованные старые станции, которые для пущей безопасности превращают в чудовища из стекла и бетона, level crossing removal. И вечное отсутствие поездов по ночам, уже часов с двенадцати, кроме пятницы и субботы, когде они ходят всю ночь. И сколько людей - она физически чувствовала, как они прикасаются к ней локтями и бедрами, в тех самых вагонах и строениях из стекла и бетона, готовых на все, лишь бы это было оплачено. В конце концов, мы все здесь именно для этого - для чего же еще. Наверно, все это естественно в каком-то смысле - но так никогда и не стало своим, оставалось чуждым, и степень отталкивания, казалось, все время увеличивалась. Это у нее, не говоря уж о Томе - он всегда был более ранимым в их паре. Зато станции, как новые, так и старые, вторые, пожалуй, даже больше, часто были украшены графитти. Наверное, это было в них самое лучшее.
И вот Бухарест. Интересно, какое в нем метро? Конечно, ее цель - найти станцию метро, которой сейчас больше никто не пользуется. Наверняка такая есть. И там ждать Тома. Но все-таки интересно - какие они, старинные станции. Если она пойдет по рельсам от центральной станции, на которой она находилась сейчас, Unirii - то куда придет? Просто идти по рельсам -что может быть лучше. Какая здесь самая старая линия? Она с удивлением обнаружила, что одна из главных линий называется M1.
А между прочим все вагоны поезда и сам локомотив - тот первый вагон, который их тащит - присоединяются друг к другу определенным образом. Все эти connections имеют названия. То есть в более новых поездах нет уже ни локомотивов, ни тех старинных способов соединения вагонов. Одни из них назывались мужскими, а другие женскими. Один из вагонов обычно имел цепочку, и одно из колец цепочки надевалось на крючок, выходящий из стены другого вагона. Следующий вагон мог присоединяться к еще одному вагону либо как первый, женский, либо как второй, мужской вагон. Попарно вагоны соединялись таким же образом. Страннее всего было то, на ее вкус, что даже эти старинные вагоны, как правило, имели и крюк, и цепочку, то есть могли присоединяться к другому вагону одним из двух способов. Такой способ соединения вагонов назывался
Найти в Бухаресте место, где хранятся вышедшие из употребления вагоны, оказалось не так-то трудно. От мельбурнских они отличались формой - снаружи и внутри. Кроме того, в них не было того, что называется special allocated seats - в тех вагонах метро, в которых М. ездила дома, они были оранжевого цвета. Оранжевые места предназначались для беременных женщин, инвалидов, еще, кажется, детей и стариков. Странная комбинация, как будто это все одно. М. опять подумала, что Том выиграл, и немало, оттого что там, где он вырос - как бы это лучше сказать? - не было специальных мест в вагонах метро, для кого бы то ни было. Все места были одинаковые. И Том, со всеми его странностями - нелюдимый и замкнутый человек, мало с кем в жизни способный ладить, все больше живущий по принципу - придумал себе цель, поработал для ее достижения, придумал другую, социопат по меньшей мере - если конечно, кто-нибудь не придумает этому худшего названия - Том всегда считался здоровым. Будучи здоровым, а не больным, он получил образование, завел семью, где-то и как-то работал. Когда он стал старше, и намного старше - что-то из этого отпало. Не то чтобы за ненадобностью - просто кое-какие черты Тома, раньше как будто скрытые, по молодости лет, проступили яснее и ярче. Может быть, дело было не в возрасте, а в эмиграции - таких людей, как Том, она делает изолированными? Но все-таки он продолжал жить довольно нормальной жизнью - в ней было, например, художественное творчество. Была семья, хотя отношения с ней все ухудшались, и, наконец, ухудшились настолько, что - неужели это правда? - наступил Бухарест. Но и сейчас было очевидно - Том выиграл миллион просто потому, что там и тогда места в вагонах метро были покрашены иначе.
В тех же старинных вагонах, обнаруженных М. на какой-то заброшенной станции, оказались еще и места бизнес-класса. Кажется, этого тоже не было в ее детстве?
Был, кажется, первый класс, и второй, а может, и третий, но кто же ими ездил? Уж точно не она. Она с родителями регулярно путешествовала в Прибалтику. Плацкарт и купе, вот и все разницы. А вот Джэк любил ездить бизнес-классом. Иногда М. казалось, что он и эмигрировал-то для этого. Едучи в бизнес классе, лучше всего в самолете, он, очевидно, чувствовал себя совершенно другим человеком. Как-то они с М. даже поссорились по этому поводу. Сейчас уже трудно было вспомнить, что именно говорилось, в каком порядке, и даже почему. Кажется, М. упрекала Джэка в безудержном расходовании государственных денег. Ведь дорогостоящие билеты в бизнес-класс он не сам себе покупал, конечно. Кто-то это оплачивал. Странно, как такое могло ей прийти в голову? Ей что чужих денег жаль? Одна из любимых мыслей Тома, которую он повторял на все лады и в самых разных обстоятельствах, состояла в том, что определенные - как их, environments? - может быть, надо сказать, среды обитания? - душат мотивацию. В том смысле, что уже ничего не хочется делать. Потому что результата все равно нет. Этого Том не произносил вслух, но это всегда подразумевалось. Видимо, такой результат, как полеты в бизнес-классе, куда тебе вздумается, не казался ему привлекательным. Вроде той конфеты, которую совсем не хочется съесть, и к тому же, сладкое вредно. А может, этот результат не казался ему достижимым? А может быть, и то и другое? В конце концов, привлекательным нам кажется то, что является достижимым. Даже М., знавшая Тома лучше всех, - она твердо верила в это - не могла бы ответить на этот вопрос. Такие штуки, как бизнес-класс, не привлекали Тома даже в мечтах. Может быть, по моральным соображениям. А может, по каким-то другим: ведь для достижения этого результата придется делать что-то, а это часто безнравственно и часто неинтересно. И - или. Безнравственно и-или неинтересно. Но от того, что в стране, где он вырос, не было маркирования мест в вагонах в разные цвета, для инвалидов и проч., - он выиграл просто баснословно. Наверно, внутри себя он все еще жил там, не стремился кататься бизнес-классом - вот и приехал в Бухарест.
Она еще раз рассмотрела старые вагоны. Кое-какие были сцеплены попарно, а большинство стояло - на старых рельсах и просто на траве, по одиночке. Кое-где на них были и кое-какие графитти, но никаких следов Тома, его узнаваемого стиля, М. не обнаружила. Она почувствовала, что проголодалась, и стала искать место, где поесть. Одним из первых, если искать рестораны, до которых нетрудно добраться из центра города, на ее мобильнике выскочил какой-то Baraka lounge and bar. Видимо, ее убеждение в том, что многоэтажные дома в спальных районах вполне можно назвать бараками, - кто-то разделял. А может, они имели в виду Барака Обаму. А может быть, эти две вещи вообще связаны? Ведь назвал же его кто-то, очевидно, в честь Бама?
Место оказалось умеренно дорогим и довольно вкусным. Теперь можно было опять погулять по городу и поискать Тома.
Несмотря на presumably жесткие социалистические порядки, графитти и стрит-арта здесь было не меньше, чем в других больших городах, в которых ей приходилось бывать. С одной стены на нее смотрело несколько угловатых голов, в стиле не то Брака, не то Пикассо. Половина головы была головой, а другая половина - сердцем или ромбиком. В тех же цветах, и как красиво! Если свернуть в прилегающую улицу, можно было найти что-то совсем другое. Какие-то старые то ли стенсилз, то ли коллажи. Цвет преимущественно серый и черный, немножко белого. Краска облупилась и всюду облезает - а может, так было с самого начала и это художественный эффект?
Еще несколько шагов в сторону - и опять крупные головы в разных цветах. И вокруг них разные краски, прямо-таки всполохи, но не твердо очерченные, как на первой стене, а плавно переходящие друг в друга. Что-то вроде северного сияния. Понятно, все-таки, - привычно подумала она, - почему все это так нравилось Тому. И почему за возможностью делать это он готов был бежать на край света. И неважно, каким классом. И почему, наконец, все это спасало его от жизни и от самого себя.
Она сделала еще несколько шагов и уткнулась носом в ресторан. Fabrica Grivitta. Интересные, все-таки, они тут выбирают названия. То барак, то фабрика. Еще что-то под названием Mahala - надо будет вернуться сюда и сходить. Интересно же.
Недалеко от этого места она нашла какие-то зеленые двери, а на двух створках этих дверей - жаба, а может быть, ящерица, а может и динозавр. Наверное, Том скрылся за этими дверями. Но там оказался музей, закрытый по случаю дня недели - понедельника. Впрочем, во вторник он был, очевидно, открыт и можно было прийти во вторник, среду, четверг и пятницу.
Значит, Том прицепился к Бэтти, подобно вагонам старого поезда, - вдруг явилась страшная мысль. Все происходящее, как бы невероятно это ни было, - о способах сцепления вагонов. Надо просто найти способ вагоны расцепить - и все будет хорошо. Хотя способ уже нашли и применили - нынешние вагоны не соединяются крючками и цепочками. Хотя что-то такое у них есть. Бывает, что пара вагонов имеет общую систему кондиционеров, которые охлаждают или нагревают воздух. Это вместо старинного coupling - так нызвались соединения вагонов попарно.
М. обнаружила, что опять стоит совсем близко от дома Бэтти. Дом номер тринадцать. Чертова дюжина. Стоит и смотрит на ее окно. Только с определенной натяжкой можно было бы сказать, что она думает о том, что делать. Прошла еще минута. Прямо на нее - шла женщина. Бэтти, конечно. Не может быть. Откуда она здесь? Может, это ее двойник? Хотя, если она здесь живет...
- Вы не имеет права, - сказала М. громко.
- Права на что? - не поняла Бэтти.
- Не имеете никакого права заманивать людей своими лживыми обещаниями, - объяснила М.
- Это не лживые обещания, - возразила Бэтти. - Я действительно помогала ему. Я помогала ему все время.
- Каким образом?
- Я помогла ему создать криптокошелек, - сказала Бэтти.
- Это еще что? И зачем?
- И потом привязать его - привязать к тому, к чему нужно. Дело в том, что если он хотел действительно сохранить свой стрит-арт, картины на стенах - надо было делать что-то для этого.
- А он и делал. Он сделал фотографии и хранил их на своем компьютере, - возразила М. - Этого что, недостаточно?
- Я показала ему, как делать NFT, - объяснила Бэтти.
М. могла бы спросить, что это такое, но не стала. Она и так слышала об этом. Значит, техническую и финансовую часть этого процесса, говорят, не всегда простую, взяла на себя Бэтти. И для этого, видимо, она была нужна.
- Знаешь, что мне кажется самым странным? - спросила она.
- Что? - могла бы спросить Бэтти, но не спросила. После паузы М. объяснила:
- Страннее всего то, что ты, и такие, как ты, с криптокошельками - разрешаются, поощряются, и так далее и тому подобное. А то, что делает Том - нет. Во всяком случае, не вполне и не всегда. Хотя должно быть наоборот.
- Что значит не вполне?
- Я имею в виду, что за рисование спрэем на стенах запросто можно схлопотать штраф. И даже сесть в тюрьму на какое-то время. И это запросто назовут вандализмом - и облеченные властью люди прикажут стену вымыть добела. И все тут. А вот за то, что ты освобождаешь финансово неподкованных людей от их небольших накоплений с помощью телефонных приложений - штраф схлопотать почему-то нельзя. И вандализмом это, очевидно, не является.
- По-моему, это естественно, - сказала Бэтти.
- Что именно естественно?
- Это так всегда и всюду. Если вы делаете что-то очень хорошо - закон не писан, можешь рисовать на стенах. А если не очень хорошо - извините, это вандализм, стену нужно почистить.
- Странное правило. А кто решает, что очень хорошо? Спорим, что во многих случаях это тот же человек, который моет стену из шланга? Впрочем, может это правильно: он и есть нормальный зритель. Большинство ценителей искусства с этим, наверно, не согласятся. А вообще-то даже черный квадрат стал картиной потому, что кому-то так захотелось, и нашелся кто-то, кто с ним согласился. Большинство, очевидно, было против такой дикости.
У М. было странное чувство, что она не в своей тарелке и out of character настолько, что больше не бывает. Она же Тома ищет - как же могло получиться, что она спорит с этой девицей об искусстве? И зачем? Какое отношение женская ревность имеет к тому, что является и не является картиной? Никакого. Вот надо запомнить это и придерживаться этой линии. И в случае этой девицы это тоже так. Надо вернуться на Землю. И сказать что-нибудь подходящее.
- Вы обманываете людей, - еще раз сказала М.
- Обманываем?
- Ну да, с вашими инвестициями. Вы им говорите, что они свои деньги увеличат вдвое, а, на самом деле, шансы на это ничтожны. И если сумму они вложат маленькую, порядка нескольких сотен, то, скорее всего, никогда ее больше не увидят. Вы это прекрасно знаете, и все равно уговариваете людей это сделать.
- Это вы так думаете, - сказала Бэтти.
- А вы?
- Нет.
- Что нет? Какова вероятность того, что мои триста долларов увеличатся вдвое? Она ничтожна. А если они останутся теми же тремястами, вы же мне их не отдадите. Во всяком случае, так есть в большинстве случаев.
- Совсем не всегда, - сказала Бэтти. - По разному бывает.
- И главное, это, наверное, правда, - подумала М. - Бывает по-разному, просто для того, чтобы она могла это сказать, и это не было чистейшей ложью. А сколь часто бывает по-разному, какая разница?
- Что приносит больше вреда? - такое вот обирательство или несанционированные картины на стенах? - вопросила она грозно.
Бэтти перестала отвечать ей и даже сделала шаг куда-то в сторону. Казалось, она задумалась.
- Тому, что вы делаете, нет оправдания, - заключила М.
Она еще раз подумала о том, зачем стоит здесь и проповедует. В конце концов, либо невозможность обирать малоимущих - это аксиома, либо ее нельзя доказать. Не стоит и пытаться. И вообще, может быть дело в словах? Как мы ко всему этому относимся, зависит от того, сколько людей назовет занятия Бэтти обирательством или воровством. Если никто не назовет, потому что они имеют другое, респектабельное название, мы перестаем о них так думать. Может быть, не все одновременно перестают, кто-то раньше, а кто-то позже, но в общем и целом это происходит.
- Есть, - вдруг сказала Бэтти.
- Что есть?
- Есть оправдание.
- Нет, нету, - упрямо повторила М. - Вы способствуете тому, что уязвимые люди теряют свои накопления. Вы знаете заранее, что это произойдет. В большинстве случаев. Какое этому может быть оправдание?
- Впрочем, может быть, если для тебя действительно важны эти копейки, - подумала М., - они помогут тебе их увеличить, чуть-чуть? Ведь с цифирью можно делать что хочешь, и они все время делают. Наверно, такие случаи бывают, чтобы можно было предъявить. А вот шалопаям вроде Тома несдобровать... Правда, ему тоже что-то от нее было нужно, и она это сделала.
- Это все, что ты знаешь? - спросила Бэтти.
М. кивнула. Сейчас скажет, что я малообразованная, - подумала она. Но Бэтти не сказала, наверное, решила, что это и так ясно.
- Мы всем нужны, - сказала Бэтти. - Даже художникам.
- Это потому, что вы же эту потребность сами и создаете, нагромождая технические трудности.
- Все-таки это лучше, чем безудержно отдаваться своим творческим порывам, - заметила Бэтти.
- Почему это лучше?
Бэтти ничего не сказала, должно быть, считала, что ответ на этот вопрос и так очевиден. А может и не слышала его. М. думала о том, насколько сильно изменится жизнь, если для того, чтобы отдаваться, по выражению Бэтти, творческим порывам, нужно будет ввести пару-тройку восьмизначных номеров в правильные места и при этом не ошибиться. А ошибешься - оно скажет - wrong or invalid number. Cобственно говоря, иногда оно так говорит, даже если восьмизначный номер точно правильный - потому что кто-то его перенес из одного места в другое c помощью cut and paste. Значит, неправильным он быть не может, однако ж машина примет его не всегда. Что значит, по-видимому, что необходимо обольстить кого-то там, кто решает, правильный номер или неправильный. Причем на расстоянии, потому что действует он анонимно, потому и может позволить себе все, что угодно. Вот. Приехали. А Том обольстил Бэтти. Или, может быть, это она его обольстила - какая разница? Впрочем, в этом случае существует ответ на вопрос, что ей от него нужно. Что, в самом деле?
Я не знаю. Но все эти игры с восьмизначными номерами, они уже неизбежны, как бы ты их ни ненавидел. Вроде как использование кредитки.
- Тома здесь нет, - наконец поняла М. - И я его не найду. Хотя, похоже, он все еще в Бухаресте - судя по его транзациям, которые М. периодически проверяла на их общем счету. Если он все еще в Бухаресте, его должно быть нетрудно найти? Может быть, еще раз обойти город?
33.
В следующие два дня М. продолжала бродить по городу. Еще раз осмотрела старое метро, центр города, стрит-арт на стенах.
Наконец, завернула за угол какой-то улочки, по которой, кажется, шла уже раз в третий. Это был Том! Она глазам своим не поверила. В кепке, очках, защищающих глаза от спрэя и свитере, он рисовал что-то на стене большого дома с помощью флакончика с краской. В данный момент он был занят первым этажом, но судя по масштабу изображения - это была женщина - он планировал добраться до более высоких этажей того же здания через несколько часов. На секунду М. показалось, что она узнает в изображении Бэтти. Но нет, это просто аберрация зрения. Может, она сама? Голова изображения - был то мужчина или женщина - только начала ясно проступать. На ней была странная шляпа - как бы с шипами не шипами, с какой-то треугольной каймой. Напоминает Statue of Liberty, подумала М.
Том продолжал свое занятие, меняя флакончик с краской то и дело, каждые пару минут. Казалось, он ее не замечал. М. смотрела и не решалась к нему сразу подойти. Что он скажет, если она подойдет поближе и заговорит с ним? Может, он не будет рад? Почему-то она чувствовала, что это не будет приятный разговор. А может будет? Бэтти тут нет, и это хорошо само по себе.
- Привет, - сказала она и сделала шаг вперед.
- Привет, - сказал он. Сколько времени прошло, с тех пор, как он ее видел? Он не казался удивленным.
- Ты знаешь, где Джэк и Джэй? - спросила М.
- Уехали, - объяснил Том.
- Они с тобой?
- Нет, - сказал Том.
Он уже забрался на лестницу и теперь смотрел на нее вниз. Все флакончики с краской, которыми он пользовался, стояли чуть пониже, но так, что ему было легко до них дотянуться.
- Тебя поймают, - сказала М. - Поймают и оштрафуют. Она почти кричала, но Том не обращал на нее внимания. Чтобы он лучше слышал, она встала на нижнюю ступеньку деревянной лестницы, на которой он стоял.
- Почему? - наконец спросил он.
- Почему?! - кричала М. - Потому что это запрещено. Никто же не просил тебя это делать, правда?
- Нет, - сказал Том.
- Тогда, значит, ты портишь общественную собственность, дома то есть. Наносишь ей ущерб.
- Нет, - сказал Том.
- Тебя оштрафуют, долларов на пятьсот, а то и больше, а это все замалюют как не было. Ты же знаешь?
Том ничего не сказал. Он продолжал работать. Он побрызгал золотым на кое-какие
зубчики Статуи Свободы и теперь выбирал следующий цвет. Он нашел его, и поменял золотой на серебряный для следующего зубца.
М. решила, что он ее не слышит, и поднялась на одну ступеньку.
- Тебя оштрафуют, - сказала она громко. Можно было бы подумать о том, что еще сказать, но ничего не приходило в голову. - Если не посадят в тюрьму, - продолжала она вполголоса.
Наконец Том посмотрел на нее. Похоже, он собирался что-то сказать, но еще не решил, что.
- Я этим занимаюсь, - наконец сказал он. - По жизни.
- Что ты имеешь в виду?
- По жизни этим занимаюсь, и это то, что я есть, и тому подобное. Что я делаю и как не зависит от того, одобряется это или нет. И от того, разрешается это или нет. Это важней.
- Может, это не зависит от того, что разрешается, но от того, что люди думают, как это может не зависеть?
- И что они думают, по-твоему? - спросил Том.
М. подумала, что это безнадежно. Его невозможно заставить увидеть, где здравый смысл. Что она может ему сказать? Желание творить, несмотря ни на что, может быть, самый худший грех? Странно, почему он не упомянут в Библии? И почему тогда они все в это верят, если он не упомянут?
- Только если это женщина, - сказал Том.
- Что женщина? - спросила М. Интересно, он что, услышал ее мысли? Желание творить, несмотря ни на что, самый худший грех, но только если это женщина. Кажется, эта формула отражает общественное сознание довольно точно. То, что они думают, то бишь.
Она поднялась еще на одну ступеньку и потянула его за пальто. Ее раздражение достигло, пожалуй, максимума. Почему, скажи на милость, если это женщина. Долго тянуть не пришлось, они оба свалились.
- Ауч, - сказала М. - Ой, - перевела она. - Надо бы разбить Статую Свободы, ничего в ней нет хорошего. И слава Богу, я не сломала руку. А ее закрасят белым, и очень скоро, - прошипела М. зло. - Ни следа не останется. Фигурально выражаясь, это, может быть, уже произошло: свободы-то фиг.
Несколько минут прошли в молчании, оба не могли придумать, что сказать.
34.
- А лестницу где взял? - спросила, наконец, М.
Том не ответил. Наверно, она принадлежала Бэтти. Во всяком случае, они, похоже, могли оставить ее себе. Оставалось решить, где ночевать, если, конечно, они не собирались уехать из Бухареста прямо сейчас.
- Я знаю, - сказал Том. - Я знаю старую станцию метро тут неподалеку. Можно пойти туда и найти какой-нибудь старый вагон, и в нем пожить.
- Как это? - переспросила М.
- Ну просто, старый вагон, - повторил Том. - Если дверь открыта, то в нем запросто можно жить.
- Вроде мы сквоттеры, - подытожила М. - Это не наказуемо? И в любом случае, это должен быть спальный вагон.
- Не обязательно, можно бросить матрас на пол. И в любом случае, пойдем посмотрим.
Через какое-то время они нашли место, где хранились старые вагоны. Там был, конечно, спальный вагон, правда, закрытый - приходилось заглядывать внутрь через окно - и вагон-ресторан. - Странно, подумала М. - вагоны-рестораны как будто и не изменились почти. Пластиковые столы, голубой или зеленый цвет стен и красный - клетчатых клеенок. Вроде как недорогое кафе, где пиццу продают. Правда, все шкафчики и зеркала - деревянные, и сделаны, похоже, из настоящего дерева. Выглядит почти невероятно - такие вот деревянные штуки нынче дороги. Кто станет их устанавливать в вагонах. А они почему-то это делали. Впрочем, это был первый класс. Так утверждала табличка на стене. Похоже, ели и спали они тогда гораздо лучше - насколько об этом можно было судить по тому, что осталось в вагоне. Трудно себе представить, что люди, которые спали в спальном вагоне первого класса, потом приходили есть в это дешевую пиццерию. Но, похоже, это было именно так.
А может быть, вагон-ресторан был из совершенно другого времени? И предназначался для пассажиров всех классов, а не только первого. В наше время все едят вместе, что, опять-таки, пожалуй, показывает, что сколько это стоит - абсолютно неважно.
Наконец, Том и М. нашли что-то - старый вагон - в котором можно спать какое-то время. Было довольно холодно, Октябрь, почти зима в Румынии, и был риск, что их в любой момент поймают. По ночам М. снилсь, что они едут куда-то, куда именно, она не помнила, проснувшись, и никогда не могут приехать. Был снег, и много каких-то странных препятствий, то ли люди, то ли заборы. Странное чувство страха заблудиться, его она помнила и наяву. Она просыпалась в ужасе и требовалась секунда или две, чтобы сообразить, что все это ей приснилось. Вагон стоял на месте, и уже давно.
Но из окна ей было видно большое шоссе рядом, и машина, движущаяся по нему, вниз, под гору. Секунду или две после пробуждения она никогда не могла сказать, что именно движется - эта машина за окном или ее вагон. Чувство возникало одинаковое. Как в метро, когда не можешь сказать, твой поезд едет или соседний за окном. Это потому, что это неважно, одно и то же, - подумала она. Хотя как это может быть? Да очень просто, как в старом анекдоте - занавесочки задернем, скажем, что едем.
Кровать была двухэтажная, как в российских купе и плацкартных вагонах. Однако в каждом купе их было только две, потому что это первый класс. Том спал, пока М. глазела в окно на машины и думала о философском. А что, вдруг подумала она, - если ты не знаешь второго пассажира в купе? Интересно, такое бывало?
Кроме того вагона, который они заняли, было еще два старых спальных вагона неподалеку. Они были прикреплены друг к другу цепочкой, один вагон к другому, у которого в конце был большой металлический крюк. Впрочем, цепочка у него тоже была. Что, видимо, означает, что большинство или многие вагоны сделаны так, чтобы допускать оба вида соединения - M и F. Интересно-о, протянула она. Интересно, а я какой вагон? Так, между прочим, можно было соединить не только два вагона, а больше, пять или шесть. Из одного можно было переходить в другой, похоже? В конце концов, закрытая дверь. Чтобы перейти в следующий, надо выйти на улицу. Потрясающе, еще раз вздохнула она. Полигамия, и только. Интересно, кто им давал названия и о чем при этом думал? Когда люди ездили в каретах, что-нибудь подобное было? Да нет вроде, никаких крючков.
А теперь вместо всей этой красоты - такая, типа резиновой гармошки межу вагонами, и кондиционеры.
36.
- Я всегда могу вернуться и поговорить с ней опять, - подумала М., выйдя на улицу. -Хотя, надо признать, я немного узнала. Не считая того очевидного факта, что в данный момент Тома там нет. Хотя это, конечно, не исключает того, что он вышел погулять, а она врет. Зачем ей говорить мне правду? Жаль не спросила, она здесь постоянно или на время, в командировке. Потому что если в командировке, мне не удастся прийти к ней еще раз. Зато хоть посмотрела, какие они, эти брокерские девицы. Ну и ну. Хотя, может быть, этим она не исчерпывается... М. всегда была склонна признать, что люди не исчерпываются тем, что можно увидеть, как говорится, невооруженным глазом, with a naked eye, как они выражаются. Может, не стоило предполагать во всех и каждом таких вот неизведанных глубин...
- Том нуждался во мне! - Бэтти высунулась из окна второго этажа и кричала ей вслед.
- Почему? - спросила М. Она поняла, что Бэтти не слышит ее, и опять зашла в подъезд и поднялась по ступенькам, чтобы быть поближе. - Почему? - повторила она.
- На самом деле, он нуждался в ком-то, кто контролировал бы его, - объяснила Бэтти. - По-настоящему. Вот вы этого не делали, и посмотрите, к чему это привело.
- К чему?
Бэтти не ответила. Может, она думала, что это и так ясно. К чему, в самом деле, это привело? К депрессии? Не настоящей, от которой люди выбрасываются из окна, а какой-то такой маленькой, тлеющей... Черт, как она называется? К безработице? Но Том был - что значит был, есть - свободный художник, и безработным в обычном смысле его нельзя было назвать. Он был настоящий художник, тем не менее. К чему еще? К все более радикальному, яркому, какому-то выходящему за рамки дозволенного бунтарству? Неужели Бэтти все это понимает? Впрочем, зачем ей понимать все?
- То есть вы его контролировали? - спросила М. - И что же? Если он и нуждался в контроле, не всякий мужчина смирится с тем, что об этом говорят таким вот образом. Ему было все равно?
М. впервые за долгое время почувствовала себя - в чем-то виноватой - во всяком случае, не до конца правой. Предоставленный сам себе Том - очевидно, не всегда делал самый лучший выбор. Он не то чтобы зачах - хотя и так можно сказать - но и не вполне расцвел. Может у него оставалось еще много скрытого, как его, potential? И вот кто-то научился его эффективно контролировать, когда нужно, поддерживать, а когда нужно - удерживать. Может даже подсказывать следующий шаг? И стало намного лучше. Что тут невозможного?
М. чувствовала даже не ревность - а что-то доселе ей абсолютно незнакомое. Вообще-то она придерживалась той точки зрения, что в паре муж-жена жена всегда права, и ей не нужно ничего ни делать, ни доказывать, для того чтоб это было правдой. Пока Том творил и искал себя, она тянула семью, ежедневно, как ломовая лошадь работала на работе, а потом еще дома. Может, Том устал от того, что она всегда права? Утомительно иметь дело с всегда правым человеком, перед которым ты вечно виноват.
А что же в случае с Бэтти? Иметь с ней близкие отношения не было тяжело и утомительно? Может ли это быть как-то иначе, когда кто-то тебя ежедневно контролирует и даже не скрывает этого? Может быть, она просто застала все это на самой ранней стадии развития. Если, конечно, здесь будут какие-то стадии. А вообще-то, - она неожиданно переключилась с Тома на себя, - меня бы кто поддержал. Кажется, это просто никогда не приходило Тому в голову. Хотя, конечно - этого не отнять - детьми-то занимался в основном он. В школу, из школы, дома, пока она на работе. Похоже, это его успокаивало. Он как-то находил в этом себя и даже, может быть, самоутверждался таким образом.
Вслух она сказала:
- Том не ребенок, он не нуждался в том, чтобы кто-то проверял его карманы.
- Причем тут карманы, - возразила Бэтти. Она выглядела обиженной. - Просто то, чем он занимался - как бы это ни оценивать - не совсем золотая жила. Денежное дерево и тому подобное. А я ему помогала. Иначе он бы совсем не выжил.
- То, чем занимался Том, может быть очень выгодно, - возразила М. Это нередко бывает очень выгодно для художников. Я имею в виду стрит-арт, - зачем-то добавила она.
- Бывает, бывает, - передразнила Бэтти. - Но ведь не было!
- Дело в том, - начала М. Но тут у Бэтти зазвонил телефон. Она ответила и отодвинулась от двери, потом ушла в другую комнату. М. спустилась по ступенькам и вышла на улицу.
31.
Значит, Тома не было у Бэтти. Теперь это было известно точно. М. бродила по улицам Бухареста и думала о том, что делать дальше. Скорее даже не думала. Воображала неприятную физиономию Бэтти и пыталась сосредоточиться. Она думала, где бы еще поискать. Облазить весь Бухарест? Самые удаленные его закоулки? Можно, наверно, но зачем бы он выбрал самый удаленный закоулок? Впрочем, зачем вообще он выбрал Бухарест? Бродила она довольно бесцельно, но почему-то было чувство, что она на верном пути.
- Надо посмотреть в метро, - внезапно подумала она. Она знала, что поезда, точнее, стены вагонов, часто служат фоном, холстом для графитти, нарисованных из распылителя с краской. Том, если он приехал сюда, наверняка захотел попробовать! Она помнила, что что-то подобное он делал и дома. Правда, говорят что графитти на стенах вагонов - особенно тех, что еще не вышли из употребления, - уже совсем не модны. В конце концов, это наказуемо - по меньшей мере, крупным штрафом, - и потому опасно. Ей нужно найти поезда - или хотя бы вагоны, которые уже вышли из употребления и не ходят по рельсам. Где-то может быть целый склад, или кладбище таких вагонов. Вот на них-то, наверно, хорошо рисовать из распылителя! Если, конечно, старые вагоны для кого-то еще представляют интерес. Наверно представляют. Это лучше, потому что не так опасно. Вот только как найти место, где они хранят вагоны? Она найдет его - и что тогда? Может быть, начать рисовать - и кто-нибудь захочет составить ей компанию? Может быть, она найдет людей, знакомых с Томом? М. смутно подумала, что должно быть спутницы художников в самые разные времена лелеяли подобные замыслы. Дора Марр, например. Габриэль Мюнтер. Наталья Гончарова? Им, правда, не нужно было искать выброшенные вагоны - но в целом жизнь, может быть, была похожа? Она повертела ситуацию в голове и так, и эдак. Пожалуй, не стоит надеяться, что таким образом она что-то узнает. Но куда пойти? Надо найти место, где собираются люди, рисующие графитти. Наверняка такое место есть. Она найдет его, и тогда...
М. всегда считала, что Мельбурнское метро - одно из самых худших в мире. Так уж сложилось, что она пользовалась им ежедневно. Все эти отмененные поезда, которые почему-то, должно быть, чтобы было страшнее, называются disruptions. Изуродованные старые станции, которые для пущей безопасности превращают в чудовища из стекла и бетона, level crossing removal. И вечное отсутствие поездов по ночам, уже часов с двенадцати, кроме пятницы и субботы, когде они ходят всю ночь. И сколько людей - она физически чувствовала, как они прикасаются к ней локтями и бедрами, в тех самых вагонах и строениях из стекла и бетона, готовых на все, лишь бы это было оплачено. В конце концов, мы все здесь именно для этого - для чего же еще. Наверно, все это естественно в каком-то смысле - но так никогда и не стало своим, оставалось чуждым, и степень отталкивания, казалось, все время увеличивалась. Это у нее, не говоря уж о Томе - он всегда был более ранимым в их паре. Зато станции, как новые, так и старые, вторые, пожалуй, даже больше, часто были украшены графитти. Наверное, это было в них самое лучшее.
И вот Бухарест. Интересно, какое в нем метро? Конечно, ее цель - найти станцию метро, которой сейчас больше никто не пользуется. Наверняка такая есть. И там ждать Тома. Но все-таки интересно - какие они, старинные станции. Если она пойдет по рельсам от центральной станции, на которой она находилась сейчас, Unirii - то куда придет? Просто идти по рельсам -что может быть лучше. Какая здесь самая старая линия? Она с удивлением обнаружила, что одна из главных линий называется M1.
А между прочим все вагоны поезда и сам локомотив - тот первый вагон, который их тащит - присоединяются друг к другу определенным образом. Все эти connections имеют названия. То есть в более новых поездах нет уже ни локомотивов, ни тех старинных способов соединения вагонов. Одни из них назывались мужскими, а другие женскими. Один из вагонов обычно имел цепочку, и одно из колец цепочки надевалось на крючок, выходящий из стены другого вагона. Следующий вагон мог присоединяться к еще одному вагону либо как первый, женский, либо как второй, мужской вагон. Попарно вагоны соединялись таким же образом. Страннее всего было то, на ее вкус, что даже эти старинные вагоны, как правило, имели и крюк, и цепочку, то есть могли присоединяться к другому вагону одним из двух способов. Такой способ соединения вагонов назывался
Найти в Бухаресте место, где хранятся вышедшие из употребления вагоны, оказалось не так-то трудно. От мельбурнских они отличались формой - снаружи и внутри. Кроме того, в них не было того, что называется special allocated seats - в тех вагонах метро, в которых М. ездила дома, они были оранжевого цвета. Оранжевые места предназначались для беременных женщин, инвалидов, еще, кажется, детей и стариков. Странная комбинация, как будто это все одно. М. опять подумала, что Том выиграл, и немало, оттого что там, где он вырос - как бы это лучше сказать? - не было специальных мест в вагонах метро, для кого бы то ни было. Все места были одинаковые. И Том, со всеми его странностями - нелюдимый и замкнутый человек, мало с кем в жизни способный ладить, все больше живущий по принципу - придумал себе цель, поработал для ее достижения, придумал другую, социопат по меньшей мере - если конечно, кто-нибудь не придумает этому худшего названия - Том всегда считался здоровым. Будучи здоровым, а не больным, он получил образование, завел семью, где-то и как-то работал. Когда он стал старше, и намного старше - что-то из этого отпало. Не то чтобы за ненадобностью - просто кое-какие черты Тома, раньше как будто скрытые, по молодости лет, проступили яснее и ярче. Может быть, дело было не в возрасте, а в эмиграции - таких людей, как Том, она делает изолированными? Но все-таки он продолжал жить довольно нормальной жизнью - в ней было, например, художественное творчество. Была семья, хотя отношения с ней все ухудшались, и, наконец, ухудшились настолько, что - неужели это правда? - наступил Бухарест. Но и сейчас было очевидно - Том выиграл миллион просто потому, что там и тогда места в вагонах метро были покрашены иначе.
В тех же старинных вагонах, обнаруженных М. на какой-то заброшенной станции, оказались еще и места бизнес-класса. Кажется, этого тоже не было в ее детстве?
Был, кажется, первый класс, и второй, а может, и третий, но кто же ими ездил? Уж точно не она. Она с родителями регулярно путешествовала в Прибалтику. Плацкарт и купе, вот и все разницы. А вот Джэк любил ездить бизнес-классом. Иногда М. казалось, что он и эмигрировал-то для этого. Едучи в бизнес классе, лучше всего в самолете, он, очевидно, чувствовал себя совершенно другим человеком. Как-то они с М. даже поссорились по этому поводу. Сейчас уже трудно было вспомнить, что именно говорилось, в каком порядке, и даже почему. Кажется, М. упрекала Джэка в безудержном расходовании государственных денег. Ведь дорогостоящие билеты в бизнес-класс он не сам себе покупал, конечно. Кто-то это оплачивал. Странно, как такое могло ей прийти в голову? Ей что чужих денег жаль? Одна из любимых мыслей Тома, которую он повторял на все лады и в самых разных обстоятельствах, состояла в том, что определенные - как их, environments? - может быть, надо сказать, среды обитания? - душат мотивацию. В том смысле, что уже ничего не хочется делать. Потому что результата все равно нет. Этого Том не произносил вслух, но это всегда подразумевалось. Видимо, такой результат, как полеты в бизнес-классе, куда тебе вздумается, не казался ему привлекательным. Вроде той конфеты, которую совсем не хочется съесть, и к тому же, сладкое вредно. А может, этот результат не казался ему достижимым? А может быть, и то и другое? В конце концов, привлекательным нам кажется то, что является достижимым. Даже М., знавшая Тома лучше всех, - она твердо верила в это - не могла бы ответить на этот вопрос. Такие штуки, как бизнес-класс, не привлекали Тома даже в мечтах. Может быть, по моральным соображениям. А может, по каким-то другим: ведь для достижения этого результата придется делать что-то, а это часто безнравственно и часто неинтересно. И - или. Безнравственно и-или неинтересно. Но от того, что в стране, где он вырос, не было маркирования мест в вагонах в разные цвета, для инвалидов и проч., - он выиграл просто баснословно. Наверно, внутри себя он все еще жил там, не стремился кататься бизнес-классом - вот и приехал в Бухарест.
Она еще раз рассмотрела старые вагоны. Кое-какие были сцеплены попарно, а большинство стояло - на старых рельсах и просто на траве, по одиночке. Кое-где на них были и кое-какие графитти, но никаких следов Тома, его узнаваемого стиля, М. не обнаружила. Она почувствовала, что проголодалась, и стала искать место, где поесть. Одним из первых, если искать рестораны, до которых нетрудно добраться из центра города, на ее мобильнике выскочил какой-то Baraka lounge and bar. Видимо, ее убеждение в том, что многоэтажные дома в спальных районах вполне можно назвать бараками, - кто-то разделял. А может, они имели в виду Барака Обаму. А может быть, эти две вещи вообще связаны? Ведь назвал же его кто-то, очевидно, в честь Бама?
Место оказалось умеренно дорогим и довольно вкусным. Теперь можно было опять погулять по городу и поискать Тома.
Несмотря на presumably жесткие социалистические порядки, графитти и стрит-арта здесь было не меньше, чем в других больших городах, в которых ей приходилось бывать. С одной стены на нее смотрело несколько угловатых голов, в стиле не то Брака, не то Пикассо. Половина головы была головой, а другая половина - сердцем или ромбиком. В тех же цветах, и как красиво! Если свернуть в прилегающую улицу, можно было найти что-то совсем другое. Какие-то старые то ли стенсилз, то ли коллажи. Цвет преимущественно серый и черный, немножко белого. Краска облупилась и всюду облезает - а может, так было с самого начала и это художественный эффект?
Еще несколько шагов в сторону - и опять крупные головы в разных цветах. И вокруг них разные краски, прямо-таки всполохи, но не твердо очерченные, как на первой стене, а плавно переходящие друг в друга. Что-то вроде северного сияния. Понятно, все-таки, - привычно подумала она, - почему все это так нравилось Тому. И почему за возможностью делать это он готов был бежать на край света. И неважно, каким классом. И почему, наконец, все это спасало его от жизни и от самого себя.
Она сделала еще несколько шагов и уткнулась носом в ресторан. Fabrica Grivitta. Интересные, все-таки, они тут выбирают названия. То барак, то фабрика. Еще что-то под названием Mahala - надо будет вернуться сюда и сходить. Интересно же.
Недалеко от этого места она нашла какие-то зеленые двери, а на двух створках этих дверей - жаба, а может быть, ящерица, а может и динозавр. Наверное, Том скрылся за этими дверями. Но там оказался музей, закрытый по случаю дня недели - понедельника. Впрочем, во вторник он был, очевидно, открыт и можно было прийти во вторник, среду, четверг и пятницу.
Значит, Том прицепился к Бэтти, подобно вагонам старого поезда, - вдруг явилась страшная мысль. Все происходящее, как бы невероятно это ни было, - о способах сцепления вагонов. Надо просто найти способ вагоны расцепить - и все будет хорошо. Хотя способ уже нашли и применили - нынешние вагоны не соединяются крючками и цепочками. Хотя что-то такое у них есть. Бывает, что пара вагонов имеет общую систему кондиционеров, которые охлаждают или нагревают воздух. Это вместо старинного coupling - так нызвались соединения вагонов попарно.
М. обнаружила, что опять стоит совсем близко от дома Бэтти. Дом номер тринадцать. Чертова дюжина. Стоит и смотрит на ее окно. Только с определенной натяжкой можно было бы сказать, что она думает о том, что делать. Прошла еще минута. Прямо на нее - шла женщина. Бэтти, конечно. Не может быть. Откуда она здесь? Может, это ее двойник? Хотя, если она здесь живет...
- Вы не имеет права, - сказала М. громко.
- Права на что? - не поняла Бэтти.
- Не имеете никакого права заманивать людей своими лживыми обещаниями, - объяснила М.
- Это не лживые обещания, - возразила Бэтти. - Я действительно помогала ему. Я помогала ему все время.
- Каким образом?
- Я помогла ему создать криптокошелек, - сказала Бэтти.
- Это еще что? И зачем?
- И потом привязать его - привязать к тому, к чему нужно. Дело в том, что если он хотел действительно сохранить свой стрит-арт, картины на стенах - надо было делать что-то для этого.
- А он и делал. Он сделал фотографии и хранил их на своем компьютере, - возразила М. - Этого что, недостаточно?
- Я показала ему, как делать NFT, - объяснила Бэтти.
М. могла бы спросить, что это такое, но не стала. Она и так слышала об этом. Значит, техническую и финансовую часть этого процесса, говорят, не всегда простую, взяла на себя Бэтти. И для этого, видимо, она была нужна.
- Знаешь, что мне кажется самым странным? - спросила она.
- Что? - могла бы спросить Бэтти, но не спросила. После паузы М. объяснила:
- Страннее всего то, что ты, и такие, как ты, с криптокошельками - разрешаются, поощряются, и так далее и тому подобное. А то, что делает Том - нет. Во всяком случае, не вполне и не всегда. Хотя должно быть наоборот.
- Что значит не вполне?
- Я имею в виду, что за рисование спрэем на стенах запросто можно схлопотать штраф. И даже сесть в тюрьму на какое-то время. И это запросто назовут вандализмом - и облеченные властью люди прикажут стену вымыть добела. И все тут. А вот за то, что ты освобождаешь финансово неподкованных людей от их небольших накоплений с помощью телефонных приложений - штраф схлопотать почему-то нельзя. И вандализмом это, очевидно, не является.
- По-моему, это естественно, - сказала Бэтти.
- Что именно естественно?
- Это так всегда и всюду. Если вы делаете что-то очень хорошо - закон не писан, можешь рисовать на стенах. А если не очень хорошо - извините, это вандализм, стену нужно почистить.
- Странное правило. А кто решает, что очень хорошо? Спорим, что во многих случаях это тот же человек, который моет стену из шланга? Впрочем, может это правильно: он и есть нормальный зритель. Большинство ценителей искусства с этим, наверно, не согласятся. А вообще-то даже черный квадрат стал картиной потому, что кому-то так захотелось, и нашелся кто-то, кто с ним согласился. Большинство, очевидно, было против такой дикости.
У М. было странное чувство, что она не в своей тарелке и out of character настолько, что больше не бывает. Она же Тома ищет - как же могло получиться, что она спорит с этой девицей об искусстве? И зачем? Какое отношение женская ревность имеет к тому, что является и не является картиной? Никакого. Вот надо запомнить это и придерживаться этой линии. И в случае этой девицы это тоже так. Надо вернуться на Землю. И сказать что-нибудь подходящее.
- Вы обманываете людей, - еще раз сказала М.
- Обманываем?
- Ну да, с вашими инвестициями. Вы им говорите, что они свои деньги увеличат вдвое, а, на самом деле, шансы на это ничтожны. И если сумму они вложат маленькую, порядка нескольких сотен, то, скорее всего, никогда ее больше не увидят. Вы это прекрасно знаете, и все равно уговариваете людей это сделать.
- Это вы так думаете, - сказала Бэтти.
- А вы?
- Нет.
- Что нет? Какова вероятность того, что мои триста долларов увеличатся вдвое? Она ничтожна. А если они останутся теми же тремястами, вы же мне их не отдадите. Во всяком случае, так есть в большинстве случаев.
- Совсем не всегда, - сказала Бэтти. - По разному бывает.
- И главное, это, наверное, правда, - подумала М. - Бывает по-разному, просто для того, чтобы она могла это сказать, и это не было чистейшей ложью. А сколь часто бывает по-разному, какая разница?
- Что приносит больше вреда? - такое вот обирательство или несанционированные картины на стенах? - вопросила она грозно.
Бэтти перестала отвечать ей и даже сделала шаг куда-то в сторону. Казалось, она задумалась.
- Тому, что вы делаете, нет оправдания, - заключила М.
Она еще раз подумала о том, зачем стоит здесь и проповедует. В конце концов, либо невозможность обирать малоимущих - это аксиома, либо ее нельзя доказать. Не стоит и пытаться. И вообще, может быть дело в словах? Как мы ко всему этому относимся, зависит от того, сколько людей назовет занятия Бэтти обирательством или воровством. Если никто не назовет, потому что они имеют другое, респектабельное название, мы перестаем о них так думать. Может быть, не все одновременно перестают, кто-то раньше, а кто-то позже, но в общем и целом это происходит.
- Есть, - вдруг сказала Бэтти.
- Что есть?
- Есть оправдание.
- Нет, нету, - упрямо повторила М. - Вы способствуете тому, что уязвимые люди теряют свои накопления. Вы знаете заранее, что это произойдет. В большинстве случаев. Какое этому может быть оправдание?
- Впрочем, может быть, если для тебя действительно важны эти копейки, - подумала М., - они помогут тебе их увеличить, чуть-чуть? Ведь с цифирью можно делать что хочешь, и они все время делают. Наверно, такие случаи бывают, чтобы можно было предъявить. А вот шалопаям вроде Тома несдобровать... Правда, ему тоже что-то от нее было нужно, и она это сделала.
- Это все, что ты знаешь? - спросила Бэтти.
М. кивнула. Сейчас скажет, что я малообразованная, - подумала она. Но Бэтти не сказала, наверное, решила, что это и так ясно.
- Мы всем нужны, - сказала Бэтти. - Даже художникам.
- Это потому, что вы же эту потребность сами и создаете, нагромождая технические трудности.
- Все-таки это лучше, чем безудержно отдаваться своим творческим порывам, - заметила Бэтти.
- Почему это лучше?
Бэтти ничего не сказала, должно быть, считала, что ответ на этот вопрос и так очевиден. А может и не слышала его. М. думала о том, насколько сильно изменится жизнь, если для того, чтобы отдаваться, по выражению Бэтти, творческим порывам, нужно будет ввести пару-тройку восьмизначных номеров в правильные места и при этом не ошибиться. А ошибешься - оно скажет - wrong or invalid number. Cобственно говоря, иногда оно так говорит, даже если восьмизначный номер точно правильный - потому что кто-то его перенес из одного места в другое c помощью cut and paste. Значит, неправильным он быть не может, однако ж машина примет его не всегда. Что значит, по-видимому, что необходимо обольстить кого-то там, кто решает, правильный номер или неправильный. Причем на расстоянии, потому что действует он анонимно, потому и может позволить себе все, что угодно. Вот. Приехали. А Том обольстил Бэтти. Или, может быть, это она его обольстила - какая разница? Впрочем, в этом случае существует ответ на вопрос, что ей от него нужно. Что, в самом деле?
Я не знаю. Но все эти игры с восьмизначными номерами, они уже неизбежны, как бы ты их ни ненавидел. Вроде как использование кредитки.
- Тома здесь нет, - наконец поняла М. - И я его не найду. Хотя, похоже, он все еще в Бухаресте - судя по его транзациям, которые М. периодически проверяла на их общем счету. Если он все еще в Бухаресте, его должно быть нетрудно найти? Может быть, еще раз обойти город?
33.
В следующие два дня М. продолжала бродить по городу. Еще раз осмотрела старое метро, центр города, стрит-арт на стенах.
Наконец, завернула за угол какой-то улочки, по которой, кажется, шла уже раз в третий. Это был Том! Она глазам своим не поверила. В кепке, очках, защищающих глаза от спрэя и свитере, он рисовал что-то на стене большого дома с помощью флакончика с краской. В данный момент он был занят первым этажом, но судя по масштабу изображения - это была женщина - он планировал добраться до более высоких этажей того же здания через несколько часов. На секунду М. показалось, что она узнает в изображении Бэтти. Но нет, это просто аберрация зрения. Может, она сама? Голова изображения - был то мужчина или женщина - только начала ясно проступать. На ней была странная шляпа - как бы с шипами не шипами, с какой-то треугольной каймой. Напоминает Statue of Liberty, подумала М.
Том продолжал свое занятие, меняя флакончик с краской то и дело, каждые пару минут. Казалось, он ее не замечал. М. смотрела и не решалась к нему сразу подойти. Что он скажет, если она подойдет поближе и заговорит с ним? Может, он не будет рад? Почему-то она чувствовала, что это не будет приятный разговор. А может будет? Бэтти тут нет, и это хорошо само по себе.
- Привет, - сказала она и сделала шаг вперед.
- Привет, - сказал он. Сколько времени прошло, с тех пор, как он ее видел? Он не казался удивленным.
- Ты знаешь, где Джэк и Джэй? - спросила М.
- Уехали, - объяснил Том.
- Они с тобой?
- Нет, - сказал Том.
Он уже забрался на лестницу и теперь смотрел на нее вниз. Все флакончики с краской, которыми он пользовался, стояли чуть пониже, но так, что ему было легко до них дотянуться.
- Тебя поймают, - сказала М. - Поймают и оштрафуют. Она почти кричала, но Том не обращал на нее внимания. Чтобы он лучше слышал, она встала на нижнюю ступеньку деревянной лестницы, на которой он стоял.
- Почему? - наконец спросил он.
- Почему?! - кричала М. - Потому что это запрещено. Никто же не просил тебя это делать, правда?
- Нет, - сказал Том.
- Тогда, значит, ты портишь общественную собственность, дома то есть. Наносишь ей ущерб.
- Нет, - сказал Том.
- Тебя оштрафуют, долларов на пятьсот, а то и больше, а это все замалюют как не было. Ты же знаешь?
Том ничего не сказал. Он продолжал работать. Он побрызгал золотым на кое-какие
зубчики Статуи Свободы и теперь выбирал следующий цвет. Он нашел его, и поменял золотой на серебряный для следующего зубца.
М. решила, что он ее не слышит, и поднялась на одну ступеньку.
- Тебя оштрафуют, - сказала она громко. Можно было бы подумать о том, что еще сказать, но ничего не приходило в голову. - Если не посадят в тюрьму, - продолжала она вполголоса.
Наконец Том посмотрел на нее. Похоже, он собирался что-то сказать, но еще не решил, что.
- Я этим занимаюсь, - наконец сказал он. - По жизни.
- Что ты имеешь в виду?
- По жизни этим занимаюсь, и это то, что я есть, и тому подобное. Что я делаю и как не зависит от того, одобряется это или нет. И от того, разрешается это или нет. Это важней.
- Может, это не зависит от того, что разрешается, но от того, что люди думают, как это может не зависеть?
- И что они думают, по-твоему? - спросил Том.
М. подумала, что это безнадежно. Его невозможно заставить увидеть, где здравый смысл. Что она может ему сказать? Желание творить, несмотря ни на что, может быть, самый худший грех? Странно, почему он не упомянут в Библии? И почему тогда они все в это верят, если он не упомянут?
- Только если это женщина, - сказал Том.
- Что женщина? - спросила М. Интересно, он что, услышал ее мысли? Желание творить, несмотря ни на что, самый худший грех, но только если это женщина. Кажется, эта формула отражает общественное сознание довольно точно. То, что они думают, то бишь.
Она поднялась еще на одну ступеньку и потянула его за пальто. Ее раздражение достигло, пожалуй, максимума. Почему, скажи на милость, если это женщина. Долго тянуть не пришлось, они оба свалились.
- Ауч, - сказала М. - Ой, - перевела она. - Надо бы разбить Статую Свободы, ничего в ней нет хорошего. И слава Богу, я не сломала руку. А ее закрасят белым, и очень скоро, - прошипела М. зло. - Ни следа не останется. Фигурально выражаясь, это, может быть, уже произошло: свободы-то фиг.
Несколько минут прошли в молчании, оба не могли придумать, что сказать.
34.
- А лестницу где взял? - спросила, наконец, М.
Том не ответил. Наверно, она принадлежала Бэтти. Во всяком случае, они, похоже, могли оставить ее себе. Оставалось решить, где ночевать, если, конечно, они не собирались уехать из Бухареста прямо сейчас.
- Я знаю, - сказал Том. - Я знаю старую станцию метро тут неподалеку. Можно пойти туда и найти какой-нибудь старый вагон, и в нем пожить.
- Как это? - переспросила М.
- Ну просто, старый вагон, - повторил Том. - Если дверь открыта, то в нем запросто можно жить.
- Вроде мы сквоттеры, - подытожила М. - Это не наказуемо? И в любом случае, это должен быть спальный вагон.
- Не обязательно, можно бросить матрас на пол. И в любом случае, пойдем посмотрим.
Через какое-то время они нашли место, где хранились старые вагоны. Там был, конечно, спальный вагон, правда, закрытый - приходилось заглядывать внутрь через окно - и вагон-ресторан. - Странно, подумала М. - вагоны-рестораны как будто и не изменились почти. Пластиковые столы, голубой или зеленый цвет стен и красный - клетчатых клеенок. Вроде как недорогое кафе, где пиццу продают. Правда, все шкафчики и зеркала - деревянные, и сделаны, похоже, из настоящего дерева. Выглядит почти невероятно - такие вот деревянные штуки нынче дороги. Кто станет их устанавливать в вагонах. А они почему-то это делали. Впрочем, это был первый класс. Так утверждала табличка на стене. Похоже, ели и спали они тогда гораздо лучше - насколько об этом можно было судить по тому, что осталось в вагоне. Трудно себе представить, что люди, которые спали в спальном вагоне первого класса, потом приходили есть в это дешевую пиццерию. Но, похоже, это было именно так.
А может быть, вагон-ресторан был из совершенно другого времени? И предназначался для пассажиров всех классов, а не только первого. В наше время все едят вместе, что, опять-таки, пожалуй, показывает, что сколько это стоит - абсолютно неважно.
Наконец, Том и М. нашли что-то - старый вагон - в котором можно спать какое-то время. Было довольно холодно, Октябрь, почти зима в Румынии, и был риск, что их в любой момент поймают. По ночам М. снилсь, что они едут куда-то, куда именно, она не помнила, проснувшись, и никогда не могут приехать. Был снег, и много каких-то странных препятствий, то ли люди, то ли заборы. Странное чувство страха заблудиться, его она помнила и наяву. Она просыпалась в ужасе и требовалась секунда или две, чтобы сообразить, что все это ей приснилось. Вагон стоял на месте, и уже давно.
Но из окна ей было видно большое шоссе рядом, и машина, движущаяся по нему, вниз, под гору. Секунду или две после пробуждения она никогда не могла сказать, что именно движется - эта машина за окном или ее вагон. Чувство возникало одинаковое. Как в метро, когда не можешь сказать, твой поезд едет или соседний за окном. Это потому, что это неважно, одно и то же, - подумала она. Хотя как это может быть? Да очень просто, как в старом анекдоте - занавесочки задернем, скажем, что едем.
Кровать была двухэтажная, как в российских купе и плацкартных вагонах. Однако в каждом купе их было только две, потому что это первый класс. Том спал, пока М. глазела в окно на машины и думала о философском. А что, вдруг подумала она, - если ты не знаешь второго пассажира в купе? Интересно, такое бывало?
Кроме того вагона, который они заняли, было еще два старых спальных вагона неподалеку. Они были прикреплены друг к другу цепочкой, один вагон к другому, у которого в конце был большой металлический крюк. Впрочем, цепочка у него тоже была. Что, видимо, означает, что большинство или многие вагоны сделаны так, чтобы допускать оба вида соединения - M и F. Интересно-о, протянула она. Интересно, а я какой вагон? Так, между прочим, можно было соединить не только два вагона, а больше, пять или шесть. Из одного можно было переходить в другой, похоже? В конце концов, закрытая дверь. Чтобы перейти в следующий, надо выйти на улицу. Потрясающе, еще раз вздохнула она. Полигамия, и только. Интересно, кто им давал названия и о чем при этом думал? Когда люди ездили в каретах, что-нибудь подобное было? Да нет вроде, никаких крючков.
А теперь вместо всей этой красоты - такая, типа резиновой гармошки межу вагонами, и кондиционеры.
36.