Анна Каренина
Я еще не посмотрела, но мне очень понравился этот отзыв.
Сергей Волков, учитель литературы, школа № 57
"Мне фильм очень понравился. Он, как справедливо было замечено не мной, отчасти напоминает «Сад» Овчарова по Чехову - фильм, который я очень люблю. Который вызвал дикие споры и обвинения в глумлении над классиком. Который, по мне, выражает Чехова лучше, чем все лобовые экранизации. (Вообще удачных экранизаций русской классики не так и много. И успех бывает чаще там, где отходят от буквы ради сохранения или создания духа.)
Удача «Карениной», на мой взгляд, помимо прочего, в том, что это настоящий постмодернизм. В нашу как бы постмодернистскую эпоху на самом-то деле мы давно уже с настоящим постмодернизмом не сталкиваемся. Нам подсовывают всё больше игру в постмодернизм. Или игру в игру в… Симулякры, мелководье, плоскостные фигуры. Сам постмодернизм - уже игра, но играл он настоящим и существенным, первичным. А его эпигоны играют подражаниями, бледными копиями, тенями, отголосками. Это всё давно суше воблы.
«Каренина» - это хорошая игра, настоящая и живая. Очень увлекательная. И очень подходящая эпохе. 1874 год - это ведь не только пореформенная Россия, это - предсимволистская, предмодернистская эпоха. Это - Чехову уже 14. Это - новый театр на пороге и кино стучится в дверь. Все эти сдвиги здорово пойманы сценаристом и режиссёром. И тонко, и точно, дозированно, рассчитанно поданы.
Интересно, что игра идёт и с нашими представлениями об «Анне Карениной». Ведь все мы уверены, что роман знаем (даже если не читали). А поди проверь, что именно знаем. А вот что: что Каренина - это Самойлова или инфернальная тётя, как у Врубеля, что Вронский должен быть брюнетом, как Лановой, что Каренин стар и скучен и туда ему и дорога, что Облонский жовиален и в его доме всё смешалось. Что ещё? Левин (или Лёвин?) косит с мужиками, как Толстой (фамилия от имечка недалеко падает). Ну и, конечно, самое главное: поезд, под который…
С этим багажом мы и придём смотреть кино. Сценарист и режиссёр это прекрасно знают и очень здорово этот багаж в своих целях используют, одновременно посмеиваясь над нашей в общем-то небогатой и лёгонькой ношей. Это и всё, что вы знаете о великом романе? Хм-хм.
[Spoiler (click to open)]Ещё штука: этот фильм сложно сделан и одновременно в нём нет эффектов современного голливудского кино. Мы ждём этих киноштампов - и нам опять их не дадут. Потому что и эту сторону ожиданий создатели фильма знают. Сложность обеспечивается совсем другим. Чтобы понять это, посмотрите хотя бы сцену бала, где танцуют, только танцуют, причём что-то совсем невообразимое, изломанное и смешное и одновременно многосоставное, и где сыграна, очень сильно сыграна трагедия Кити и начало заворожённости Анны, двойная гибель, в настоящем и в будущем. Посмотрите - а после неё посмотрите сцену бала в дзефиреллиевском «Ромео и Джульетте». Сравнение этих двух гениальных, похожих и таких разных эпизодов я бы давал студентам в киноинститутах. Чтобы показать, что такое условность и как она может быть сделана.
В фильме весь мир - театр. Неожиданно, что именно в театре будут скачки - и лошадь Вронского на круп грохнется со сцены в зал. Театр порастёт в финале роскошной травой забвения - прямо на подмостках и в партере будет бушевать какой-то то ли подмаренник, то ли болиголов. В театре будут жить и умирать - на колосниках, за кулисами, при свете керосиновых софитов… Декорации будут распахиваться и наплывать, открывать неожиданные ракурсы и задавать невиданные превращения. И всё это просто здоровско сделано.
Самое важное, что всё это отстранение создано специально, чтобы сохранить живую жизнь истории и текста. У Ефима Эткинда есть интересный анализ фразы Маяковского из «Облака в штанах»: «Хорошо, когда в жёлтую кофту душа от осмотров укутана. Хорошо, когда брошенный в зубы эшафоту, крикнуть: «Пейте какао Ван-Гуттена!» Это такой был реальный случай: приговорённый к публичной смерти выкрикнул с эшафота рекламный ролик какао (за это его семью компания потом содержала). Эткинд спрашивает: разве последние слова человека на Земле должны быть такие? Это же чушь. Перед смертью надо сказать что-то значительное, итоговое. А что? И вот выясняется, что на самом деле нет таких слов. Слов, которые передали бы трагедию прямо. Все слова перед лицом смерти - не подходят. И что как раз намеренно косвенное высказывание, слова явно не про то - как раз оказываются про то. Самое неподходящее сильнее всего действует. У Чехова та же история: рушится жизнь, а герой произносит: «А сейчас, должно быть, в этой самой Африке жарища - страшное дело!» (Кстати, маяковский ритм вдруг здесь у Чехова!) И трагедия его становится острее острого.
Так вот, нынешний фильм про Каренину - это тоже такое специально косвенное высказывание, которое кажется возмутительно не про то, а на самом деле точнее всего передаёт главный смысл. Этому постмодерну удалось стать таким живым, что диву даёшься. Посмотрите сами, не пожалеете."
Сергей Волков, учитель литературы, школа № 57
"Мне фильм очень понравился. Он, как справедливо было замечено не мной, отчасти напоминает «Сад» Овчарова по Чехову - фильм, который я очень люблю. Который вызвал дикие споры и обвинения в глумлении над классиком. Который, по мне, выражает Чехова лучше, чем все лобовые экранизации. (Вообще удачных экранизаций русской классики не так и много. И успех бывает чаще там, где отходят от буквы ради сохранения или создания духа.)
Удача «Карениной», на мой взгляд, помимо прочего, в том, что это настоящий постмодернизм. В нашу как бы постмодернистскую эпоху на самом-то деле мы давно уже с настоящим постмодернизмом не сталкиваемся. Нам подсовывают всё больше игру в постмодернизм. Или игру в игру в… Симулякры, мелководье, плоскостные фигуры. Сам постмодернизм - уже игра, но играл он настоящим и существенным, первичным. А его эпигоны играют подражаниями, бледными копиями, тенями, отголосками. Это всё давно суше воблы.
«Каренина» - это хорошая игра, настоящая и живая. Очень увлекательная. И очень подходящая эпохе. 1874 год - это ведь не только пореформенная Россия, это - предсимволистская, предмодернистская эпоха. Это - Чехову уже 14. Это - новый театр на пороге и кино стучится в дверь. Все эти сдвиги здорово пойманы сценаристом и режиссёром. И тонко, и точно, дозированно, рассчитанно поданы.
Интересно, что игра идёт и с нашими представлениями об «Анне Карениной». Ведь все мы уверены, что роман знаем (даже если не читали). А поди проверь, что именно знаем. А вот что: что Каренина - это Самойлова или инфернальная тётя, как у Врубеля, что Вронский должен быть брюнетом, как Лановой, что Каренин стар и скучен и туда ему и дорога, что Облонский жовиален и в его доме всё смешалось. Что ещё? Левин (или Лёвин?) косит с мужиками, как Толстой (фамилия от имечка недалеко падает). Ну и, конечно, самое главное: поезд, под который…
С этим багажом мы и придём смотреть кино. Сценарист и режиссёр это прекрасно знают и очень здорово этот багаж в своих целях используют, одновременно посмеиваясь над нашей в общем-то небогатой и лёгонькой ношей. Это и всё, что вы знаете о великом романе? Хм-хм.
[Spoiler (click to open)]Ещё штука: этот фильм сложно сделан и одновременно в нём нет эффектов современного голливудского кино. Мы ждём этих киноштампов - и нам опять их не дадут. Потому что и эту сторону ожиданий создатели фильма знают. Сложность обеспечивается совсем другим. Чтобы понять это, посмотрите хотя бы сцену бала, где танцуют, только танцуют, причём что-то совсем невообразимое, изломанное и смешное и одновременно многосоставное, и где сыграна, очень сильно сыграна трагедия Кити и начало заворожённости Анны, двойная гибель, в настоящем и в будущем. Посмотрите - а после неё посмотрите сцену бала в дзефиреллиевском «Ромео и Джульетте». Сравнение этих двух гениальных, похожих и таких разных эпизодов я бы давал студентам в киноинститутах. Чтобы показать, что такое условность и как она может быть сделана.
В фильме весь мир - театр. Неожиданно, что именно в театре будут скачки - и лошадь Вронского на круп грохнется со сцены в зал. Театр порастёт в финале роскошной травой забвения - прямо на подмостках и в партере будет бушевать какой-то то ли подмаренник, то ли болиголов. В театре будут жить и умирать - на колосниках, за кулисами, при свете керосиновых софитов… Декорации будут распахиваться и наплывать, открывать неожиданные ракурсы и задавать невиданные превращения. И всё это просто здоровско сделано.
Самое важное, что всё это отстранение создано специально, чтобы сохранить живую жизнь истории и текста. У Ефима Эткинда есть интересный анализ фразы Маяковского из «Облака в штанах»: «Хорошо, когда в жёлтую кофту душа от осмотров укутана. Хорошо, когда брошенный в зубы эшафоту, крикнуть: «Пейте какао Ван-Гуттена!» Это такой был реальный случай: приговорённый к публичной смерти выкрикнул с эшафота рекламный ролик какао (за это его семью компания потом содержала). Эткинд спрашивает: разве последние слова человека на Земле должны быть такие? Это же чушь. Перед смертью надо сказать что-то значительное, итоговое. А что? И вот выясняется, что на самом деле нет таких слов. Слов, которые передали бы трагедию прямо. Все слова перед лицом смерти - не подходят. И что как раз намеренно косвенное высказывание, слова явно не про то - как раз оказываются про то. Самое неподходящее сильнее всего действует. У Чехова та же история: рушится жизнь, а герой произносит: «А сейчас, должно быть, в этой самой Африке жарища - страшное дело!» (Кстати, маяковский ритм вдруг здесь у Чехова!) И трагедия его становится острее острого.
Так вот, нынешний фильм про Каренину - это тоже такое специально косвенное высказывание, которое кажется возмутительно не про то, а на самом деле точнее всего передаёт главный смысл. Этому постмодерну удалось стать таким живым, что диву даёшься. Посмотрите сами, не пожалеете."