Соловецкие чудесенки

Sep 12, 2013 19:05

Особенно на острове мне нравится туман: над лесом, над поселком, над монастырем - когда выходишь из дому и словно ныряешь в молоко или пар от молока, от кофе, и как в шапках-невидимках все: Куня, Лиза, Надя, Варя, Гера с Касей, Денис - растворяются постепенно: руки, ноги, головы, сразу хватаешься за свою невидимку, может, снять, а не то потеряют тебя. Идешь сквозь этот туман: на вид плотный, тяжелый, а на ощупь невесомый, несуществующий, а к тебе навстречу другой кто-то выныривает из тумана. Мне нравится наблюдать, как туман ползет, ползет, надвигается, крадется, вот вроде над лесом еще был, над озером, ан уже над поселком, ан уже на плечи твои опускается! И уходит так же незаметно: легкими шагами, мягко, клочковато, - испаряется, сдувается, расползается, рвется: меж деревьев запутываясь, у причалов застревая, за башни монастырские цепляясь. Только что вроде бы в молоке непроглядном плескались - глядь, опять всё выпукло, зримо и обыкновенно, никаких тебе шапок-невидимок и ежиков туманных...

Еще впечатляет меня насекомая песнь лесная: соловецкие леса звенят, гудят комарами, мухами, слепнями, жуками - особенно в безветренную погоду слышен этот постоянный несмолкающий звон, даже сквозь птичьи крики, даже сквозь треск сучьев и шишек под ногами. И еще долго потом в ушах этот звук, никак не вытряхнуть.

И еще люблю мгновения - стоп-кадры - когда озера, чистые, прозрачные, безлюдные, вдруг открываются в прогалинах чащ: по дороге на Муксалму, по дороге на Секирку, по дороге на Реболду, вдоль узкоколейки, ведущей на Долгую губу, в места, где редко ступает нога, - такие там можно отыскать тропы нехоженые, поляны нелёжаные, озера незамутненные! Но особенно люблю я дорогу на Печак: мыс Печак - южная оконечность острова, я называю ее край света, там морошковые болота и черничные поляны, там клюква и брусника, мягкий упругий мох, вереск и багульник, колокольчики и зверобой, низкие березы, тонкие сосны, острая хвоя и мягкий стланик, тучи комаров и гнуса, ни в каких кустах присесть невозможно без опасений за... ммм... целостность и сохранность. И люблю я, когда на великах едем неторопливо мы по печаковской дороге: я, Варя и Лиза с Надей на багажнике - едем, разговоры ведем, лукошки к рамам велосипедным пристегнуты, в рюкзаках банки и плошки, термосы с чаем и бутылки с водой, хлеб, орехи, шоколад, едем мы на печаковское болото за морохой, за черникой, наварим потом варенья, будем зимой есть и лето вспоминать - как Дуглас Сполдинг в «Вине из одуванчиков»...
Ах, болото, страх моего детства и всей жизни моей, да не ступит нога моя на зыбучую эту почву (как не люблю я все зыбкое и вязкое!), и не люблю я морошку нисколечко, и собирать ничего не хотела я - просто вот так вот прокатиться с девчонками по лесу, полному таинств, неожиданностей и чудес, - они сворачивают к месту, а я еду дальше, на Печак, побыть там, побродить, помедитировать... И вот уже не слышны голоса-переклички-ауканья, а дорога уводит дальше, и под колесами велика мягкий песок, жесткие камни, твердые корни, только и делай, что в оба смотри и руль держи крепче, вдруг лес расступается, путь обрывается - и выскакиваешь со всего маху на Печак, на крайнюю эту полянку, круто обрывающуюся к морю, и потревоженные чайки и утки срываются из прибрежных кустов, с воды, шлепают крыльями, недовольно кричат, - а ты вылетаешь на мыс и замираешь от восторга и удивления, от безлюдья и тишины, от конца и края, от изобилия красок и цветов, всё так ярко, аж в глазах рябит: пурпурно-розовая кипень иван-чая, желтый солнечный зверобой, белые ромашки с огромными лепестками (как раз для гаданий!), нежно-синие брызги колокольчиков, красные пряди конского щавеля - и везде этот мягкий ярко-зеленый мох! И я стояла на мысу под свинцовым небом грозовым, и тучи все ниже и ниже к земле клонились, прямо на голову садились мне, и море о берег билось и шумело, и море было ледяным и тоже свинцовым, совсем недружелюбным, и было мне жутко и удивительно - казалось, что это край света, край мира, что дальше дороги нет, ты пришел, куда шел, здесь и оставайся. Бррр! И обратная дорога, лесные переклички, болото стылое, чай из термоса, корзинки и лукошки, полные морохи, молодцы, девчонки, столько собрали, теперь закрывать не перезакрывать! Только Надя боялась болота и быстро устала - собирать и бояться; она, как и я, не любит это топкое место, не любит, когда что-то засасывает, опутывает, удерживает и не пускает, и волю свою навязывает, и гибелью грозит. Надя очень не любит смерть, не приемлет, всегда с ней конфликтует, у нее с этой дамой свои счеты. Ей кажется: смерть это как вселенская несправедливость, нечестность и подлость, жестокость, бессмысленность, это вызов всему живому, яркому, цветущему, красивому - Надя не может, не желает с этим мириться, она не терпит увядание и гниение, старость и морщины, кладбища и церкви, они ее физически отвращают, пугают, угнетают, огорчают до слез. И я хорошо помню этот детский ужас смерти - оттого, что очень зыбкий и хрупкий твой маленький мир в этом большом непредсказуемом остроугольном мире, и тьма, из которой ты только что вышла, в любой момент может тебя настичь и проглотить, и даже не поперхнется, и от тебя здесь так мало зависит, и защитить тебя некому, а жить-то надо...



Еще я люблю запахи соловецкие, таких нигде больше нет, ни на море, ни на суше, на острове самый состав воздуха другой, - это сразу чувствуется, как сходишь с корабля на монастырском причале: пахнет ладаном, углем, воском, медом, вином, сырой штукатуркой и соляркой, пахнет морем, водорослями, йодом, рыбой, камнями и песочной пылью, и даже в лесу сквозь сырость, дождливость, прелость и цветение пахнет морем и ветром морским, протяжным, уставшим возвращаться на круги своя: лесные и морские запахи - неотделимы. А лес, он удивительно пахнет, да! Весь этот букет ароматов, вся эта солянка сборная: и цветущих растений, и травы, и березовых слез, и смолы сосновой, и прелых листьев, и сырых грибов, и созревших ягод, и торфяных озер, водорослей, мхов и камышей, земли, папоротника, хвои... Еще человеческим духом пахнет - костром, дымом, печеной картошкой, разваренной гречкой, тушенкой, сгущенкой, неразгаданной кофейной гущей, сухим деревом дров, влажным деревом причалов, железом консервных банок, спичками, брезентом, резиной, шерстью, соляркой, мазью от ожогов и средством от комаров. Мне нравится приходить из лесу в поселок, в дом, и приносить с собой тучу этих запахов, - и по теплому уютному жилищу, где все запахи домашние и ручные, предсказуемые и понятные, ходить в тельнике, пропитанном лесом и костром, неизвестностью и заповедной глушью, и волосы и кожа пахнут лесом, и в ушах звенит тонкая необрывная песнь комариная, и в глазах плещутся прозрачные озера лесные, и сама я вся такая первозданная и дикая - ну чистый Пан, лесной бог! - достаю с полки наши глиняные птички-дудочки и играю, как он!

Завораживают меня заросли иван-чая, особенно когда его много и он выше моего роста, это розовое море, нырнуть и не выныривать, я обычно залезаю в самую гущу и замираю, и созерцаю. Обычно иван-чай первым вырастает на месте лесных пожаров и вырубок, на месте вымерших или разрушенных поселений - он как санитар леса, очищает и врачует, восстанавливает, облагораживает местность, заполняет пустоту и разруху, и разрастается очень широко, скрывая уродства, человеком сотворенные. Соловкам это особенно важно - и вот целые поляны иван-чая: торжество, буйство цвета, сочного, насыщенного, мощного, аж глазам больно, он так ярко полыхает и так выделяется на фоне зеленого леса, синего неба. Звенит-поет полуденный воздух, качается, качается под ветром иван-чай, будто танцует, и снуют деловитые шмели, опыляя его, проверяя каждую чашечку - дотошные! - улетают, вновь возвращаются, собирают и собирают пыльцу, их тьмы тьмущие, носятся, кружатся, пересекаются, уступают дорогу, пропускают друг друга, как автобусы, как машины на дорогах и площадях, один ушел, тут же следующий, очень интенсивное у них движение, и как они все это регулируют, интересно? Бывает, двое-трое вылетают одновременно из разных чашечек и устремляются в третью, чуть не сталкиваются по дороге, но, зависнув в сантиметре друг от друга, расшаркиваются, раскланиваются, разлетаются: ой простите, я не нарочно, позвольте я пропущу вас! - нет-нет, не стоит беспокоиться!.. Вежливые! Подумалось: будь на их месте люди, вряд ли у них вообще диалог состоялся б...
А так - любо-дорого глядеть: иван-чай, лекарь и медонос, и серьезные деловитые шмели, тоже в своем деле профессионалы. Они такие толстенькие, темные, мохнатые, даже летают, кажется, вперевалку - и этим очень смахивают на Винни-Пуха; ей-богу, шмели похожи на медведей, только маленькие и летают, - полагаю, это неспроста, такая взаимосвязь любопытная, ммм, если б мишки были пчелами... Ну и вот - эта шмелиная работа, как и всё движущееся и рябящее, но имеющее свои рисунок и ритм (снег, дождь, огонь, вода, небо, падающие листья, мчащиеся машины, мелькающие в тоннеле огни), погружает меня в транс, завораживает, я могу долго это созерцать и всякое такое очевидное-невероятное думать...

А однажды на берегу, в районе Лабиринтов мы увидели тюленя - он совсем близко к берегу подплыл. Тюлени очень любопытные - как дельфины - им ужасно интересно: кто стоит на берегу, зачем стоит. А это я стояла - и слушала музыку и смотрела в небо, как всегда. Вдруг чья-то голова из воды, похожая на собачью, - плывет и смотрит на меня. Я еще подумала: фигасе, какая собачка молодец, решила искупаться в море ледяном, и хоть бы хны! Ну, дела! А потом эта «собачка» вдруг нырнула - и исчезла под водой. И нет ее. Я в ужасе озираюсь: боже мой, где же собачка, утонула! - и вдруг понимаю, что это не собачка, а самый настоящий тюлень, и сейчас он где-нибудь вынырнет, далеко-далеко. И как заору девчонкам, ушедшим по берегу вперед: «Ааа, там тюлень, смотрите, щас он около вас вынырнет!» И точно: появляется. Надя визжит от восторга, тюлень, понаблюдав это, невозмутимо уходит опять в свою глубину, Надя бежит за ним по камням, простирая руки, - ну чисто Ассоль! - и кричит: «Телюша, куда же ты? Вернись, телюша!» Потом останавливается, долго вглядывается в даль и горестно констатирует: «Телюша больше не приплывет. Он не хочет со мной дружить». Душещипательная была сцена, мы аж прослезились.

Еще люблю чаек. Вот их можно тоже часами наблюдать. Ага, размах крыла расправленный, полета вольное упорство. В небе они красивые. (Воплощение.) На земле - нет. (Развоплощение.) На самом деле, у них хищный и самодовольный вид. И при этом походка - суетливая, ищущая. Курицы! Ммм, противопоказано чайкам по земле ходить. Только летать, вообще никогда вниз не спускаться!
Э-эх, чайки, разочарование мое...

море, отдохнулось, дорога, Соловки, мои друзья всегда идут по жизни маршем, проза жизни, небо, доктор джекил

Previous post Next post
Up